Воспоминания о прошлом — болезненная паутина, петелька за петелькой, связанная сердечной болью, пульсирующей в сознании. В этом мире иллюзией жить куда легче, ибо всё то, что происходит на самом деле — лишь череда событий, то лечащих душу, то её калечащих. Никто никогда не задумывался, но сердце болит лишь от того, что когда-то оно искрилось счастьем: бездонным, неизведанным, наполненным жизнью и вдохновением, переливалось всеми цветами радуги и взрывалось феерверком сладострастных чувств.
Алла умела хранить воспоминания, с любовью раскладывая их по полочкам в своей израненной душе, словно в библиотеке, а временами, разрывала в клочья каждую страницу, будто творец, всей душой возненавидящий написанную им же повестью. Лишь потому, что имела на это право: это всё принадлежало ей: эти глаза, переливающиеся в свете февраля, как морозные звёзды, записки, написанные для неё с чистой, непорочной, подлинной любовью. Эта любовь — о ней и для неё. Её быль и сказка. Её трагедия. Это теперь не принадлежало ей, лишь от того, что каждый человек рано или поздно отпускает те свои грёзы, которым не суждено воплотиться в реальность, В противном случае, жить в столь непростых реалиях, было бы невозможно, Каждый вынужден оставлять позади всё то, что он перерос, но она никогда не хотела отпускать воспоминания: оберегала в потаённых уголках души, дорожила каждым, охраняла, как зеницу ока. Хотя стоило выбросить, непременно стоило. Потому что даже Филипп смог это сделать.
Алла любила эту память, за то, что та её разрушала, потому что только так чувствовала себя живой, наполненной, настоящей. Тоска по утраченному позволяла почувствовать вновь некогда упущенные счастливые мгновения, которые, впрочем, невозможно было вернуть, не от того ли они ощущались чем-то горько-сладким, болезненно-приятным и убивающим остатки благоразумия? В прочем, в этом, на первый взгляд, мучительном чувстве, было нечто прекрасное, Невозможно было вернуть то, что кануло в бездну, прошлое, но можно было зажечь, медленно-потухающее, сотканное из бессвязных нитей, расколотое настоящее.
Разумеется, девяносто четвёртый уже не вернуть, да и смысла большого в этом, по правде говоря, нет. Алла, в отличие от многих, была реалистом и понимала, что ей ни тогда, ни сейчас, не хватило бы выдержки и терпения, чтобы сохранить самый красивый брак в своей жизни. И, вполне вероятно, ни Филипп, ни она, уже не способны любить так, как могли тогда. Потому что мир таков: всё в этой жизни изнашивается, даже чувства, тем более такие сильные. Не зря же классики говорят, что то, что ярче всего горит — и гаснет быстрее всего: мгновенно, будто и не было. Конечно, Алла никогда уже не будет освещать всё вокруг, как-то было тогда: будучи наполненной чувствами она дарила свой сверкающий мир, миллионам людей, делая их счастливыми. Ей никогда уже не будет так беспечно-легко дышать, но, наверное, будет как-то иначе, и, быть может, этот новый путь будет чем-то воистину упоительны.
Другое сияние звезд в ночи, другие события, по-другому смеющиеся глаза: по взрослому, не как тогда. Другие чувства — менее порывистые, более душевные. Все это будет так же ценно, а может даже куда ценнее.
В конце концов, все оттенки жизни прекрасны по своему, каждому дан лишь один шанс разгадать прелесть своего бытия, насладиться мгновением, прожить в нём целую жизнь, а это должно что-то значить.
— Можешь прекратить стучать, убери телефон! Сбивает с толку… — голос опустился до шёпота, а в летящем самолёте был приглушен ещё больше. Эта случайная встреча, вовсе не принесла удовольствие ни ей, ни ему. Теперь казалось, что между ними есть лишь эта удушливая пустота, сжимающая горло до истошного, болезненного, почти безжизненного хрипа. Глубокая морщина, исказившая его лоб в немой полуусмешке, выдавала в нём человека, так и не сумевшего выиграть в кровопролитной войне со своими чувствами.
Он в одно мгновение вспомнил самые красивые моменты, рядом с ней: как она позволяла себе обнаженной танцевать в полутьме, повторяя ладонями каждый свой изгиб. Ее тело пронизывало электричество, словно разряд тока проходил сквозь все ее существо, вызванный всего лишь одним пронзительным взглядом ее практически черных глаз.
Она была воплощением страсти и непринужденности, освобожденной от привязанности к земле. Играя силуэтом под светом луны, она создавала иллюзию свободы, словно пытаясь убежать из реальности и погрузиться в мир своих необузданных фантазий.
А запах… Он был насыщенный и соблазнительный, словно микс ароматов, завораживающих ум и душу. Выдержанный виски проникал в каждую пору ее кожи, принося ощущение спокойствия и мужественности. Кора дуба привносила нотку природной силы и уверенности. Шоколад распускался на языке, открывая вкусовые рецепторы и заставляя сердце биться быстрее. Пряная корица дарила тепло и уют, словно объятие в прохладный вечер. А крепкий кофе пробуждал и вдохновлял, придавая энергию и изящество каждому движению.
Ее раскованность и ощущение хаоса в затянутом окружении, создавали неповторимый образ, оставляющий после себя запах сладости и элегантности в мире, где мало что может быть столь ярким и соблазнительным.
Она вся была непристойной, резкой, порой кусалась больно, выгрызая из горячей плоти куски, чтобы после зализывать каждый неровный шов. Ее слова боли рассекали воздух и оставляли ожоги на душе тех, кто осмеливался оказаться рядом. Ее точки, словно острые иглы, проникали глубоко в плоть и оставляли там свои следы — горькие, но такие живительно реальные. Только её больше не было…рядом с ним.
Для Аллы же Филипп выделяется из толпы, притягивая взгляды своей индивидуальностью. Каждый раз, когда смотрела на него, словно ощущала какую-то магию, которая наполняла пространство вокруг. В его глазах таилось непостижимое волшебство, словно они отражали отдаленные галактики, полные загадок и тайн. И когда он говорил, его слова падали в её душу, словно ноты великой симфонии, создающие гармонию чувств и мыслей.
Примадонна мгновенно считала его мучительную скорбь по ним прежним, но даже не попыталась взять на себя эту боль — слишком уж она была чудовищна, и Алле справедливо показалось, будто ей не по плечу эта ноша, Однако, Филипп был сильнее: сильнее, чем она, сильнее, чем кто-либо. И, вероятно, он справлялся, слушая своё прерывистое сердцебиение, при виде женщины своей жизни, отчаянно пытаясь подавить давно назревающий в груди болезненный крик, полный отчаяния.
— Неужели? Прошу прощения, Ваше Величество, что побеспокоила Вас в столь ответственный час, — порой было куда легче идти на открытую конфронтацию, чем говорить искренне, потому что последнее всегда ранило в самое сердце: если долго молчать — говорить будет больно.
— Алла, я работаю, пожалуйста, прояви уважение, — эта женщина, будто обрушившийся на него водопад — красива, но смертельно опасна, поэтому и терпение рядом с ней иссякало невообразимо быстро, оставляя после себя порох от сожжённого спокойствия и миролюбия. Жуткое чувство бессилия и собственного неизбежного падения в самый ад, от одной любви к ней, вызывало ощущение необузданной тошноты. Впрочем, их чувства никогда не были здоровыми, но могли бы ими стать, если бы Алла позволила, однако её непоколебимая вера в благие изменения их мироощущения, давно канула в бездну, намертво разбившись об суровую реальность.
— Слушай, не нервируй меня. Сегодня нет ни малейшего желания тратить на тебя нервы, — Пугачёва была собой, даже теперь: она продолжила постукивать телефоном об подлокотник, да и к тому же нервно бить ногой об спинку переднего кресла, как маленький ребёнок, уставший в полёте и жаждущий развлечений. Брови её нахмурились, придавая бледному лицу выразительность и суровую маску неприязни. Примадонна сделала глубокий вдох, словно готовясь сказать что-то обидное и резкое. Однако, вместо этого, из её губ вырвался лишь короткий, уставший вздох, который окрасился оттенком доверия.
Филипп знал наизусть её искусство скрывать свои истинные чувства, играть роль хладнокровной и безразличной. Она старалась подавить в себе любые проявления слабости, чтобы не показать, как глубоко она на самом деле тронута его присутствием. Но мужчина видел, как её глаза объявляли о том, что за этой броней скрывалась её безоговорочная капитуляция.
— Я понимаю, ты очень хочешь вывести меня на эмоции, но ничего не выйдет, потому что я правда занят. И найду способ прекратить этот хаос, что бы ты ни сделала дальше, — поп король резко жестикулировал, взгляд его был настолько интенсивным и пронзительным, что каждый раз попадал прямо в самое сердце. Вспыльчивость была его второй натурой, столь неизменной, что даже слегка пугающей. Филипп не знал меры в своих действиях, всегда шел напролом. Это был человек без компромиссов, готовый рискнуть всем ради своих убеждений. Его страсть и энергия были заразительны, по-прежнему вселяя в неё уверенность и вдохновение.
— Действуй, раз такой смелый. Я посмотрю, что с тобой будет, — эти слова, будто стали спусковым крючком, и уставший мужчина резким движением перехватил хрупкое запястье, потянув на себя всё её тело. Алла, потеряв равновесие, обрушилась на него, словно маленький домик под властью необузданного, пугающего своим безумием и охватывающего безудержным страхом, цунами. Он аккуратно достал из её рук телефон и положил рядом с собой, продолжая безжалостно сжимать её запястье, заставляя смотреть прямиком в его глаза.
— Ты и впрямь думаешь, что можешь и дальше вести себя со мной так, будто я твой раб? Смотри, я разве похож на того, с кем можно так разговаривать? Разочарую тебя: я уже давно не мальчик, которым можно играть, как куклой, а потом бросать за ненадобностью. Забудь то время! Забудь, ясно? — Филипп окончательно разозлился, и продолжал держать её руку в своей, будто проявляя силу. Он чувствовал себя в лучшей позиции, но на самом деле это было далеко не так. Лишь только Алла всегда управляла ситуацией. Её хитрый ум и неподвластный обаянию стиль мышления были неоспоримыми. Он погружался в океан её загадочности, но как только думал, что нашёл преимущество, она спокойно возвращала его под свой контроль. Беспощадно и безошибочно, вокалистка играла в свою игру, повелевая его чувствами и разумом. Филипп понимал, что она была гением манипуляций, и не знал, как вырваться из её чарующего владения. Каждый раз, когда он думал, что наконец-то смог как-то повлиять на ситуацию, она лишь хитро улыбалась, демонстрируя свою безразличность к его страданиям. Он понял, что она — настоящая хозяйка игры, а он всего лишь марионетка в её искусных руках. Филипп был писан по её правилам, она управляла его правой рукой, мыслями, сердцем.
— Хочешь обсудить это? Давай! Глядишь, полегчает. Только, мой тебе совет: будь осторожен, не забывай, с кем говоришь! — Алла была мастером слова. Ее уверенность в выражении своих мыслей и умение сконцентрироваться на ключевых аргументах делали ее непобедимой в любой дуэли слов. Чтение огромного количества книг и изучение множества тем позволяли ей оперативно находить сильные доказательства для поддержки своих взглядов, но главным аргументом всё же был ее высокий статус. Неважно, о чем шла речь или в какой ситуации оказывалась эта женщина — ее слова и решения всегда принимались, как закон.
— Какая же ты… — с нотой истерии в голосе выплюнул Филипп, а после дёрнулся, напоминая дикого зверя у разыгравшегося огня. Под горлом неистово пульсировало ощущение, будто слова подобно яду, медленно убивали его.
— Сам отлично знаешь: «богиня», «умеющая всё», «другая», — Алла резко перебила, отчаянно, почти до жгучей боли, сжимая руку в кулаке. Она, будто забывала, как дышать, не держась рукою за сердце, когда из-за запертых от мира эмоций внутри почти лопались сосуды. Ещё немного, и кровь вылилась бы на белый стол.
— Кто бы сомневался. Ты настолько эгоцентрична, что даже сейчас пытаешься возвысить себя на моём фоне. Как жаль, что я такого ни тебе, ни кому бы то ни было ещё, больше не позволю! — прозвучало с нажимом, грубо, хладнокровно, очень в стиле Филиппа Киркорова. Только вот с ней он никогда не был таким: напротив, следил за каждой интонацией, боясь задеть, а теперь что?
— Посмотрите на него: вспомнил, наконец, что существуют личные границы? — ядовитая усмешка едва коснулась губ примадонны, пока её собеседник озадачено вырисовывал неведомые человечеству узоры на оголённых участках тела женщины. Происходящее начало её веселить: Пугачёва, конечно, знала причину, однако в своих лучших традициях растягивала смертоносную пытку, желая получить ответ от самого Филиппа. Однако ни один из них не оправдал ожиданий другого.
— Вспомнил, — прошипел артист, чувствуя опаляющее, заглушающее кричащую в пропасти души, боль. Он закрыл глаза, стараясь просто абстрагироваться от движений чужих ладоней по его плечу. Трепещущая неуловимой хрупкостью ненависть, погибла почти тотчас, когда её тонкие пальцы прошлись вверх по спине, словно Алла могла дотронуться до него в последний раз, и таким образом, пыталась заполнить собой каждую клеточку с запахом хвои тела.
— Ничего себе: сколько времени потребовалось! Упущенных лет не жаль? — спокойный женский голос, от чего-то, прозвучавший на удивление тепло, разорвал секундную тишину в клочья.
— Лучше поздно, чем никогда, — не отрывая пристального взгляда от чужих губ, Киркоров покачал головой. Теперь он отчётливо видел, как мост, который раньше соединял его с Аллой воедино, теперь только отражал их общее исчезновение. Ржавеющие стальные конструкции, обломки и пыль были лишь мертвыми свидетелями некогда шумной и живой цивилизации их сердец.
Это было нечто большее, чем просто утерянные драгоценности или осколки старого мира. Это было отнятие души, замкнутое кругом безысходности и тоски.
***
Первое, что хотел сделать Филипп после долгого перелёта, это хорошенько отдохнуть, и выбрал для этого прекрасное место — кафе Пьер Лоти.
Это кафе было заранее включено в лично составленный им список мест Стамбула, обязательных к посещению. Примечательным оно казалось в первую очередь из-за необычного расположения — на самой вершине холма у бухты Золотого Рога. Подниматься туда пешком для них было совсем безрассудно, поэтому выбор пал на фуникулер по канатной дороге.
Филипп знал, что в Пьер Лоти не подают еду, так что перед посещением столь прекрасного места, купил по пути для себя и Аллы несколько симитов.
В прочем, к большому удивлению артиста, им не так-то просто оказалось найти свободный столик, так как кафе, очевидно, пользовалось большой популярностью как среди местного населения, так и среди туристов.
— Плохо, что не взял кашик, я же не ем мучное, забыл? — Алла говорила об овощном салате, который давно хотела попробовать. Кашик — это не просто нарезанные помидоры и огурцы, которые посолили по вкусу и залили оливковым маслом или сметаной. У него определенные пропорции и техника приготовления, которые дарят овощному гарниру приятный и даже необычный вкус. Из-за мелкой нарезки кашик всегда напоминал ей… суп. В общем, идеальное блюдо для худеющих или любителей здорового питания, коей была Пугачёва до поры до времени.
— Алла, что ты делаешь в Стамбуле? — спросил «просто друг» великой русской певицы с таким видом, что примадонна подумала, что так должны выглядеть люди перед своей казнью.
— А что, отдохнуть вдали от всех, я уже не имею права? — женщине вдруг показалось, что Филипп, своим сверлящим взглядом, пытался то ли загипнотизировать её, то ли прочитать мысли. «Вот бы потанцевать сейчас…с ним…», — внезапно подумала Алла и чуть не засмеялась, осознав, какие глупости посетили её голову в такой момент.
— Путешествуешь ты обычно с семьей, — с горячностью и какой-то обидой выпалил поп король, ведь он сам когда-то был её семьёй, теперь же даже не друг. Пугачёва в недоумении подняла бровь, и еле заметно, ядовито усмехнулась.
— Нет никакой семьи, — её глаза излучали глубокую печаль, словно она не находила смысла в происходящем вокруг нее. Сложенные брови лишь подчеркивали угнетенное состояние, а тонкие губы тронулись лишь на мгновение улыбкой, которая сразу же исчезла. Но, несмотря на все это, ее стойкость и сила духа оставались непоколебимыми — Алла, словно опираясь на свою гордость и достоинство. Взгляд, наполненный тоской, скользил по окружающим, словно ища ответы на вечные вопросы жизни. Ее грусть была так осязаема, что казалось, она могла растечься по комнате, окутав всех вокруг.
— Что, извини? Как это нет семьи? — примадонна говорила о пустоте, которая заполнила ее сердце, о том, как она чувствовала себя ненужной и забытой. Голос Аллы звучал сломленным, слова же её отразились рваной раной на сердце артиста.
— Не придирайся к словам, ладно? Меня Кристина здесь ждёт. Она в ссоре с Мишей, тоже уехала отдохнуть от всего, скорее всего мы пересечёмся через пару дней, — каждый взгляд, каждый вдох вбивал, будто молотком, в Филлипа её красивое имя, как гвозди в разорванный покой. Её дыхание обжигало, окутывало, искало пути проникновения в душу. Оно нещадно, безжалостно вторгалось в мир его мыслей и переворачивало всё с ног на голову. Киркоров чувствовал, как находится на грани потери рассудка, опьяненный этим безумным стремлением к Алле, и его первобытная чувственность побеждала все мысли о разумности и осторожности
— Она давно не звонила — я ещё удивился. Что ж, тогда тоже загляну к ней. Уверен, всё наладится, — в тишине, которая окутала их обоих, он замолчал. Его брови скривились от нахлынувших мыслей, а лоб украсила глубокая морщина, которая, казалось, присутствовала с самого их прощания в девятнадцатом году. Последние остатки света медленно тлели, бросая тревожные тени на его лицо, которое выглядело сегодня необычно отдаленным и чужим.
— Помирятся, знаю. Потому что, любят друг друга осознанно: принимают все недостатки, вслушиваются в каждое слово, делятся радостями и горестями — не сбегают от себя и друг друга. Они же не мы, они — в разы лучше нас, — губы примадонны коснулись его виска, подталкивая к пропасти — оказалось так тривиально и просто сходить от одного мужчины с ума. Филипп, словно заклеймил её, вынуждая лететь с обрыва, вниз. Нежное касание, ослепительное влечение, и он вновь безрассудно погрузился в мир, в котором правили лишь только её прикосновения.
Каждый раз, обвиняя Филиппа в ребячестве, Алла понимала, что, несмотря на эту пропасть между ними, они были сшиты общими моментами, воспоминаниями, смешанными эмоциями, тканью времени, которая навсегда останется в сердцах и душах. Они — две половинки в одной драме, причудливо переплетенные и полыхающие в адском пламени. Этот огонь было уже не потушить, он медленно и мучительно испепелял их.
«Вот они сидят у самого моря в обнимку,
ладони у них в песке,
и они решают, кому идти руки мыть и спускаться вниз
просить ножик у рыбаков, чтоб порезать дыню и ананас
даже пахнут они — гвоздика или анис –
совершенно не нами
значительно лучше нас.»
Вера Полозкова
