Больше, чем себе
26 апреля 2024 г. в 13:22
Когда я возвращаюсь из тамбура, насквозь прокуренный тяжёлым табаком шахтёров из соседнего вагона, Лёвка уже забрался на свою верхнюю полку и спит, спрятав в подушке лицо. Лежит на животе, сбив одеяло к перегородке, и я тоскливо замечаю узкую полоску обнажённой кожи на пояснице под задравшейся футболкой.
– Лёв, спишь? – шепчу тихо, но он не шевелится. Спит крепко.
Рано утром, в Тамбове, выходят соседи снизу, и я, мучаясь от бессонницы, вызванной мыслями о лучшем друге, делаю себе чай в казённом стакане. Тихо-тихо, стараясь не стучать ложкой о стеклянные бока и подстаканник. Боюсь его разбудить.
За окном тамбовские проселки сменяются прибитым заморозками лесом, поезд взрезает красно-серой торпедой эту серебристо-зеленую муть, и я подпираю щёку кулаком, вглядываюсь в неё в надежде уснуть.
Лёвка просыпается только часам к семи, когда уже рассветает.
– Паш, чего не спишь?
Он свешивает ноги с полки и смотрит вниз. Я задираю голову и вижу только его блестящие глаза, рассыпанные по плечам кудряшки и острые коленки.
– Не спится, – вздыхаю, отводя взгляд. – Чай хочешь?
– Хочу.
– Сахара нет.
– Переживу как-нибудь, – усмехается Лёвка, сползая ко мне на полку. Садится, подложив одну ногу под себя, и от этого кажется выше, чем есть. Я молча делаю чай.
Лёва откидывается на койке, царапая ногтем коленку через дырку в джинсовых шортах.
– Что-то ты какой-то смурной, Паш, – говорит он тихо, и я чуть не проливаю на себя его чай. Заметил, надо же. Едем уже третьи сутки. – Не поделишься?
– Да чем тут делиться? – шепчу, отводя взгляд в окно.
С Лёвкой мы знакомы с самого детства, один детский сад, школа, часть, вся жизнь – одна на двоих. Мы и в горы-то начали вместе ходить: он, чтобы забыть бывшую жену, я, чтоб без него на стены от скуки не полезть. Так и катаем прямыми рейсами «Воронеж–Урал» и обратно каждые полгода, на большие перерывы нас не хватает.
Только в Приполярье я чувствую себя живым, до этого времени не понимая, почему так. Почему даже если рюкзак прибивает к земле, и ветер бьёт в лицо, мне удивительно легко.
Я смотрю на Лёвку в отражении окна.
– Не темни, Матвеев, что я, не знаю тебя? – серьезно говорит он, а я наконец поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него открыто. Он проверяет дверь купе и, пожевав губу, вздыхает. – Я сделал что-то не так?
– С чего ты решил, Лёв? – качаю головой.
Если кто и сделал, то только я. Глупость какая: осознать себя бисексуалом в неполные тридцать, да ещё и бесповоротно влюблённым в лучшего друга. Взгляд цепляет лёвкины длинные пальцы в дырке джинсы. Второе колено он держит откинутым в сторону на полке. Абсолютно открытый и раскрытый. Сглатываю, снова пересекаясь с ним взглядом.
– Да ты дёрганный какой-то, – задумчиво начинает Лёвка, обводя меня взглядом. – На любое мое прикосновение реагируешь так, будто я тебя калёным железом жгу, разве ж так раньше было? Не смотришь на меня совсем, разговариваешь по минимуму.
– Ничего ты не понимаешь, Лёва, – нервно усмехаюсь я. В горле всё пересыхает, и я хлещу из стакана спитый чай. Морщусь, чуть было не закашливаясь.
Я чувствую, как он смотрит на меня. Пристально, изучающе, и, что странно, ни капельки не зло. Ощущения от этого взгляда согревают, я почти не дышу.
– Как же мне понять, если ты не говоришь? – тихо говорит он. – Паш.
– А? – бросаю на него взгляд. А Лёвка делает неожиданное: берёт меня за руку.
– Паш, я же хочу помочь, у меня кроме тебя никого роднее нет. Я тебе как себе доверяю, а ты?
«Больше, чем себе» – тоскливо думаю про себя. Но ничего не говорю. У меня с везением всегда было плохо. Какова вероятность, что то, что я чувствую к нему, взаимно? Сотая процента? Тысячная?
Я тяжело вздыхаю и прикрываю глаза, сжимая лёвкину ладонь. От Лёвки пахнет поездом, нашим общим дезодорантом и им самим. Этот запах меня успокаивает, забираясь в лёгкие и прописываясь в них окончательно. Взгляд его, лёвкин, успокаивает тоже.
– Паш, посмотри на меня, – просит он, а я не могу сопротивляться. Накатывается вдруг такая усталость, словно бы вселенская. Как если бы на Урале мы скакали горными козликами, и нас запоздало накрыло.
– Ну? – вздыхаю, открывая глаза. Лёвкино лицо оказывается вдруг очень близко. Я чувствую губами его спокойное дыхание. Кудряшки щекочут мне щёку.
– Прости за это, но я так больше не могу, – шепчет он хрипло и целует меня.
Я сгребаю его футболку в кулак, сталкиваясь с ним взглядом: нарочно ведь не закрывает глаза, и целую в ответ, не понимая ровным счётом ничего. Ловлю губами его горячий язык, втягиваю в рот, и чувствую грудью, прижимая его к себе, как тяжело он дышит.
Я же не ошибся, он сам потянулся ко мне, значит теперь всё можно. Целую несдержанно, совсем не чувствуя за это стыда, Лёвка льнёт ко мне всем телом, и я восторженно выдыхаю в поцелуй, когда коленом задеваю его стояк, натянувший джинсу. Проезжаюсь между его ног, и он внезапно седлает моё колено, уперевшееся в полку. Пытается отстраниться, но трётся об меня, и от стонов мне рвёт крышу так, что как только Лёвка размыкает губы, я сразу рычу как не свой:
– Охуел, Лёвушка? Куда? Я не отпускал, – и снова целую. Голодно, жадно вылизываю его рот, чувствуя как крепко прижимают меня к себе его руки.
– Да, да, вот так, – шало улыбается Лёвка в поцелуй, сжимая моё колено между бёдер, когда мы наконец отстраняемся друг от друга. Я смотрю в его блестящие глаза и не вижу в них ни йоты сожаления.
– Лёв, – тяжело дышу, хриплый голос кажется на два тона ниже. – А теперь скажи, что это было?
Он серьёзнеет, но от меня не отлипает, как примагниченный, подаётся ближе и прячет лицо на моём плече. Шепчет тихо, но горячо, куда-то в кожу за ухом:
– Я тебя уже третий год люблю, Паш. Вот что это было. Как хочешь, так и понимай это. А в последнее время отдаляться стал и вот вывел меня просто сегодня. Будто видеть меня не хочешь совсем, что с тобой, Паш?
У меня всё сначала ухает куда-то глубоко, липкий страх ползёт по спине. Лёвка прижимается ближе, боится, что ли, что прогоню. Дурак. А я не могу выдержать обвалившегося следом за страхом облегчения, и просто зарываюсь носом в его волосы.
– Лёв, Лёвка, ты со мной, вот что со мной, – вздыхаю тихо и опасливо глажу его ладонью по спине. Он вздрагивает и вжимается носом куда-то в шею. Не понимает. – Недавно совсем понял, вот и шарахался. Я же как только прикасался к тебе, сразу как молнией: хочу, хочу, моё. Вот и подумал, что надо поосторожнее.
– Идиот, – запальчиво шепчет Лёвка и впивается зубами в шею. Я вздрагиваю. – Пашка, какой же ты идиот.
– Я, да, – хриплю, запуская ладонь под лёвкину футболку. – Я тебя люблю, Лёв. Будь моим.
Он вошкается в объятиях и вскидывает голову, заглядывая мне в глаза. На лице лежит отблеск утреннего солнца.
– Я уже твой, давно уже, – улыбается довольно, обнимая меня за шею. – Давай, Матвеев, поцелуй меня.
И я, не рассмотрев толком его веснушки и морщинки в уголках глаз, задевая колючую светлую щетину, тянусь его поцеловать.