Ты

Было ли это чувство тем, что Рин предпочел бы никогда не ощущать? Внутри начинается самая настоящая буря, внутренности будто скручиваются, тошнота подступает к горлу от вида этой яркой улыбки, ответных колкостей и потрясающих своей синевой глаз. Он не хочет утопиться в них, позволить им поглотить себя, окончательно задушить, ни за что не позволит лишить его всего, что только имеет. Рин осознает свою привязанность к Исаги как-то слишком резко. В какой-то момент он попросту начал замечать его, тот перестал был частью привычной серой массы, стал иметь какой-то вес в его жизни. Каждое утро он пытается ухватиться взглядом за синюю макушку, а когда находит – ощущает противное облегчение, хоть и проходит мимо к привычному столику вдали от людей; на тренировках часто отвлекается на движение чужих крепких ног, выискивает ошибки, анализирует, уже собирается дать пару советов, как вдруг одергивает себя, отводит взгляд, а внутри уже читает самому себе лекцию, ибо это стремно, черт возьми. Понимаете, это ведь Исаги. Он не должен интересовать такого человека, как Рин. Итоши слишком хорош собой, его удары всегда великолепны, его видение поля в несколько раз превосходит Йоичи, его контроль мяча на высоте, его тело и выносливость лучше. Лучшелучшелучше, но этот подонок все равно умудрился заполонить голову. Вечно подходит, пытается заговорить, быть рядом, помочь, а ведь Итоши совершенно не нуждается в помощи, – все это заставило вспомнить, откопать в себе отвратительную радость, что была похоронена после того снежного дня. Забита в деревянной коробке тысячью гвоздями, связана всевозможными цепями, покрыта годами пыли, - она была так нелепо открыта. Рин пытается убедить себя, что это временно, умудряется удачно игнорировать беспокоящий его комок внимания, но в этом нет ничего приятного – это злит его. Заставляет сжимать челюсть до боли в зубах, искусывать сухие губы в кровь и сдерживать желание разрушить все вокруг, избить Йоичи за то, что он позволил себе сделать с ним, пока тот не будет на коленях извиняться в собственных рыданиях. А дальше это начинает его пугать. Хуже становится, когда он понимает, что с Исаги хорошо. Как-то по-своему спокойно, что ли? Странные заботливые взгляды окружают Рина, попытки прикоснуться к нему оседают приятным зудом где-то в груди, а в конце дня он не хочет закрыться в своей скорлупе мыслей про братика, вместо этого он думает про Йоичи. Уголки губ сами по себе как-то приподнимаются, а на душе становится так тепло, пока изнутри внезапно не начинает выть сирена, а страх лизать где-то под ребрами, медленно подбираясь к низу живота и резко возвращаясь обратно. Взгляд бегает по потолку в попытках ухватиться за реальность, что готова ускользнуть от Рина, оставить его наедине с кошмарами, металлическим привкусом во рту и жгучей болью. Рин не хочет показывать Исаги, что начинает постепенно нуждаться в нем, желать его восхищенных вздохов, ловить завораженный его голами взгляд. Однако это не спасает его от внезапной жажды близости, что становится его персональным ударом ниже пояса и стоило парочки темных прядей. Тут дело вот еще в чем: Итоши ощущает привязанность, что не похожа на любовь к его брату. К Йоичи у него что-то более сумбурное, непривычное, совершенно уродливое. И такое до одури сладкое. Он мог бы попытаться обмануть себя с самого начала, прошептать в пучину воспаленного сознания, что это лишь желание сожрать соперника на поле, показать, что Исаги – просто раздражающая выскочка. Мог бы, но не успел. Решил продираться в поисках сокровищ сквозь дождливые, до безумия опасные джунгли без карты, не имея даже малейшего предположения, что получит в итоге. Поэтому сейчас Итоши страдает, жмурится под струями ледяной воды в пустой душевой, вздыхает и так хочет просто расслабиться, вкусить ту дозу адреналина на поле, забыть о всяких Исаги Йоичи и просто жить припеваючи, в попытках уничтожить Саэ. У него нет сил на отрицание, остатки злости тлеют в нем, но надолго ли? Сколько еще осталось времени до того, как в Рине не будет ничего, кроме удушающей пустоты? Одиночество начинает ощущаться четче. В какой-то момент вокруг него оказываются десятки безликих людей, но найти нужного не выходит. Страх подбирается со спины, когтями разрезает кожу, скребет лопатки, дышит противно в затылок. Ему хочется зарыться в одежды Исаги, млеть под нежными поглаживаниями, аккуратно сжимать его руками и сопеть, уткнувшись носом в низ живота, лишь бы не ушел, лишь бы был рядом. На поле быть всегда вместе с ним, смотреть только на него и замечать его взгляд в ответ. Ощущать его тихое дыхание в затылок, пока их ноги переплетаются, а тела прижимаются друг к другу все ближе сквозь сон. Рин свыкается с этими мыслями. Это не означает, что он принял свою привязанность, не означает, что ему стало лучше. Итоши гложет чувство вины, ему жаль, что такой светлый-хороший-милый-соперник стал его жертвой. Его фантазией, мечтой. С ним дерьмово, он никогда не отрицал этого – в конце концов, даже любимый брат ушел от него; но он не хочет, чтобы Исаги страдал. Пытается засунуть грубость подальше, отвечать спокойнее, смотреть менее угрожающе, отвечать на заботу хоть как-то. Это непривычно, первое время совсем неприятно, даже болезненно, но стоит того. Исаги, кажется, замечает. Первое время ходит сам не свой, - не понимает в чем дело, - а потом расцветает, становится более ярким, солнечным таким. Но не тем июльским солнцем, что безжалостно оставляет ожоги на бледной коже, а теплым апрельским солнышком, что мягко согревает Рина. В тот день на душе становится поразительно легче, усталость убаюкивает его, нежными поцелуями отпечатываясь где-то на щеках, пока он медленно погружается в мир грёз. Постепенно ночные кошмары успокаиваются, но Итоши все еще чертовски страшно подпускать к себе слишком близко. Каждая попытка открыться равна лихорадочному: «вдруг просто попробует и выбросит?». Вдруг Йоичи окончательно уничтожит Рина, раскрошит его сердце оставляя без шансов на восстановление? Вдруг посчитает его слишком мерзким, грязным, скучным… Невыносимым? Казалось бы, всего этого должно быть достаточно, чтобы отказаться от человека, наконец-то вернуться к привычной жизни асоциального подростка и жить себе в спокойствии. Однако Исаги стал для него вторым адреналином, новым наркотиком, его воздухом, пищей, смыслом – как хотите, так и называйте. Суть одна и она неизменна: Итоши смирился, больше не хочет бороться с собственными монстрами. Он перестает слишком остро реагировать на очередной сладкий сон, где Йоичи с ним, где Йоичи сам захотел остаться с ним. Ярости нет, раздражения тоже. Только приятная тяжесть в голове по утрам и внезапная улыбка в ответ на комплимент Исаги. Реальность перестает походить на пытку, изнутри довольно урчит сознание каждый раз, когда Рин убирает свои колючки при виде него. Отвечает на приветствия, изредка поддерживает темы, перестает недовольно рявкать при любой возможности – и наблюдает, как он все никак нарадоваться не может такому отношению. Рин окончательно очарован. Поэтому скулит от радости спустя несколько месяцев, когда наконец-то может прижаться устами к Йоичи. Неуклюже и мокро целовать его до немеющих губ, пока Йоичи играется с прядями на его затылке, кладет руку Итоши на бедро, отвечая так, будто ждал этого всю жизнь Ты стал значить для меня слишком много и я был готов возненавидеть тебя за это, но сейчас, наслаждаясь вниманием твоих прекрасных, словно глубины океана, глаз, я думаю лишь о том, как сильно благодарен тебе.