кинцуги

Ястреб это прямое сношение жизни в мозг переживает с переменным успехом. Как псих под нейролептиками в смирительной рубашке, переживает очередной наплыв галлюцинаций и слабость от таблеток. Иногда, ему хочется стереть до основания все что есть от него, Кейго Таками и уйти в глушь настолько глубоко насколько это возможно. Особенно сильно это хочется сделать сейчас, со вкусом, развернувшись на все сто восемьдесят и трусливо убежать в никуда. Он даже был бы не против взлететь — высоко-высоко, хотя крылья сейчас для него тяжелый рудиментарный груз не предусмотренный эволюцией. Затылок болит, намекая на очередной приступ мигрени длиною в двадцать семь часов, как минимум, как максимум все сорок восемь, а то и больше. Обезболивающие прекратили действовать еще в прошлом месяце. Но если говорить по честному то… — Еще одно ебаное слово, дед, и картинка моего члена будет на всю презентацию для котят-дошколят, — смесь яда, невысказанной злобы бьет из худого изможденного тела. У тела, голос его великого несчастья, по совместительству единственной (не) настоящей любви всей гребанной жизни. У тела, шелк белой паутины волос, забранных в небрежный пучок. У тела, бинты, протез руки, что сейчас хаотично щелкает механическими пальцами перед носом Айзавы Шоты, тонкая бледная пересаженная кожа — дитя доктора Франкенштейна версия два ноль, а может и три… Честно, Ястреб не нанимался следить за обновлениями этого айфона Тодорокинского происхождения. (Вообще-то, нанимался, невесело подсказывает грустное-сучное подсознание. Аж целую, нихрена себе, геройскую жизнь назад). Айзава на все эти выкрики смотрит, как человек, который заведомо знает, что это все вранье, ложь и провокация чистой воды. Фан-факт номер один: Чем громче орет Даби на публику, тем больше ему страшно. Фан-факт номер два: Будучи вечной пубертатной язвой он может грозится, кричать и предупреждать, что укусит, но никогда не сделает этого. Если Даби что-то задумал сделать — он не предупредит об этом, никому не скажет, а молча поставит перед фактом. Фан-факт номер три: Его — Ястреба (читай, как Кейго Таками) бывший относительно жив, относительно здоров и привычно ведет себя, как главная сука этого мира. Ястреб бы рассмеялся, честное слово, если бы ситуация не была таким дерьмом. Неон керосинового моря обжигает знакомым недоверчивым взглядом, а фантомная боль пронзает тонкие косточки крыльев. Но если начинать эту чертову историю с самого начала… Кейго здесь вообще быть не должно было. * Комиссия развалилась карточным домиком в тот момент, когда грязные секреты подготовки лучших героев всплыли, как говно в унитазе, а то как известно не тонет. Кайна после войны слишком удачно раскрыла рот, поговорив на одном из телешоу о том, почему именно размазала чужие мозги тонким слоем по кабинету Комиссии Героев, и этого хватило. Истории — одна хуже другой, полились из всех щелей, а что… до самого Ястреба, за этот анал-карнавал ему, во-первых, не платили, во-вторых, его депрессивный эпизод тогда расцвел пышным букетом пионов в легких доведя до мыслей, что петля это не страшно, а дерьма он сделал столько, что в целом и на тот свет пора. Невозможность летать и быть в небе угнетала больше всего. (Впоследствии, вернув себе перья и крылья, неожиданно выяснилось, что чужой он и в синем бесконечном-вечном. И от этого осознания захотелось камнем вниз.) Спойлер: со всем эти пришлось жить по новой. Таками переворачивается на бок негромко урча и впиваясь пальцами в бедра, что теперь вновь покрылись алыми мягкими перышками, теми, что Комиссия вырвала с мясом когда-то, сейчас вернулись. Хвост. Птичьи когти. Он закрывает глаза, лавандовая свежесть постельного белья не успокаивает. В последнее время все тяжелее и тяжелее делать хоть что-то, в последнее время он… Он хотел бы вернуться в строй, может быть даже не был бы против взять пару совместных патрулей с новым поколением (никакого больше топа. Общество учится видеть в героях людей, а не идеально вылизанный образ). Кейго Таками был бы не против прибиться к чужому агентству прикрыв свое до основания, но… Он жалко цепляется за последние кусочки того, что знает и понимает после войны, поэтому все немного сложнее, чем кажется. И вот он, оказывается, затворник затворником учит онлайн строчить отчеты молодняк и иногда устраивает созвоны с бывшими менеджерами. — Может все-таки в дурку? — Мируку, обладающая помимо природного обаяния еще и суперспособностью тактичности сраной наковальни, смотрит на его тень прошлого себя и не касается пустой спины. — Кукуху подлечишь. Пока что пустой. На тот момент пустой. До ласкового прикосновения Эри остались считанные месяцы. Но Ястреб пока об этом не знает. — Нельзя лечить то, чего нет, — Ястреб зубоскалит потому что умеет и потому что это Руми. Если дать ей слабину, на завтрак вместо морковки пойдешь ты. Вот и приходится выкручиваться слэш огрызаться. — Поэтому люди и лечатся, а не запираются в доме на полгода, изредка выползая на крышу пить свое отвратительное вишневое пиво. Вишневое пиво, вишневые йогурты, чужая вишневая электронка в кармане куртки… найденная спустя четыре года после. Таками называет этот затяжной период «после», потому что это лаконично, немного стыдно. Он имеет в виду жизнь не после войны. А после Даби. Хотя, понятия относительно схожие. — Я в порядке. Усагияма дергает уголком губ, язвительно и зло, и комментирует, именно в такие моменты Ястреб вспоминает почему они, вообще, дружат. — Пиво, кстати, в холодильнике и… — Я на колесах, умник! * Так вот, Даби в этой системе координат не более, чем механизм после которого все планомерно пошло по пизде. Вообще-то, это не правда. Но Ястребу нужно кого-то обвинить, но вместо этого, слова застряли в горле, а привычная язвительность и маска клоуна дали сбой по всем фронтам. Выбежать из центра, не видеть, не слышать, не знать всю эту сомнительную контору. А лучше забыть. И снова залечь на дно собственной квартиры распластаться там тонким слоем и чилить на кровати сутки-трое пока шок не отпустит. Шок не отпускает, а неон керосинового моря слишком быстро теряет к нему интерес. Даби — неожиданно взрослый, весь будто соткан из расколов, раскрашенный золотой краской. Человек-кинцуги. /смотри на меня/ /заметь меня/ /желательно, не разбей по новой/ Но это все не для Ястреба. Должно быть мимо. Было и прошло. Развернись и наконец, блять, уйди отсюда. Спойлер: Уйти не получается. Сотриголова слишком быстро берет его в оборот, всучает текст, который неплохо бы переработать под себя и наставить на путь истинный молодые умы, что на кривую дорожку свернули, но не до конца. Вопрос, что во всем этом забыл бывший второй злодей Японии — открыт. — Что?.. — Что он тут делает? — кислая, будто лимон, мина Айзавы, говорит, что он и сам не знает или скорее не понимает. — Выполняет условия условно-досрочного. А потом как-то само выходит, что вместо прочтения текста, Кейго Таками полтора часа выслушивает сводку чужой жизни за четыре года, что были для него серыми буднями, для Даби (не зовите меня, блять, Тойя, в семидесятый раз прошу, на семьдесят первый сожгу), адом во плоти на минималках. Не сожжет. Блокирующие причуду тяжелые наручни обвивают змеиными кольцами запястья, а трекер на ноге говорит, нет скорее даже кричит, мол., шаг влево или вправо — расстрел. Так вот, он соц.работник на полставки в этом центре, исправно посещает кукухолога и пьет гору таблеточек, чтобы то, что пережило нервный срыв год назад под гиперопекой Старателя, не загнулось с концами. — От него больше толку, чем кажется, — звучит почти, как похвала, но Ястреб об этом думать и копаться не хочет. Его жизнь сука и было бы все смешно, не будь так грустно. * — Что там обычно советуют? Погуляй на свежем воздухе, потрогай траву, посмотри на воду, — Даби — мутный нечитаемый взгляд и опьяненная шалая лыба. Ветер целует снег его волос и ласкает длинные пряди. Он стряхивает пепел сигареты вниз и смотрит расфокусированным взглядом на тлеющий алым огонек. Потрогать хочется того, кто выпустил это чудо (вище) из-под стражи. Ястреб, так-то, не эксперт в чужом ментальном здоровье,// но Даби бы закрыл давно и прочно на семь замков куда-то подальше от здоровых граждан. Что б мозг десертной ложкой не выедал. А то мало ли, еще нажрет себе на токсоплазмоз и тогда пиши — пропало. Ради справки, Кейго Таками, здесь — на крыше чертового центра помощи кризисным подросткам, быть не должно. Он и вчера так говорил. И позавчера. А потом обосновал гнездо на тесной кухне, оккупировав кофе-машину. Кофе без кофеина. У него теперь, от того трясутся руки и хреново с дыханием, на него после кофе, будто стены давят, а одежда душит. И вот и приходится пить кофе без кофе. Даби выдыхает химозновоняющий какой-то ягодой дым, прямо в лицо. — Хватит рачленять меня взглядом, Птичка. Старое прозвище неприятно бьет оголенным проводом по нервам и Ястреб инстинктивно обнимает себя коконом из крыльев, будто пытается спрятаться. Только прятаться от Даби не получится. Особенно сейчас. Особенно здесь. — Расчлененка вроде твоя привилегия, я скорее по… — По самовыпилу, — цокает языком бывший злодей, весело подмигивает. — Чур, я вскрываюсь, а ты наконец прыгаешь камнем вниз. Острое перо оставляет еле заметный порез на тонкой коже чужой щеки. Даби даже не вздрагивает. Только стирает капельки крови, слизывая их кончиком языка. — Бедный Птенчик, правда глаза колет? Да? Нет? /Я не знаю…/ Среди великого множества ответов, Ястреб выбирает самый рабочий, тупой и беспощадный в своем умении ставить не объективную точку, в объективном диалоге: — Пошел на хуй. Даби хохочет над ним до колик и выступивших слез. Он вытирает влагу кончиками пальцев, туша сигарету о перила и смотря на алый крыльев, так, будто неожиданно осознал, кто именно перед ним сидит. Он моргает пару раз, наконец фокусирует взгляд на Ястребе, кажется, впервые вспоминая, что так-то, между ними четыре года тишины, не сложившийся роман и… три слоя одежды. Кое-кто, обзавелся новой кожей, стал чересчур мерзлявым. Все просто. Вообще-то, но не для Кейго Таками. * Даби не рассказывает о первых годах на терапии, потому что процесс кинцуги его головного мозга потрясающе затянулся, это первое. А вот второе… Ястреб, то есть уже слишком давно Кейго, думает, потому что не помнит. Даби на каких-то глобальных колесах, которые сглаживают острые углы его общей ебанутости и личности в целом. Углы становятся тупыми, а бывший злодей подозрительно веселым. Его шутки, все еще кусают под ребра колкими жесткими иглами, что вспарывают от паха до груди и вываливают наружу это беззащитное кровавое нутро Ястреба. Сшить не перешить, как говориться, но ему вроде и не надо. Мозг уверяет: он справится. Как уж он там справится дело десятое. Пирокинет ковыряет его, привычно и занудно, как маленькие дети ковыряют штукатурку ногтем. Иногда съедают эту самую штукатурку, но… это больше про недостаток кальция. А Ястреб тут немного про другое. Даби его по новой расщепляет по косточкам, по перышкам. То смехом, то диалогами, то бесконечными спорами. И так то, про диалог, он у них общий, на всю жизнь. Ни «привет», ни «пока», только спор, что начался во вторник четыре года назад и по счастливой случайности не закончился до сих пор. Они застряли между «ты сожрал мой синабон! /а вот не хер еду оставлять на видном месте.» и «ты сжёг мои крылья и лишил нормального существования./ я поплачу об этом, если вспомню. Извини, у меня кататонический шок по расписанию. Можем обсудить твои притензии ко мне в следующий никогда-понедельник?». Трагикомедия в трех актах, где Ястреб сначала бегает, устраивая марафон на длинную дистанцию от себя и прошлого, куря чужую электронку. А потом позволяет кошмару из своих снов закинуть ноги на его колени и бессовестно орать на Сотриголову тридцать минут без перерыва. Есть ощущения хождения по кругу. Руми бы сказала, что у него депрессия и ПТСР в лучшем из своих расцветов. Кейго же паскудно считает, что его просто методично сводит с ума прошлое. Прошлое ебало чего там думает Кейго Таками, если честно. *** Старатель в этом уравнении двух травмированных неизвестных, появляется жирной точкой, говорящей, что в алгебру Кейго, как и в человеческие перипетии, не дано. Мысль про окно посещает по новой, когда существо на таблетках, что с блаженной улыбкой растамана троллило собственного брата (ладно, сразу двух, одного в режиме онлайн по зуму, потому что поиметь мозг Шото, видимо было чем-то святым в представлении этого психа), неожиданно превратилось в шипящую крысу, что готова была сжечь отца, что имел неосторожность подойти к нему ближе, чем на тридцать метров. Ор за закрытой дверью переговорной сотрясал стены. А температура, кажется выросла в три, а то и четыре запредельных раза, от чего в момент стало чересчур неуютно, а мелкие перышки подозрительно напряглись. Кожа все еще помнила… каково это, гореть заживо и быть одним обугленным куском куриного шашлыка, когда отслаивается эпидермис, когда мясо буквально пылало, когда ты не понимаешь где больно, потому что болит абсолютно все… Все буквально лопается от накала температур. Он закрывается в подсобке переживая нервный срыв, хотя должен хотя бы., хотя бы что? Выйти к Старателю? Посмотреть в глаза? Сказать хоть что-то, а не задыхаться в панической атаке и истерике в каморке три на два, свернувшись бесполезным куском перьев? В груди, сплетение мышц тревожно колотится о клетку ребер, требуя свободы. Все что нужно Ястребу сейчас, это глоток свежего воздуха. И возможно потрогать или лучше покурить траву. * — Поехали. Ястреб паскудно хочет уточнить, куда это? Вслед за улетевшими кукухами, а может быть вслед за прошлой жизнью. Ну почти правда. Он почти у истины, потому что когда видит этот пустой злой взгляд Даби все становится на свои места. Его трещины буквально дрожат, а склейка разобьется на новые осколки с минуты на минуту. И вот, все очарование золота слетит в один момент. То, что так трепетно ваяли врачи-искусники рассыпается по полу кровавой некрасивой массой из желтых торчащих наружу костей ребер, километров кишок и сердцем, что наконец остановило свой бег. Так вот. Керосиновое море мерцает еле-еле, Ястреб, то есть Кейго, не до конца пережив собственный срыв кивает болванчиком собирая себя сам. Это у него привычное, вроде как состояние. — На конспиративную. или?.. — Или. У Даби поразительно много простых ответов на сложные вопросы. Это не случается, как это бывает обычно. Как это было четыре года назад, когда Кейго разложили в какой-то подворотне или это был бар? Он не помнит ровным счетом нихрена, кроме факта того, что скулил под горячими умелыми ладонями и тревожно бил крыльями. Во рту мерзкий соленый привкус чужого семени, а перед глазами цветные блики. Это не похоже на их первый раз, не похоже на второй или десятый… нет. Это что-то диаметрально другое, смазанные ленивые поцелуи под пиццу и «Игру престолов» (вот незадача, любимый персонаж опять помер. Предлагаю алко-игру. Пьем каждый раз, как кто-то умирает? /Хочешь сдохнуть от алкогольного отравления к концу первого сезона?). Они долго стоят в прихожей, целуясь, касаясь друг друга настолько неумело, что… не знай Ястреб кто стоит напротив него, то точно бы не ставил на этот оживший труп. Пальцы цепляются за живую кожу игнорируя металл протеза, потому что… если Таками даст себе отчет в том, что происходит хотябы на секунду, то просто сойдет с ума. Если бы кто-то сейчас сказал, что все будет так нежно, то… Ястреб не поверил бы. Потому что Даби — это про страсть. Порвать штаны, стянуть трусы зубами, смять крылья и надавить горячей ладонью между лопаток, перед этим доведя, до слез и соплей. Куртка отправляются на пол, вместе с перьями, что опавшей листвой рассыпаются под ногами. Вдох. Майка остается в промежутке между: — У меня есть презервативы. И фикусом на окне. Выдох. Ястреб ласкает полутвердый член, обводит тяжелую головку, играется с колечком пирсинга, руки помнят даже спустя долгое время. Губы Даби ведут мокрую дорожку от подбородка до ключицы, горячие ладони сжимают грудь и щупают ребра, обводя след былых мышц. Он словно не уверен в том, стоит ли касаться крыльев, вот и кружит, вокруг да около, будто его пиздец как все заботит. А может и заботит. В конечном счете, пирокинет именно тот, кто миллионы световых лет тому назад научил его получать удовольствие. Научил ласкать и подчиняться. Научил быть не просто послушной игрушкой Комиссии, а кем-то, кто умеет принимать решения независимо от чужих слов. Ладони облапывают задницу сквозь джинсы и с губ срывается что-то едва ли оформленное в стон. Ястреба мажет, Ястреб плавает на тонкой льдине самоконтроля и подозрительного, темного затишья. Будто вот-вот грянет буря, а он наивно никак не может понять с какой стороны ее ждать. — Почирикаешь для меня? — поддразнивает Даби, одним легким движением опрокидывая весь мир и самого Кейго на кровать. Легко и играючи. Легко, будто не было четырех лет невысказанных претензий, боли и официального расставания, хотя и парой, если честно, они были приблизительно с никогда. Койка проседает под их весом, а темные воды тревоги наконец растапливают льдину. Ястреба окунает под воду, стоит длинным узловатым пальцем играючи провести по пушку под хвостом. Его будто бьет отрезвляющий током, мозг встает на место, а человек перед ним вызывает только очередную волну ненависти и гибельного страха от которого подкашиваются колени, а сердце совершает очередной кульбит. Не трогай, не трогай, не трогай меня! Он зажмуривается и нервно выдыхает, когда под поясницу подкладывают подушку, а ноги разводят максимально широко. Даби смотрит-смотрит-смотрит. Наслаждается. Гладит здоровой рукой перышки-чешуйки на бедрах, гладит хвостик, чуть надавливает на сжимающую дырочку ануса, он… Он везде. А Кейго застрял в открытом космосе без кислородного баллона и, кажется, сейчас умрет. Перья инстинктивно пытаются прикрыться, а возбуждение… Механическая рука держит колено. Ястреб глубоко дышит, пытается собрать себя, пытается склеить и сам посыпать трещины сусальным золотом, но… не выходит. Он тонет-тонет-тонет в северных водах собственного подсознания и вода заполняет легкие. Так что выдавить из себя хоть слово, кажется невозможным. Он настолько поглощен внутренним потопом, что не сразу понимает, что тепло чужого тела пропадает. Даже нет касания нагретого металла. Ястреб разлепляет слезящиеся веки и тянет кривую знакомую улыбку. — Знаешь, Птица. Простого «я не хочу» было бы достаточно. Какое там простое «не хочу»?! Он может и хочет. Только ему… мерзко. От Даби частично, от самого себя и собственного тела намного больше. Ему ненавистны крылья, по, которым он так скучал, ему ненавистны чешуйки, хвостик, когти. Слабое воркование. Он сам себе ненавистен, но озвучивать этого не хочется. Ястреб глотает ком в горле. Расплавленное в керосине море мерцает далекими огнями. Даби ждет. Объяснений, может быть извинений, по этому лицу трудно что-то понять, поэтому Кейго Таками выдает базу из баз. Жертвуя собой. В каком-то плане. — Хочешь тебе отдрочу? — Для начала прекрати трястись, Курица. А потом уже предлагай услуги массажиста, — кривая маска улыбка без трещин. Даби щелкает его по носу, откидываясь на мягкие простыни. — Подрочить я и без твоей помощи смогу. Ты лучше клювик открой и скажи, с чего тебя херачит, как вибратор в жопе? — А ты за словом в карман не лезешь, — Кейго вытаскивает из постели, мятые пижамные штаны. — Ты зато лезешь и не туда, куда надо, — ленивое движение рукой, пирокинет зевает, потягиваясь на манер огромной кошки. — Так чего у тебя там в голове так основательно потекло? Потек он сам. Без возврата. Но это так, грустная правда жизни. Крыша неспешно протекла до подвала. До каморки два на три и прятаться, от самого себя в первую очередь, больше негде. — Да как-то все… А дальше неожиданный ушат всего, что сидело в голове четыре года, выливается на того, кто стал катализатором проблем. И началом их решения. Ястреб говорит-говорит-говорит, захлебываясь словами, пока не выплевывает всю воду боли из легких. Даби на это откровение лишь пожмет плечами, мол… я попробую понять, когда слезу с колес, но не сейчас. Он широко-широко разводит руки и манит к себе. Я не кусаюсь. Давай, Кейго, просто ложись и немного послушай. Тебя или сирены за окном? Да что хочешь, то и слушай. Смех, льдинка на языке. Ястреб уверенно ложится рядом, устраивая щеку на чужой вытянутой ладони, что ласково гладит его по щекам, губам и носу.