Голубой и красный

Я стоял на промерзшем полу. Даже если большая платформа ботинок не позволяла мне это почувствовать, я знал — он холоден как сталь. Также как и люди здесь. Запертые и с отрубленными крыльями. Рваным движением я натянул на себя форму империи, некогда ненавистная стала сейчас показательной. Я её не любил, но она была как плакат с яркими цветами, на нее смотрели, взирали не отпуская глаз. Яркими нитками сверкали кривые буквы, «Сияние», прямо над грудью, рядом с сердцем. А на спине «За людей», и чуть ниже «За право быть человеком». Хотя если быть честным, то человеком я не был. Особенно сейчас, надевая фуражку, которая топила мои грязные кудри. И в огромных ботинках на защёлках, чья подошва кажется была пропитана кровью. Кровью, которую принесли мои пули. Пистолет блестел у меня на поясе, ничем не скрытый, как штамп, показывая кто я. С выразительным глухим стуком, я сделал несколько шагов вперёд. К выходу, к смерти. Туда, где шанс не вернутся растёт на глазах. После тусклого света лампочки, закатывающее солнце заставило меня нахмуриться. Очки спасали, и от слез, и от света. Меня считали слепцом — существом, которое ничего не видит и ничего не чувствует. Очки обеспечивали такую репутацию. И именно такую репутацию я заслужил, потянув всех людей в ад, под названием «свобода». Узкие переулки начали давить на голову когда я решился пойти дальше, как падающая плита, заставляя тело судорожно сжиматься. Кулаки были крепко сжаты, царапая внутреннюю сторону ладоней. Около стен лежали тела сбежавших. Тех, кто пытался укрыться, они приходили сюда, не зная что здесь спасения нет. Всё было наоборот, эти районы на окраине напоминали голодные игры. Кажется, мне кто-то рассказывал об этой книге, я плохо помню. У меня нет времени читать, также как и заканчивать учебу. Только вот рукописи не хватит, чтобы описать это зрелище. Писателям не хватит опыта чтобы изобразить лица, искривленные смертью. Сотни лиц. Это надо узреть, понять, и возненавидеть. Всем своим черным сердцем. Прямо как это сделал я. Главная улица казалась полем битвы, которую стены домов навеки впечатали в свой каркас. Несколько тел лежали прямо посередине, собирая на себе грязь и насекомых. У них в последние полгода слишком много еды. С серой кожи был стянут или вовсе разорван костюм, с такими же голубыми нитками как и у меня. Несколько открытых переломов было видно сразу, и по торчащим коричневым костям, и по худобе. Кожа облипала впадины между ребер, прямо как у меня. Лицо, или место где оно должно было быть, почти потеряло все черты, оставляя за собой несколько дыр. Кроваво-черные отверстия смотрели прямо на меня. Как напоминание, говоря кто это всё начал. Когда одна из мух забралась прямо под разлагающуюся плоть, я смог оторвать взгляд. Здесь было не на что смотреть. На асфальте коричневые кляксы смешались с ручейками голубой краски. Остатки от попыток стереть со стен надписи. Жаль, что они до сих пор не поняли, что кровью это сделать невозможно. Несколько обрывков плакатов всё ещё свисали с бетонных стен. По блеску в последних красных лучах, я понял что они были прибиты гвоздями. Такими же металлическими, как ножи и пули, такое же оружие которым можно убить. БАХ Смерть пришла словно по сигналу. Выстрел разнёсся на всю округу, сказав всем что выходить на улицу нельзя. Сейчас будет смертная казнь. БАХ-БАХ-БАХ Всё тело напряглось, но не замерло, я рванул в ближайший угол. Прямо к мертвым к телам, прямо к вони и грязи. Я слышал как подо мной сломались чьи-то кости, когда я сжался забравшись прямо в ад. Их щиты блестели при свете только поднявшейся луны. За щитами скрывались винтовки, оружие смерти, казнь. Пятеро судей несли смерть. Я их видел. Я слышал как их ботинки бьют мусор и мнут бумагу. Они шли совсем близко, ко мне. Я должен был привыкнуть, но мои руки всё ещё дрожат так же сильно как сердце. Вдруг услышат? Вдруг найдут? Найдут в этой огромной куче мусора в которую я залез, и я стану ещё одним телом этой судной дороги. Крик, который драл горло, раздался неподалёку. Я не видел кто это, но я знал - это самоубийца или безумец. Другие бы не показались. Остальные бы скрылись. —Я больше никогда не буду плясать под вашу дудку!!! Слышите, мрази?! НИКОГДА! Я человек - я буду свобо..АКХ!... - Договорить он не успел, дыра в груди ему не позволила. Ещё несколько выстрелов и тело упало мешком на землю. Я слышал это. Я мог представить это. —Тащите его к печи. Всё ещё теплый мешок потянули. Шершавая одежда на несколько размеров больше нужного, тянулась за ним, как вуаль. Только не из фаты, а из грязной плотной ткани. Она несла за собой не воздушность, а кровавый след. От соприкосновения с дорогой был слышен характерный звук трения, иногда даже звук разорвавшихся ниток. Шаги разделились: одни ушли с телом, что когда-то было человеком, вторые пошли дальше. Я всё ещё сидел в куче живых и мертвых, окутанный запахом гнили, от которого отчаянно щипало нос. Дышать было сложно, но я с открытом ртом наполнял свои лёгкие подобием кислорода. Сколько прошло времени я не знал, но надеялся что достаточно, чтобы получить шанс на спасение. Стянув с себя один из обломков картона и пенопласта, я вытянул руку наружу. Одновременно меня окутало чувство безопасности и опасности. Я выбрался! Но стоило ли? Рукой нащупав что-то ещё, что закрывало мой выход, я оттянул это в сторону и смог сесть, а потом и встать. Ноги утопали в липком мусоре, и я был уверен что выгляжу отвратно, в этой форме не по размеру и весь в грязи. Как будто был пропитан смертью. Прямо как существа с щитами, которых людьми назвать нельзя. Стекла очков блеснули, когда я просмотрел на груду, где только что был погребён своими же руками. То, что лежало на мне было трупом девушки. Её волосы были оборваны, и скатились в огромный комок, в середине которого мелькала голубая лента. Лицо ещё белое. Не теплое, но не холодное, не начавшее гнить, всё ещё напоминающее лик человека. Развернувшись на пятках, я сделал резкий шаг вперёд. Мои колени подогнулись, но я не дал им упасть сделав ещё шаг, затем ещё и ещё. Вдалеке я слышал новые выстрелы, но они только подгоняли, заставляли идти быстрее, срываться на бег, и врезаться в стены. Обратно. В свою конуру. И никогда больше не выходить. Запереться. Пропасть. Не видеть всё это больше. Ослепнуть. Я не чувствовал как одежда липнет к телу, а фуражка слетела. Я только шагал, и кажется даже не дышал. Мои лёгкие болели, и жгли как раскалённой иглой. Дальше от судей, дальше от смотровых. Запнувшись, я снова чуть не погрузился коленями в лужи. Мой нос жгло. Запах гари кажется погрузил весь город в страдания. Это горели трупы. Это горела их воля и вера. Мне казалось что я горю вместе с ними, даже если я стоял здесь, я чувствовал как горят мои внутренности. Как языки пламени касаются моей кожи, покрывая волдырями и коркой крови. Я не чувствовал как дошел к себе. Я себе же казался не собой. Будто это кто-то другой, а я сгорел на том переулке, вместе с собратьями. С людьми с теми же нитками голубого цвета на куртках. Ноги перестали меня держать, роняя, как что-то ненужное на холодный пол. На то же место, где я раньше стоял. Только холод больше не поможет. Я уже сгорел. С новой партией тел, как дрова, в печи, которую жгли каждый божий день.