Ты снимаешь вечернее платье
Стоя лицом к стене
И я вижу свежие шрамы
На гладкой, как бархат, спине
В столице Лесного королевства каждый день что-то происходит. Ещё чаще — происходит что-то, с чем приходится разбираться Иноземному ведомству. В самый сезон ловчие зашиваются так, что даже выдохнуть времени нет. О каких свиданиях может идти речь, когда работа поглощает похлеще болота? Тинави, сидящая на полу в своем доме, устало потягивается, разминая затекшие косточки. Прах бы побрал этих иноземцев, снующих туда-сюда и так норовящих что-то устроить, от чего потом голову ломай и бегай по всему Шолоху, лови их и разбирайся. Конечно, для матерых сотрудников ведомства и в этом есть своя романтика. Например, как сейчас, когда Страждущая вовсе не украдкой может любоваться лицом куратора, сидящего все в том же доме в Мшистом квартале, и ловить на себе такие же мимолетные взгляды. Они уже битый час голову ломают над делом шугвея, решившего отбиться от своей стаи и напасть на туриста из Шэрхенмисты, приехавшего на свадьбу своих друзей и внезапно угодившего в лапы колдовского смерча. Что было примечательно, шугвей был лишь один, что было нетипичным для данного вида: обычно они выходят на охоту стаями. Девушка поднимается на ноги, распрямляется, позволяя ноющим конечностям растянуться после позы буквой «зю», коей ловчая согнулась, чтобы удобно делать пометки в деле, разложенном на полу. Полынь поднимает взгляд с папки на нее и улыбается лишь уголком губ. — Устала сидеть, душа моя? — бархатным голосом спросил Внемлющий. Фраза растворилась во мраке комнаты, освещаемой лишь аквариумом с осомой, стоящим на полу возле бумаг девушки, и светом фонарей с улицы, что доносился до комнаты из открытого окна. Ветер тихонько колыхал занавески, тихо шуршал бумажками, заполняя тишину. Тинави задумчиво кинула взгляд на улицу, прикидывая, что уже давно заполночь и они слишком засиделись — Просто устала, — честно признается Страждущая, оборачиваясь к мужчине. Она вглядывается в чужие черты лица, острые, угловатые, но такие родные, что хочется прикоснуться, огладить большим пальцем, ощутить на коже тепло чужой. Ловчая своим желаниям решает потакать, а потому тихим шелестом подходит к Полыни, касаясь лица сперва лишь одними пальцами, а после кладя ладонь на чужую скулу, оглаживая, зарываясь кончиками пальцев в непослушные темные волосы, увешанные различными побрякушками, коих становилось с каждым годом все больше и больше. Мужчина прикрывает глаза, позволяя касаться, гладить, ощущать тепло. — Останешься на ночь? — Переживаешь? — хрипло усмехается он, ловя свободной ладонью чужую ладонь, прижимая к своему лицу, оглаживая костяшки большими шершавыми пальцами. Металл колец холодит руку, не сильно, но ощутимо на контрасте с собственной теплотой. — Хочу, чтобы остался. Внемлющий открывает один глаз, глядя на девушку, стоящую над ним. Вообще-то, это первый раз, когда Тинави предлагает остаться так в открытую. Обычно это происходило как-то внезапно: то уснет, пока разбирается над делом, то сам заявится, истощенный и уставший, падая в кресло бесшумно, стараясь не разбудить спящую, то еще что-нибудь. Но прямое приглашение он получает впервые, что заставляет улыбнуться, пряча улыбку в поцелуе в ладошку, которую украдкой утянул поближе для такого маневра. Страждущая улыбается в ответ, уцепившая во мраке чужую улыбку, которую попытались спрятать. Останется. Ловчая аккуратно выпутывает ладонь из чужой хватки, направляясь в сторону спальни, оставляя Полыни несколько секунд для размышлений. В спальне прохладно из-за открытых настежь окон, по коже бегут мурашки от освежающего ветерка, а может от того, что сказала. Не то чтобы она не хотела этого на самом деле, просто в их отношениях такие слова казались не важными: девушка знала, что Внемлющий всегда где-то рядом, даже если находится на другой части Шолоха. Знала, что он приходит по ночам и спит в кресле, знала, что иногда специально приходит с работой к ней домой, чтобы посидеть рядом, чтобы кидать быстрые взгляды, чтобы рассматривать, когда кажется, что это незаметно. Конечно, ловчая знала, она выучила все это за столько лет совместной работы. За спиной слышится тихое шуршание хламид, с коим передвигался ее спутник в тишине ночи. Страждущая аккуратно стягивает с плеч плащ-летягу, наполненную по кармашкам всякой всячиной, когда Полынь входит в комнату. Она стоит к нему спиной, отвернувшись к кровати, а открывшуюся спину и плечи освещает лишь слабый свет из окна, но этого достаточно, чтобы увидеть. Увидеть на спине шрамы, оставшиеся после инцидента в лаборатории, а некоторые и вовсе были совсем новыми, какими ее наградили при выполнении дел некоторые особо буйные. Сердце сжимается трепетной болью, а мужчина сжимает ладонь в кулак, медленно подходя ближе, как завороженный наблюдая, как шрамы переплетаются, накладываются один на другой, рисуют какой-то неясный узор. В этом никто не виноват, просто так случилось, но у ловчего сердец кровью обливается при виде истерзанной спины девушки, что он любит. Хочется прижать к себе и шрамы целовать, каждый, с нежностью и любовью, будто пытаясь вылечить то, что уже невозможно. Внемлющий за шаг разрывает расстояние между ними, шебурша хламидами и побрякушками в волосах и на шее. Он медленно, трепетно касается чужого плеча, ведет ладонью вниз, к запястью, прижимает к себе аккуратно: ближе, теснее. Первый поцелуй приходится на ухо, также истерзанное инцидентом, не сумевшее зажить до конца. У Страждущей мурашки бегут по спине от такого жеста, она закрывает глаза, шумно выпуская воздух из легких, который комом встал поперек горла, не нашедший свой выход. Полынь поднимает свободную ладонь, легким движением убирая волосы с шеи. Второй поцелуй мажет туда, где только что скользнули каштаново-медные пряди. Перья в волосах куратора щекочут оголенные плечи от того, что мужчина наклонил голову к ней. Девушка ежится от ощущений, голову вжимая в плечи, а глаза ее все также закрыты. К щекам приливает жар, в холодной комнате воздух накаляется от чувств и чувственности действий. Поцелуи касаются плеч, позвонков, каждого шрама. И с каждым поцелуем воздух все стремительнее покидает легкие, обжигая недостатком воздуха. Поцелуи нежные, невесомые, почти воздушные, едва касающиеся, будто ловчий боялся навредить еще сильнее. Старые шрамы уже давно не болели, были белыми и неровными, новые от них отличались лишь цветом, еще не успевшие зажить до такой степени. Боли не было уже давно, но с каждым поцелуем Внемлющего казалось, что по нервным окончаниям бьет ток. Тинави жмурится сильно, до белых пятен перед глазами, а после поворачивается в чужих объятьях, хватаясь за чужое лицо, искаженное гримасой сожаления. Полынь смотрит на нее внимательно, изучает лицо, глаза, покрасневшие щеки. — Они, — шепчет девушка, говоря о своих шрамах. — Они уже не болят, Полынь — Они — часть тебя, — вторит ей ловчий, кладя ладонь на чужое лицо и прижимаясь своим лбом к чужому, разгоряченному. — Я люблю все твои шрамы. В Шолохе, столице Лесного королевства, каждый день что-то происходит. Ещё чаще то, с чем приходится разбираться Иноземному ведомству. В самый сезон ловчие зашиваются, загруженные работой, да так, что времени нет выдохнуть. Но сейчас, в свете фонарей, в доме в Мшистом квартале, двое лишь способны наслаждаться обществом друг друга, касаться оголенной кожи и целовать, целовать, целовать. Потому что любят. Потому что друг друга.