…
Его кто-то поднимает на руки и куда-то несёт. Он слышит взволнованный голос Вари, где-то на периферии. А потом его топят в холодном ночном воздухе и он понимает, что летит. — Всё-таки Варька тебя нашла… — шепчет он на грани отключки и слышит лишь доброе «скажешь ей потом спасибо».…
Просыпается он уже не с той головной болью, что раньше и благодарит небеса, что те не стали препятствовать его встречи с ангелом. Даниэль сидит у него в ногах и читает состав моющего средства. — Кхм, что делаешь, — хрипит Азазель. — О, ты очнулся, — ангел подрывается с кровати, отбрасывая бутылку с лимонной жидкостью на кровать старшего ангела. — Хочешь пить? Или есть? — Воду, наверное, было бы не плохо, — уже чуть лучше говорит бывший ангел смерти, чувствуя в горле ужасную сухость. — Да, сейчас. Они сидят какое-то время молча. Азазель маленькими глотками пьет воду, а потом просто сидит. Внутри все будто горит и он не может понять отчего это чувство, пока ангел не протягивает ему контейнер с кашей, которую Варя специально принесла несколько часов назад. — Она подумала, что ты можешь быть голоден… Ну, в нынешней форме. И вот… — Спасибо. Бывший бес на пробу сует одну ложку молочной каши в рот и слегка морщится, когда сглатывает. Пища, пусть и в мягкой полужидкой форме, все равно ощущается комом в горле. Но он заставляет себя съесть ещё немного. — Как твоя голова? — Нормально, — говорит он раньше, чем думает, привычка не жаловаться. Только сейчас он замечает тупую боль во лбу. — Есть зеркало? Даниэль качает головой, прося не торопится. Но Азазель настаивает и ангелу приходится достать из прикроватной тумбы небольшое зеркальце. Красноволосый смотрит на свое отражение и если бы он все ещё оставался ангелом смерти, его глаза почернели бы от злости. На месте, где раньше были рога, запекшейся кровью чернели два неровных круга. — Мудак… — хрипит Аз и вздыхает, откидывая зеркало на тумбу. — Ты случайно исцелять не умеешь? Не хотелось бы щеголять по белому свету с этим… — Я… Не уверен, что это в моих силах. Но думаю, что все заживёт. — Ты лоб мой видел? — Ну… Да… Но все не так плохо. — Я когда с небес упал, мне крылья оборвали, так вот шрамы до сих пор ноют, пернатик, — недовольно шипит Азазель, касаясь своего лба. — Эти даже выглядят хуже… Даниэль шмыгает носом и подсаживается ближе. Дерганным движением поднимает правую руку к лицу беса и кусает губы. — Я могу попробовать, но я не обещаю… — Да мне, вроде как, терять уже нечего. Прикосновение ангела холодит щеку и Азазель не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Глаза Даниэля начинают слегка бликовать золотистым, а рука медленно скользит по лицу вверх, к тому месту, где когда-то были рожки. — Азазель… А падать больно? — спрашивает ангел, начиная исцелять свежие раны. — А ты что, думаешь в падших податься? — Нет… — Тогда зачем интересуешься?! — слишком резко спрашивает человек, чуть шипя от покалывания во лбу. Даниэль и сам точного ответа дать не может. Просто вопрос сам по себе родился в его голове. Он не думал о падении до встречи с бесом. Никогда. Но придя на землю, увидев как Азазель цепляется за свою жизнь здесь, ему стало интересно: а сможет ли и он так же? Жить в свое удовольствие, заниматься любимым делом… Нет, быть ангелом ему тоже нравилось. Он любил людей и любил хранить их. Как все мечтал о повышении. Но сейчас… Его жизнь, как-то очень быстро, менялась. И он ловил себя на том, что хочет меняться вместе с ней. Враньё, глоток колы — они были чем-то вроде вызова самому себе, вызова Богу. Потому что его не покарали за ложь прям на месте и не лишили крыльев за один глоток. Да даже сейчас, когда он вздумал помогать ангелу смерти, ему никто ничего не сделал. Хотя, может это потому, что сейчас Азазель считался человеком? А у ангел-хранителя такая обязанность — хранить людей. Что ж, ответа он не знал, и сказать ему его было некому. — Ты как-то слишком сильно задумался. Неужели действительно пасть решил? Ты это тут прекращай! — Азазель сердится. Сам не знает почему. На жизнь ангелочка ему, по большей части, все равно. Ну падет и падет, какая ему разница? Он сам когда-то пал и жил прекрасные три тысячи лет. Да, кончил не очень прекрасно, но ведь и это поправимо. Все равно после смерти в ад попадет, а там и владыка смилостивится и все по новой ему устроит, бесовское продвижение по карьерной лестнице. Все же Азазель был его любимчиком, а как только Сатана поймет, что не Азик хотел его сынишку прикончить, а эта кошка драная, так тут же простит. Не извинится, конечно, но позволит и дальше в близком кругу щеголять. Так себе перспективка, конечно, но что поделать? Хочешь жить… — Да нет, не хочу я падать… Я жить хочу. — Так ты живёшь, вроде. — Как ты хочу. Идти против правил, счастье свое найти. Я за эти несколько дней на земле понял, что жизнь мне моя не мила. Свободы хочу. — Мурзилка… Ты что, пока падал с крыши крылья расправить забыл и ударился больно? Какой свободы?! Ты это прекращай. В аду похуже, чем на небесах. — Но ведь ты на земле жил… — Да, потому что Сатану обхаживал днями и ночами, что бы он сюда меня отправил. Остальные внизу пашут. И ты там же будешь. Нахер ему кого-то снова сюда слать, особенно не проверенного? Поползаешь перед ним несколько сотен лет, может и пошлет людей совращать, да к тому времени апокалипсис уже точно сотворит и некуда тебе будет отправляться. — А я думал… Ну… У вас там свобода. — На лобешник мой глянь… Вот она свобода. И то, не вечная, а на пару десятков лет. Потом снова к нему в каблуки. — Но ты же можешь жить праведной жизнью и поспасть на небеса. В рай. — Смеёшься? Я? Падший ангел смерти? В рай? Бога хоть не смеши, будто он мне позволит к вам вознестись. — Но ты же сейчас человек. А ошибки прошлого... Все сворачивали не туда. Отец умеет прощать. Азазель склоняет голову в усталом жесте. Глаза Даниэля уже не сияют, а во лбу неприятного жжения и зуда больше нет. Исцелил, значит. Смог. Приходит понимание, что делал это Даниэль не от желания выслужиться, а от чего-то другого… Если про падение всерьез думал, смысл чем-то таким маяться? Расстояние между ними как-то сокращается, и Азазель не успевает и пикнуть, как Даниэль касается его своими губами. Бывший бес вцепляется в плечо, обтянутое бежевым свитером и отталкивает ангела от себя. — Ты что это удумал? Тебе с бесами нельзя… — Ты не бес… — Да и вообще вроде тоже, ты же тип святая пташка… Мы для такого не предназначены. — А если очень хочется? И Даниэль вновь припадает к губам человека, сцеловывая его возмущения. А Азазель сопротивляться забывает, отвечая на столь желанный поцелуй, понимая что вот оно — то чего он так сильно желал, и почему вечно приходил к ангелам. Не только из-за работы и апокалипсиса… Он хотел быть ближе к Даниэлю. И сейчас он чувствует себя под покровительством ангела спокойно и безмятежно. Голова уже не болит. Он тонет в пучине теплого моря, ощущая лишь чужие губы на своих. Поцелуй с ангелом оказывается столь прекрасным, что и передать не получится, и думать сейчас о чем-то кроме у Азазеля не выходит. Он переживает за дальнейшее существование ангела, но где-то там, на периферии сознания. Даниэль же сам принял это решение, а противостоять божьему отродию — грех. Особенно если оно делает столь приятные и невинные вещи своим языком. "А будучи человеком ощущения усиливаются," — отмечает для себя Азазель. — Невероятно, — мурчит не отстраняясь Даниэль и поцелуями украшает все лицо бывшего беса. — Ты невероятен… — забывается от чувств Азазель. — Даниэль… — О, Господи… — услышать свое имя, таким голосом, ангел точно был не готов. Его лицо топит румянец, а губы сбиваются с ровного ритма поцелуев. Он разрушается. И собрать себя в цельный комок обратно не входит. — Не поминай имени Господа Бога твоего всуе, — напоминает третью заповедь Азазель, но на последнем слове срывается на тихий стон. Губы Даниэля касаются его уха. Теплое дыхание обжигает мочку, а зубы оставляют фантомный след своего присутствия на ней. — Думаешь, он разозлится? — О, ещё как… Ты же нарушил за последние несколько минут не одно правило… А минимум три… — Тогда я стойко понесу наказание после… А сейчас… — он еле дышит скользя своими руками по телу человека. — Позволишь, мне раздеть тебя? Азазель выпадает и перестает дышать. Ему не послышалось? Ангел решил не просто зацеловать его, но ещё и раздеть хочет? Он качает головой, но позволяет прохладным пальцам забраться под свою одежду.…
Мокрый воздух бьет неприятно по носу. Варвара стоит напротив него и улыбается. — Покурить хочешь? — заполняет пустоту Азазель. — Не откажусь… — девушка перекатывается с пятки на носок. — Но ты ведь теперь человек. Не боишься умереть? — Хах… С личным ангелом-хранителем? Не боюсь… Теперь… Он поджигает две папиросы и отдает одну подруге. Варя начинает курить так, без лишних прелюдий, сразу в затяг, заполняя лёгкие мертвой пеленой. Азазель прокусывает кнопку и делает маленький глоток горького ментолового дыма, наслаждаясь. Ловя это мгновение за хвост и растягивая на подольше. Как и в случае с поцелуями, курение вызывает дикий восторг, барабанит по рецепторам свою мелодию и заставляет чувствовать. Чувствовать то, что ныне было невозможно чувствовать… И он делает ещё одно погружение в этот неизведанный, но такой глубокий и красивый океан. Кажется, что теперь его ничего не пугает в перспективе человеческой жизни. Огонек тревожности потухает, когда на горизонте начинает брезжить солнце. В деревнях, должно быть, первые петухи уже голосят во все горло. Его больше не пугает рассвет. И он наконец наслаждается солнцем и новым днём. Он может прожить эту жизнь на полную. И в этом ему обязательно помогут два родных существа: девушка, что стала ему как сестра за последние пару дней, и ангел, что готов пасть ради него в самые пучины ада. Осталось понять, на что готов он сам, ради этих двоих. — Спасибо, Варя…