Сейчас. Сяо Чжань
— Да твою ж мать! Очередной порыв ветра почти срывает листок с планшета, Сяо Чжань надавливает на металлические ушки зажимов, вновь заправляя пытающуюся улететь вместе с ветром бумагу. Хотя можно и отпустить — ничего путного он сегодня уже не нарисует. К сожалению, за весь этот вязкий, словно время вдруг решило остановиться, месяц и не нарисовал. Идей ноль. На листе очередная чайка: тонкие ножки, на них сустав, как горошина; белое оперение на крыльях переходит в темно серое, почти черное на кромке; желтый клюв с черным выделяющимся пятном и совершенно тупой глаз. Но зато осанка! Чайка горда и величественна, будто она вовсе и не помойная птица, питающаяся чем попало, а гордый благородный альбатрос, парящий по ветру, способный годами не касаться бренной земли. Но альбатросов здесь нет, поэтому чайка с полным правом может его заменить. Сяо Чжань поворачивает голову, тянет к себе матерчатый шоппер, лежащий на уже прохладных камнях парапета, отделяющий мощеный плиткой променад от холодного пляжного песка, достает заранее припасенный хлеб, отщипывает по кусочку, бросает своей постоянной натурщице. Мякиш падает на потемневший влажный песок, чайка смотрит нагло и беспардонно прямо на Сяо Чжаня, делает несколько мелких осторожных шажков, потом ускоряется, переходит почти в бег, хватает подсохший хлебный кусок и стремительно взмывает к линии прибоя. Не проходит и минуты, как она возвращается. Или это не она, а её товарка. Как различить? Никак. Сяо Чжаню легче считать, что чайка одна и та же, и он, вроде как, ее приручил. По крайней мере, в папке рисунков с ней накопилось предостаточно. Маркеры, распадающейся поленницей убегают с парапета, ярко-зеленый, зачем он тут? — ничего зеленого нет и в помине — падает на влажный песок, втыкается вершиной, вроде ножа, но вместо острого пика только тупое основание колпачка. Сяо Чжань следит, как маркер, будто попав в ту странную прострацию, где время остановилось, задерживается, словно раздумывая, поддаваться законам физики или можно и так, но так нельзя, законы физики в мире первичны, поэтому падает на ребро, пачкается мокрым песком. Сяо Чжань небрежно пихает планшет с листами в сумку, поднимает маркер, вытирает его о хлопок серых спортивных штанов, возвращаясь взглядом скользит по пустому зимнему морю. Линия пляжа широкая, но абсолютно пустая. Ни зонтиков, ни шезлонгов — все убрано до наступления сезона, сейчас и туристов почти нет, и ветер поднимает странную волну, которая не остается на берегу. Она еще не нагулялась. Она, только лизнув, намочив, показавшись, тут же поворачивает вспять, унося с собой в морскую пучину все, что еще минуту назад лежало на почерневшей кромке прибоя. Казалось бы, просто волна, маленькая, ласкающая..., но оторвавшись от берега на пару-тройку метров это уже не безобидная волна прилива, это мощное мертвое течение, из которого и опытному пловцу тяжело выбраться, а для неопытного и вовсе опасно. Никто и не пытается. Да и некому. Начало декабря, до Чуньцзе еще далеко. Вот тогда, на Праздник весны даже эта окраина вновь проснется, заживет курортной жизнью. Пусть не такой, как на Хайнани, но все же…, но тут холоднее, ветры и это страшное мертвое течение. Тусклое солнце клонится к закату. Пляж пуст, променад тоже — кому он сейчас нужен? Местным уж точно нет, а туристов мало. Есть конечно, но всяко лучше уютно устроиться в баре отеля и потягивать коктейль, чем сидеть, обдуваемым всеми ветрами, на холодном мокром пустом пляже. Сяо Чжань, утыкается локтями в колени, обхватывает голову руками. Он проводит месяц в полном одиночестве, как и хотел, но никаких новых идей не появляется. Пора взять себя в руки и возвратиться в Пекин. Три сумасшедших года, полностью отданных работе, немного подкосили. Созданная им на коленке игра, возникшая для обеспечения ее развития небольшая студия, начавшая свое существование с выкупленного места в компьютерном клубе, за два года разрослась до десяти человек и, наконец, выпустила хит. С игрой все было хорошо, она месяц продержалась в топе… но, дальше дело не шло. Сяо Чжань оставляет все на заместителя и на месяц уезжает на побережье, в глупой надежде в уединении зимнего моря найти вдохновение на новый проект. Ничего не получается. Белые барашки вспененных волн накатывают одна за другой. Заходящее солнце в желто-розовой дымке совсем не слепит, наоборот, его хочется лизнуть, будто срез спелого манго, попробовать на вкус, ощутить чуть вязкую сладость. Чайка, видимо почувствовав себя домашним питомцем вальяжно ходит вокруг, всем своим видом сообщая о неимоверной важности своего присутствия. Сяо Чжань смотрит на чайку, качает головой, почти носом утыкается в свой матерчатый баул, пальцами цепляя пыльные уголки сумки — там еще много хлебных крошек. Выковырять их не так-то просто, приходится выворачивать уголки. Вдруг чайка начинает беспокоиться, с диким криком она то резко вертикально взмывает вверх, то пикирует стрелой, чуть не врезаясь в песок. И так несколько раз, будто вспышкой сигнальной ракеты. Сяо Чжань изумленно наблюдает за странным представлением, заодно рукой нашаривая крошки, чтобы отблагодарить свою внезапную актрису. Но в его сумке найти что-то не просто, приходится почти лицом зарываться в ее чрево, на миг оставив птицу без внимания. А там, сколько не перетягивай их резинкой, рассыпаются маркеры, карандаши. Зажимы эти дурацкие цепляются постоянно за все, что ни попадя. Карточки, ключи от апартаментов, уже пустая бутылка воды, планшет. Поди найди крошки! Чайке сверху все видно, поэтому ей везет — она сваливает вовремя. Сяо Чжаню — не очень: от резкого удара в спину он кулем валится лицом в холодный влажный песок. Через мгновение тело прошибает болью, чем-то твердым и жестким врезается сзади в бедра, чьи-то руки, пытаясь не задавить, удержать тело, с двух сторон втыкаются в песок. Будто в замедленной съемке Сяо Чжань краем глаза наблюдает, как локоть правой руки подламывается и горячее потное тело накрывает Сяо Чжаня, впечатывая в песок еще сильнее, твердый лоб бьет по затылку. Сяо Чжань съеживается, слышит над собой неровное сбитое дыхание упавшего и почему-то чайку. Она пронзительно кричит. «Лицо в песке, моргать не надо», — успевает подумать он и тут неведомая сила, сжимая, хватает за талию, рывком дергает вверх. С губ почти срывается мат. Сяо Чжань очень зол, только бы очистить глаза от налипшего песка и сразу метать ими молнии. Невольный обидчик все еще притягивает к себе, спина касается разгоряченного тела, Сяо Чжань толкается, поворачивает голову. Хватка ослабевает, сходит на нет, почти отталкивает. — Чжань-гэ? — брови вверх, глаза — глубокие черные омуты. Кто угодно… Вообще без разницы… Вообще посрать... Только не Ван Ибо! Потому что это жесть. Потому что Сяо Чжань здесь, чтобы жить, а вовсе не для того, чтобы умереть опять. Уже приходилось. И как, вообще? В Китае живет полтора миллиарда человек. Как такое возможно?Три года назад. Ван Ибо
С легкостью перепрыгивая с рампы на рампу Ибо скользит по перилам, выполняя грайнды. Каждое движение отлично выверено, техника отработана почти до совершенства. Харт-флип дается не всегда — Ибо раз за разом настойчиво повторяет, доска закручивается в полете, пока он зависает в прыжке. Скейт-парк один из лучших в городе, новый, большой и под завязку набитый интересными конструкциями. Экстремалы с раннего утра штурмуют рампы, боул, волпрайд и перила. Кто-то принес мощную колонку — из динамиков бьет агрессивный тайский рэп. На вейве не протолкнуться — ребята там отрабатывают олли и приземления. Доски только и взлетают в воздух, через мгновение, крыльями расстегнутые яркие рубашки скейтеров. Ибо съезжает по радиусу, набирает большую скорость, ветер играет его длинными светлыми волосами, звенящее ощущение полета только усиливается, когда он в олли прыгает на стол, приземляется на задние колеса, щелкает, делает вытяжку, но доску до конца не выравнивает, ловит баланс, помогая удерживать равновесие руками, приземляется, приседает, едет к гомонящей толпе — его трюк оценён, слышны одобрительные выкрики. Каникулы — времени полно, можно зависать в парке хоть весь день, никто и слова не скажет. Родители опять в командировке — открывают очередной отель на побережье. Ибо предоставлен сам себе и очень этому рад. Он доезжает до площадки, заваленной разноцветными рюкзаками. Мягкая резиновая крошка покрытия нагрелась, от нее исходит слабый химический запах. Ибо подходит к стоящим неподалеку ребятам, те шумно обсуждают планы на ближайшие дни. Вей-вей собирается со своим парнем в отпуск, Ли Му сообщает, что начинает подрабатывать — он вроде и рад, но на скейт теперь не останется времени. — Ибо, — миниатюрная девушка в чуть прикрывающем худенькую грудь розовом топике и широченных белых штанах толкает его плечом. — Давай! Поехали уже на выходные в горы, отдохнем. У меня спальники, палатка — все есть. — Нет, — Ибо напряженно мотает головой. — Извини, Ким, не получится — тоже работать начинаю. — И где? — Ким подозрительно прищуривается. Она то ли вьетнамка, то ли кореянка — Ибо не запомнил, когда она представлялась, а переспрашивать не хотелось, да и интереса никакого не было. — В отеле у отца, — отмахивается он и невежливо отворачивается — ну а что, сколько можно до него докапываться? Наклоняется к рюкзаку, пора перекусить. Он в который раз кидает взгляд на лавочку, стоящую под раскидистым ясенем, но она пуста. Ибо с сожалением отмечает, что надо было вчера подойти, что-то придумать, познакомиться. Вон, хоть доску выкатить ему под ноги, будто случайно. А что? Нормальная идея, а там уж как пойдет. Он вздыхает, вспоминая, как вчера рано утром, когда скейтпарк был еще почти пуст, пришел парень, с удобством расположился на лавочке, достал из рюкзака бутылку воды, смешно пристроил на макушку черную панаму — Ибо одобрил, несмотря на утро солнце палило нещадно, а ясень даст тень только после полудня, — скетч бук, какие-то маркеры, видно плохо, а Ибо и так уже пялился на парня неподобающе долго. Он встряхнулся, носком нового кроссовка перевернул доску, разгонался, эффектно прыгнул через гидрант, приземлился, подцепил самый край, доска закрутилась, как торнадо. Ибо исподтишка бросил взгляд на лавочку под ясенем — оценил ли парень? Он оценил. Губы разъехались в широкой улыбке, от которой у Ибо вниз ухнуло сердце, как бывает, когда летишь на скейте, еще до конца не понимая, уходить в прыжок или остаться на доске, а парень, как ни в чем не бывало, продолжая так же чудесно улыбаться, поднял вверх большой палец и уткнулся носом в свой скетч бук, стал водить карандашом по бумаге. Сегодня парня нет, Ибо чувствует досаду. Он даже немного обижен, хотя, конечно, понимает, что это глупо — тот ничего ему не должен. Ибо вытягивает из общей кучи свой рюкзак, идет к пустой лавочке. — Ибо, ты куда? — Ким собирается следовать за ним. Ибо неопределенно мотает головой, втыкает в уши наушники, всем своим видом давая понять, что не настроен на общение. После нехитрого обеда, состоящего из большого цзяньбина с яйцом и луком, и бутылки холодного чая, купленного по пути в парк, Ибо еще долго сидит под ясенем, уткнувшись в телефон. В конце концов он возвращается на площадку. Ветер также свистит в ушах, тайский рэп сменяется на что-то менее агрессивное, стук падающих досок, шуршание колес по бетонному покрытию, одобряющие выкрики, иногда вырвавшийся мат, громкий смех — все смешивается. Один элемент сменяется другим, скорость, полет, отработка — Ибо с головой уходит в катание. Он останавливается передохнуть, подымает край футболки, стирая с лица выступивший пот, встряхивается, поднимает глаза, оборачивается на забытую лавочку — парень там. Взгляды встречаются, но тот быстро опускает глаза, делая вид, что очень занят рисованием. Какое-то время Ибо раздумывает, и заодно, не упускает возможности покрасоваться — трюки становятся все сложнее и зрелищнее. Хорошо хоть приставучая Ким ушла, так и не дождавшись внимания. Через час он решается, подъезжает к краю рампы, вроде как пытается сделать харт-флип, но ногой, наоборот, подпинывает доску. Она взмывает вверх и падает в траву, совсем близко от лавочки под ясенем. Парень подымает взгляд от своей работы, смотрит на приближающегося Ибо. — Привет, — говорит он с чуть смущенной улыбкой. — Привет, — Ибо наступает на край деки, доска поднимается. Легкий наклон и она уже в руке, вроде бы задерживаться незачем, поворачивайся и уходи, но он застывает на мгновение и все же разворачивается к парню. — Меня Ван Ибо зовут, а тебя? — Сяо Чжань, — парень улыбается так открыто и искренне, что Ибо даже в голову не приходит ничего другого — он просто садится рядом и зависает, рассматривая. Парень потрясающе красив. Глаза, будто подведенные легкой кистью художника с удлиненным, чуть подчеркнутым тенью уголком, маленький нос с едва заметной горбинкой, ровные стрелки бровей, чувственные немного припухшие губы и родинки, будто брызги, оставленные солнцем в ответ на его чудесную улыбку. Одна прямо под нижней губой, манящая, яркая. Ибо с удивлением ловит себя на мысли, что к ней хочется прикоснуться губами. Он сглатывает, опускает взгляд на альбом в руках парня, интересуется, что тот рисует. Сяо Чжань смущенно кривится, медленно переворачивает странички: — Тебя. Извини, если это не…, — он теряется, но альбом уже в руках Ибо. — Нормально, — Ибо с интересом листает страницы: там быстрые скетчи, но то, что на рисунках изображен Ибо, видно сразу. Он то в легком наклоне зависает в прыжке; то скользит по рампе; то поднимает майку, вытирая пот; то стоит в окружении других скейтеров, но все они размыты, лишь Ибо прорисован четко. — Приятно даже. Меня еще никто никогда не рисовал. А ты художник, да? — Ну не то, чтобы прямо художник. Я иллюстратор. У меня идея, хочу открыть индистудию, разработать компьютерную игру. Пока только идея, — он смешно морщится, трет пальцем кончик носа. — Твой образ зацепил. Извини, я нагло так, без спроса. Если что, я все рисунки могу тебе отдать… — Все не надо, оставь себе. Тем более, если мечта, — Ибо чуть склоняет голову, пытливо смотрит в глаза, — но один подари, любой, какой не жалко. Они все очень красивые. Они начинают дружить. Лето, гулять можно долго, да и родителей в городе нет. Сяо Чжань каждый день после работы приходит в скейтпарк, рисует Ибо. Потом они гуляют, иногда берут на прокат велосипеды — в центральном парке прекрасные велодорожки. Накатавшись, Сяо Чжань тянет Ибо на траву, там в глубине парка затерялись столики для маджонга и вейци, но сейчас слишком жарко, лужайка пуста. Он достает из рюкзака хлопковое покрывало, раскладывает его на теплой, прогретой за день солнечными лучами траве. Они лежат, смотрят на проплывающие пушистые облака, Сяо Чжань рассказывает о своей мечте, в красках рисует идею игры, с воодушевлением описывает возможности. И улыбается, и смотрит из-под ресниц так, что тело Ибо прошибает странными обжигающими разрядами. Ибо бешено пытается казаться взрослым, но иногда казаться надоедает и он начинает дурачиться, травит байки, роется в телефоне, ища смешные мемы. Сяо Чжань весело смеется, даже тупые вроде бы шутки его смешат, иногда веселье переходит в дружескую возню. Ибо толкает локтем в бок, Сяо Чжань больно тыкает крепким пальцем. Ибо лупит альбомом с рисунками по загорелому предплечью, соблазнительно выглядывающему из широкого рукава футболки, Сяо Чжань не мелочится — будто кролик по барабану отвечает быстрыми хлесткими ударами ладошек по животу. Майка задирается, пресс у Ибо в порядке. Кубики, будто со скульптуры античных богов, которые изучались на уроке по натурному рисунку, рельефно выступают на загорелом поджаром животе. Сяо Чжань восхищенно зависает, трогает пальцем, проверяет твердость, а у Ибо перед глазами все расцвечивается вспыхивающими фейерверками. Потом они идут ужинать, иногда забредают в кино. Ибо озадачен. К Сяо Чжаню тянет с невероятной силой, тянет вполне определенно — у Ибо на него стоит. Иногда ночью он просыпается с мокрым пятном на трусах. Пряча лицо в подушку, он краснеет, вспоминая только что снившийся сон. Там конечно же Сяо Чжань, он протяжно чувственно стонет в руках Ибо, когда тот с напором его берет. Член тут же реагирует на прокручиваемый в голове сон, просыпающаяся фантазия рисует недостающее. Ибо подцепляет пальцем резинку боксеров, стягивает их к коленям, рука сжимает горячую плоть. Ибо зачем-то говорит, что ему двадцать. Хотя прекрасно понимает зачем: Сяо Чжань ему так отчаянно нравится, нравится с первой минуты, со случайно брошенного взгляда, что потерять его кажется невозможным. Но ему двадцать три, поэтому Ибо приходится врать. Хоть он сам и считает себя совсем взрослым, и разница в шесть лет для него ничего не значит, но он, вроде как еще школьник. И пусть восемнадцать уже через месяц, но Ибо до тряски в коленках боится, что Сяо Чжань может не захотеть связываться со школьником, поэтому безопаснее кажется выстроить небольшую, и как ему кажется совершенно невинную, пирамиду из лжи. У Ибо и отношений-то толком не было: в школе, конечно, он звезда. Отличник, танцор, спортсмен. Девчонки фотографируют, приглашают на свидания, шушукаются за спиной. Один раз он поддается. Ван Цзысюань новенькая в их школе, симпатичная и веселая. Они гуляют по парку, катаются на аттракционах, целуются на прощание. Ибо выдерживает еще несколько свиданий, но он ничего не чувствует. Вообще ничего, только скуку. Ибо решает не юлить, говорит прямо, что к отношениям не готов. Ван Цзысюань недоуменно пожимает плечами: Ибо хоть и красив, — встречаться с таким парнем статусно, девчонки с завистью смотрят вслед — но отталкивающе холоден. Она фыркает, бросает уничижительный взгляд и уходит. У Ибо гора сваливается с плеч. Теперь причина отсутствие интереса к девушкам становится понятной. Ибо долго не раздумывает, молодая горячая кровь кипит в нем со всем жаром вспыхнувшего чувства. В один из вечеров, когда они, накатавшись, лежат на покрывале, брошенном на сочную зеленую траву, а солнце уже почти село и парк тонет в сгущающихся сумерках, Ибо не выдерживает. Он резко поворачивается, ловя лежащего на спине Сяо Чжаня в кольцо своих рук, закрывает глаза, и горячо, с напором целует, внутренне уже готовый, что тот оттолкнет, скинет с себя, скажет грубое, неприятное и уйдет не оборачиваясь. Но все происходит совсем не так. Он не видит, но Сяо Чжань вскидывает свои прекрасные глаза, в них нежность и какое-то облегчение, длинные ресницы трепещут, одна рука ложится Ибо на спину, вторая скользит по шее, зарывается в светлые длинные волосы, пропускает между пальцами шелковистые пряди. Он с жаром отвечает. Сердце Ибо стучит, как бешенное, кажется, что оно сейчас распадется на множество маленьких сердечек, которые как фонарики на Юаньсяоцзе, устремятся в небеса освещая путь его внезапной сокровенной любви. Ибо не может оторваться, он будто всю свою дремавшую чувственность, всю далеко запрятанную страстность вкладывает в этот поцелуй. Горячий язык проталкивается между приоткрытых ждущих губ, сначала пытливо и чувственно изучая, будто пробуя на вкус, но с каждым движением, с каждым ответом Сяо Чжаня поцелуй становится все более жгучим, настойчивым, страстным. Сяо Чжань тихо стонет. Тело Ибо тут же реагирует, твердый член сквозь два слоя ткани толкается в соседнее бедро. То ли уже не хватает дыхания, то ли необходимость объясниться становится невыносимой, Ибо со вздохом отрывается от припухших губ, не удерживается, обводит их контур кончиком языка и быстро хаотично целует лицо, так манившие все это время родинки, тонкую переносицу, ямочку над верхней губой — она будто лепесток, тоже манила. — Ибо, — тихо начинает Сяо Чжань, нежно отстраняя его от себя. — Чжань-гэ, пожалуйста, давай встречаться…, не как друзья, а? — Ибо так боится его слов, что не дослушивает, выпаливает торопливо. — Я в тебя влюбился, как только увидел. — Давай, — легко соглашается Сяо Чжань и Ибо в эту секунду понимает, что такое счастье.Три года назад. Сяо Чжань
Потом накрывает лавиной. Сяо Чжань понимает — все что было прежде, лишь жалкое подобие того, что он переживает с Ибо. Это так невероятно, так потрясающе чувственно, что даже пугает. Они все свободное время не вылезают из постели маленькой съемной квартирки Сяо Чжаня. Кажется просто невозможным отпустить его от себя, не чувствовать больших горячих ладоней на своем теле, не видеть глубины взгляда, от которого хочется либо вознестись и взлететь, либо разлиться по полу горячей лужицей. Иногда Ибо бесконечно нежен и Сяо Чжань чувствует себя бутоном, медленно раскрывающемся под его трепещущими пальцами, под его ласкающим языком, а иногда на Ибо вдруг обрушиваются такие демоны, что он берет его, вбиваясь настойчиво и жарко, даже грубо, наполняя собой так, что Сяо Чжаню кажется, еще чуть-чуть и он, опаленный этой чувственной пыткой, съеденный этим огнем, превратится в мерцающие искорки, всполохами исчезающие в темноте. Сяо Чжань понимает, Ибо настолько глубок и не разгадан, что его хочется изучать, вплетаться в него больше и больше. Да, он на три года младше, и иногда ведет себя как ребенок, но проходит мгновение, и он словно перетекает в другое состояние, и Сяо Чжань начинает думать, что младше тут он. Иногда Ибо кажется немного странным: он о чем-то задумывается, часто отвечает невпопад. Да и вообще за весь этот месяц он очень мало говорит о себе, не зовет в гости, хотя в этом, конечно, ничего странного нет. Он пока еще живет с родителями и вот так, запросто привести в дом своего парня — означает одно и, вполне возможно, Ибо еще к этому не готов. Он говорит, что учится в институте, правда почему-то умалчивает в каком, но Сяо Чжаню неважно. Главное, что у него сейчас каникулы, поэтому времени много. Ибо встречает его с работы, утром провожает туда же и каждую свободную минуту можно быть вместе. Сяо Чжань с каждым днем влюбляется все сильней. Это прекрасно отражается и на его деле, в нем, вместе с зарождающимся чувством, просыпаются скрытые силы, его талант раскрывается новыми гранями. Все образы игры уже отрисованы, мир придуман и выстроен, можно открывать 3ds max и разрабатывать 3D модель. Первый день августа. Весь день стоит такая жара, что кажется, весь город плавится, как сталь в доменной печи. Лишь к вечеру, когда солнце скатывается на запад, приходит облегчение. Жара, конечно, никуда не девается, но хотя бы можно дышать, с северо-востока дует легкий теплый ветерок. Ибо, как всегда, стоит у входа в офис, склонив голову, так что на шее отчетливо выступают крупные позвонки, смотрит в телефон. Его высветленные чуть не до бела волосы с уже отросшими корнями стянуты на затылке в смешной хвостик, майка открывает рельеф загорелых крепких рук. Сяо Чжань выходит из стеклянных дверей в толпе сослуживцев, с улыбкой прощается, спешит к Ибо. — Я жутко голодный, — смущенно говорит он, приправляя свои слова лучезарной улыбкой. — Черт знает что творится! Я раньше никогда так много не ел. Всё ты виноват, лао Ван, твой гэ скоро превратится в хряка. — До хряка моему гэ еще очень далеко, пока он больше напоминает голодного кролика. — Ибо тихонько толкает в бок, а Сяо Чжаню очень хочется прижаться, коснуться мягких губ поцелуем. — Пойдем, буду тебя кормить. Они идут по оживленной улице, полной кафешек. Летними вечерами народ не сидит внутри, вся улица запружена разномастными столами и стульями, у каждого кафе они свои: у заведений подороже — деревянные столешницы и мягкие стулья, у более демократичных — пластиковые. На любой вкус и кошелек. Запахи, витающие в разогретом воздухе, разжигают аппетит, разнообразие кухонь заставляет мучаться выбором. Они выбирают чжецзянскую кухню: свинина здесь нежная и мягкая, рулетики цзунцзы завернуты в листья лотоса и чай, хоть и дороже, ароматен и сладок послевкусием. Стук палочек по пиалам, невнятное бормотание людей за соседними столиками, приглушенные возгласы восторга, снующие туда-сюда официанты, сигаретный дым, музыка, льющейся из динамиков каждого кафе, причем у всех она разная, но хоть слава небесам не громкая — все это создает невероятную атмосферу общности, будто все люди, ужинающие сейчас в этом месте, одна большая семья, празднующая общий праздник. Когда с едой покончено, Сяо Чжань достает ноутбук, он хочет показать Ибо результат сегодняшней работы — вместо обеда удалось кое-что наклепать, хочется поделиться. — Ван Ибо! Ты где потерялся? Сяду к вам? — молодой мужчина отодвигает стул и садится, смотрит выжидательно. — Тренер, я приболел немного, — Ибо явно растерян. — Вижу я, как ты приболел, — мужчина окидывает взглядом еще не убранные грязные тарелки. Он говорит строго, но без злости. — Чтобы завтра же был на тренировке. Тебе через четыре дня исполнится восемнадцать, я уже заявил тебя на взрослые соревнования в Харбине. Сяо Чжань застывает, упирается невидящим взглядом в экран ноутбука, вся кровь отливает от лица, он чувствует, как внутри все скручивается узлом, тугим и мерзким, не дающим дышать. Ибо видит, мгновенно хватает за руку, больно, цепко, не вырваться. Свободной рукой Сяо Чжань закрывает ноутбук, встает, ровный и жесткий, пугающий. Рука, вместе с рукой Ибо, поднимается тоже. Сяо Чжань каким-то чужим пустым взглядом смотрит на Ибо, переводит взгляд на тренера. — Извините, вынужден вас оставить. Мне надо идти, — он с неприязнью смотрит на руку, сжимающую его запястье, пугающе вежливо бросает. — Отпусти, пожалуйста. — Чжань-гэ, я все объясню, — слова Ибо долетают до ушей, как сквозь вату. Вообще то хочется развернуться и сильно врезать, а потом уже уйти. Сяо Чжань еле сдерживается. — Отпусти, — еще секунда и Ибо ослабляет хватку, его рука безвольно падает вниз, ударяясь о край стола. Тарелки, пиалы, палочки подскакивают, создавая тихий звон. Сяо Чжань хватает ноутбук, рюкзак и быстро, не оглядываясь уходит, в одно мгновение сливаясь с толпой.Три года назад. Ван Ибо
Ибо откидывает голову назад, закрывает глаза и тихо рычит. — Может объяснишь, что происходит? — тренер уже явно злится. Ибо понимает, что еще мгновение, и он сорвется. А хуже уже не надо, хуже уже некуда. Он глубоко вдыхает, отрешенно смотрит на тренера. — Ничего. Все в порядке. Завтра я приступлю к тренировкам. — Давай. Завтра жду тебя. Тренировка, как всегда, в четыре, — тренер поднимается, стул противно скрежещет по асфальту. — Без опозданий. Тренер скрывается в одной из дверей кафе, а Ибо понимает, что его жизнь разрушена. Он ждет, пока уставший официант обратит на него внимание, ждет, когда он принесет чек с QR-кодом, расплачивается. Будто во сне обходит столики, людей, попадающихся на пути, выходит на магистраль, ждет такси. Конечно, из вичата он уже удален. И домой Сяо Чжань скорее всего не пустит, но тогда…, что тогда, Ибо не понимает. Будет сидеть на лестнице в его подъезде, пока они не поговорят, что еще тут можно сделать. За дверью тихо. Ибо стучит, стучит, но ничего не происходит, лишь пожилая соседка настороженно приоткрывает свою дверь и гонит Ибо вон, угрожая полицией. Он смотрит на нее пустыми глазами, разворачивается, медленно бредет по лестнице вниз. Бабка, осмелевшая от его покорности, кричит вслед, что расходились крашеные наркоманы, спать не дают. Ибо не обращает внимания, спускается на улицу, садится на лавочку у подъезда. В окне Сяо Чжаня света нет, да и другие гаснут одно за другим. Он упирается локтями в колени, опускает голову и ждет. Сяо Чжань появляется в полночь. Он не пьян, ах, если бы…, наоборот, он пугающе трезв. Ибо чуть не кидается к его ногам, с просьбой выслушать. Сяо Чжань равнодушно складывает руки на груди. — Чжань-гэ…, — у Ибо почему-то кончаются слова, да и сложно говорить, когда взгляд напротив такой, что легче удавиться, чем высказать то, что на душе. — Чжань-гэ, я не хотел. Извини. Мне уже почти восемнадцать. Ничего страшного же не произошло, — Ибо запинается, понимая, насколько глупо и мелко это звучит, будто вместо слов он сыпет противными скрипучими пенопластовыми шариками, которые раз просыпавшись, уже не собрать. — Ты идиот? — у Сяо Чжаня со словами все хорошо. Они остры как ножи японской заточки, ранят в самое сердце, не давая возможности выжить. — Ты реально не понимаешь? Ты под статью меня хочешь подвести? Блядь, я ведь на шесть лет старше, как я мог не заметить, что сплю со школьником? — он тоже, кажется, выдыхается, рюкзак опускается на асфальт, сам он как-то нелепо приседает на корточки, обхватывает голову руками и молчит. — Под какую статью, гэ? Никто на тебя не заявит, — Ибо непонимающе смотрит на склоненную голову. Думает подойти, но что-то останавливает, наверное, ледяное отчуждение, идущее от любимого человека. Ибо чувствует приближающуюся тошноту. — Это просто пиздец, — Сяо Чжань наконец встает, но холодом на Ибо веет даже больше. — Я на детской площадке нашел себе школьника и совратил его. А-А-А! Я…, — он вдруг смеется, тем коротким неприятным смешком, каким смеется человек, думая: до чего же глупо я себя вел, и чуть не кричит. — Я врезать тебе хочу хорошенько. Ты, блядь, гей? Тебе двадцать лет? — каждое слово ранит, глаза Ибо наполняются слезами, он поднимает взгляд в небо — луны отчего-то две. — Мне прямо страшно становится. Я вообще не понимаю, как ты мог так со мной поступить? — Да как? — выкрикивает он, задыхаясь слезами. — Ну как мне было еще? Видишь же… И ты не совращал меня, я сам хотел. — Не совращал? — Сяо Чжань усмехается, горько и как-то обреченно. — Поверь мне, совращал. Изо всех сил совращал. — Ну и пусть совращал, как скажешь, но какая разница, гэ? Нам же так хорошо вместе. — Вместе? Вместе??? Никаких вместе больше быть не может. Очнись! Ты в школе учишься. И дело не только в возрасте, хотя, конечно, я бы никогда не стал, зная сколько тебе лет. Но еще и в том…, — Сяо Чжань смотрит с какой-то противной уничижительной жалостью, — просто на будущее запомни, что только война основана на лжи, а любовь, если ты, конечно, хочешь любви, а не войны, только на доверии. А доверие, это честность, всегда и во всем. Только так. Все, Ван Ибо. У тебя нет шансов. Больше нам разговаривать не о чем. Надеюсь, больше никогда тебя не увижу, — Сяо Чжань наклонятся за рюкзаком, неаккуратной кучей расплывшемуся по асфальту, не поворачивая головы заходит в подъезд. Теплой летней ночью Ибо чувствует лишь холод, боль, и какое-то страшное, неподъемной плитой давящее опустошение. Ему безумно жалко себя, но еще больше Чжань-гэ. Он делит эту боль на двоих, и, конечно, себя ненавидит. Еще долго он сидит на лавке, не в силах покинуть это место, подсознательно понимая, что видимо ему не вернуться сюда никогда.Сейчас. Ван Ибо
— Ибо, — коротко выдыхает Сяо Чжань, поднимает руку и отряхивает песок. Он прилип на высокую скулу, вот-вот скатится в уголок глаза, а он уже и так покраснел от ветра, дующего с моря; застыл на тонкой переносице, испачкал бровь. Ибо не отрывает взгляда. Не может. Сколько раз он просил небеса подарить ему еще хотя бы одну встречу — не счесть, сколько раз представлял себе, что скажет, чтобы удержать, чтобы не дать уйти еще раз. И вдруг нет слов. Поэтому он просто поднимает руку и касается лица сухими горячими пальцами, просит тихо: «закрой глаза, гэ». Он даже не понимает, озвучивает ли просьбу, или она остается в голове, но Сяо Чжань подчиняется. Ибо аккуратно стирает нагревшиеся от тепла кожи влажные песчинки. Тишина такая, что кажется, во всем мире остались только они одни. Ибо успевает удивиться, куда же делась чайка, которая так привлекла его внимание, что он не заметил выбоины в плитке и чуть было не свалился со скейта. Вернее свалился, только вместо Ибо в холодный песок угодил Сяо Чжань. А теперь стоит так убийственно близко, что Ибо чувствует тепло дыхания, видит подрагивающие ресницы, румянец, покрывающий щеки. Глаза Сяо Чжаня еще закрыты и Ибо, отпустив все мысли, приближается губами к губам. Этот касание настолько невесомое, что и поцелуем-то назвать нельзя, только дыхание, одно на двоих. Это длится не мгновение, гораздо дольше. Ибо не понимает, сколько — время останавливается. Сяо Чжань так и стоит, застывший, словно изваяние древнего божества, а Ибо боится спугнуть, разрушить магию этого мгновения. Только сердце бьется, как испуганная птица, только губами чувствует почти невесомую близость его губ, только глазами гладит незабываемые черты. Из оцепенения выводит пронзительный крик чайки, разрывающий время пополам. Сяо Чжань распахивает глаза, в них нечитаемая тьма, делает шаг назад. Чайка пикирует, будто на него, почти задевает белым с черной каёмочкой, крылом. Ибо резко хватает его за плечо, тянет за собой. Они одновременно падают коленями на холодный влажный песок и… Ибо чувствует на своих губах жар губ, лучших на свете, самых желанных, самых сладких. Ибо уже не видит, как чайка, сделав над ними еще несколько кругов, будто обвязав их невидимой нитью, уносится в сторону моря и через несколько секунд исчезает за вспененной кромкой набежавшей волны.