Медной горы Хозяйка

      Сказ с той поры ходит, что в горах Уральских хозяйка имеется, да только вот немногие знают, что не Хозяйка это вовсе, а Хозяин.        Солнечный день в ту пору был. Пошли как-то раз двое заводских траву посмотреть. А покосы у них дальние-дальние были идти долго, поэтому и пошли вместе. За Северушкой где-то.        День жаркий, солнце глаза слепит - страсть. Парун чистый. А оба в горе работали, на Гумешках то есть. Малахит-руду добывали, лазоревку тоже. Ну, когда и королек с витком попадали и там прочее, что подойдёт.        Оба почти одного возраста, один правда ненамного старше другого, но ненамного. Старший парень неженатик-то, а уж в глазах зеленью отливает. Другой помладше. Тоже не женатик, но вот любил одну, да так что готов был помереть за неё. Этот и вовсе изробленный. В глазах зелено, и щёки будто зеленью покрылись. И кашлял завсе тот человек. Бегут через поле и как маленькие резвятся. К лесу подходят, а всё смеются. Друзья были почти неразлучные, если бы не расстояние между городами всё время бы проводили вместе.        - Илья, ты-то не отставай, пойду без тебя вперёд, а ты подавно заблудишься.        - Ты ,Юра, не беги так, а то спотыкнешься ,носом землю вспахивать будешь, а кому такой-то красавец-то нужен?       А в лесу-то хорошо. Пташки поют-радуются, от земли воспарение, дух лёгкий. Их, слышь-ко, и размарило. Дошли до рудника. Там тогда железну руду добывали. Легли ,значит, наши-то на травку под рябинкой да сразу и уснули.       Только вдруг молодой, - словно его кто под бок толкнул, проснулся. Глядит, а перед ним на грудке руды у большого камня мужчина какой-то сидит. Спиной к нему, а по плечам видно-то, что парень. Плечистый, а будто хрупкай такой, а спина-то ровная, прямая, не сутулая. Плащ его покрывает, на конце ленты не-то синие, не-то зелёные. Сквозь синеют и тонко этак позванивают, будто листовая медь. Волосы-то какие, одна половина тёмная как старая кора дуба, а другая светлая словно золото - не волос у него. Дивится парень волосам , а сам дальше примечает. Парень росту чуть повыше него, из себя ладный и уж такое крутое колесо - на месте не посидит. Вперёд наклонится, ровно у себя под ногами ищет, то опять назад откинется, то на бок изогнётся, то на другой. На ноги вскочит, руками замашет, потом опять наклонится. Одним словом жених-парень.        Слыхать-лопочет что-то, а по-каковски - неизвестно, и с кем говорит - не видно. Только смешком всё... Весело, видно, ему.        Парень хотел было слово молвить, вдруг его как по затылку стукнуло.       - Мать ты моя, да ведь это сам Хозяин! Его одежда-то. Как я сразу не приметил? Отвёл глаза накидкой-то своей - а сам-то и думает - правду, говорят не девка это вовсе, а парень.        А одежда и верно такая, что другой на свете не найдёшь. Из шёлкового, слишь-то малахиту. Сорт такой бывает. Камень, а на глаз как шёлк, хоть рукой погладить.        От старух он, вишь, слыхал, что Хозяин этот малахинтник-то - любит над человеком мудровать. "Любить то любит он на человеком простым мудровать, но коль что ему не понравится, не избежать вам гнева Хозяина" : много какие сказания ходили об нём, да не всему верили люди и каждый толковал по-своешнему. "Вот, - думает парень, - беда! Как бы только ноги унести, пока не заметил." Только подумал так-то, он и оглянулся. Весело так на парня глядит, зубы скалит и говорит шуткой:       - Ты что же, Юра Иванович, на волосы даром глаза пялишь? За подгляд-то ведь деньги берут. Иди-ка поближе. Поговорим маленько.        Юра испужался, конечно, а виду не оказывает. Крепится. Хоть он и тайна сила, а всё ж не таки не больше него самого. Ну, а он то из лука стрелять умеет - ему, значит, и стыдно перед Хозяином горы обробеть.        - Некогда, - говорит, - мне разговаривать. Без того проспали, а траву смотреть пошли.        А парень-то посмеивается, а потом и говорит:       - Будет тебе наигрыш вести. Иди, говорю, дело есть - поманил Хозяин Юру ближе рукой к себе.        Ну, парень видит - делать нечего. Подошёл к нему, а он рукой маячит, обойди-де руду-то другой стороны. Иванович обошёл и видит - ящерок тут несчисленно. И все, слышь-ко, разные. Одни ,например, зелёные, впадают, а то как глина либо песок с золотыми крапинками. Одни как стекло либо слюда, блестят, а другие, как трава поблеклая, а которые опять узорами изукрашены. Паренёк смеётся.       - Не расступи, - говорит, - моё войско, Юра Иванович. Ты вон какой большой да тяжёлый, а они у меня маленьки. - А сам ладошками слопал, ящерки и разбежались, дорогу дали.       Вот подошёл Юра поближе,остановился, а он опять в ладоши слопнул, да говорит, и всё смехом:        - Теперь тебе ступить некуда. Раздавишь мою слугу - беда будет. Показал парень под ноги, а там и земли незнатко. Все ящерки-то сбились в одно место, - как пол узорчатый под ногами стал. Глядит Татищев - батюшки, да ведь это руда медная! Всяких сортов и хорошо отшлифована. И слюдка тут же, и обманка, и блески всякие, кои на малахит походят.       - Ну, теперь, признал меня, Юрочка? - спрашивает малахитник, а сам хохочет-заливается. Потом, мало погодя и говорит:        - Ты не пужайся. Худого тебе не сделаю.       Парню забедно стало, что насмехаются над ним, да ещё и слова такие говорит. Сильно он осердился, закричал даже:       - Кого мне бояться, коли я в горе роблю!       - Вот и ладно - отвечает малахитник. - Мне как раз такого и надо, который никого не боится. Завтра, как в гору спускаться, будет тут ваш заводской приказчик, ты ему и скажи, да смотри, не забудь слово-то: " Хозяин, мол, Медной горы заказывал тебе, душному козлу, чтобы ты с Красногорского рудника убирался. Ежели ещё будешь эту мою железную шапку ломать, так я тебе всю медь в Гумешках туда спущу, чтобы никак её не добыть".        Сказал это и прищурился:       - Понял ли, Юрушка? В горе, говоришь, робишь, никого не боишься? Вот и скажи приказчику, как я велел, а теперь иди да тому, который с тобой, ничего, смотри, не говори. Не поверит он тебе, что тогда его тревожить да в это дело впутывать. И так вон лазоревке сказал, чтоб она ему маленько подсобила.        Дотронулся парень до волос Юриных, а у самого на смуглой коже румянец выступил. Стоит Татищев, глазами хлопает, да не понимает ничего. Авось, на жаре перегрелся и чудится ему всякое. Да нет чувствует его горячую руку, не привидилось.        И опять похлопал малахитник в ладошки, и все ящерки разбежались. Сам тоже на ноги вскочил, прихватился рукой за камень, подскочил и тоже как ящерка по камню-то побежал. Вместо рук-ног - лапы у него зелёные стали, хвост высунулся, по хребтине две полосы коричневая и жёлтая, а голова человечеья. Забежал на вершину, оглянулся и говорит:        - Не забудь, Юрушка, как я тебе говорил. Велел, мол, тебе, - душному козлу, - с Красногорки убираться. Сделаешь по-моему замуж за тебя выйду!        Парень даже сплюнул вгорячах:        - Тьфу, ты, погань какая! Чтоб я на парне женился.       А он видит ,как тот плюётся, и хохочет.       - Ладно, - кричит, - потом поговорим. Может, и надумаешь?        И сейчас же за горку, только хвост зелёный мелькнул. Иванович остался один. На руднике тихо. Слышно только, как за грудкой руды другой-то похрапывает. Разбудил его. Сходили на свои покосы, посмотрели траву, к вечеру домой воротились, а у Юры одно на уме: как ему быть? Сказать приказчику такие слова - дело не милое, а он ещё, - и верно, душной, сказывают было. Не сказать тоже боязно. Он ведь Хозяин. Какую хошь руду может в обманку перекинуть. Выполняй уроки-то. А хуже того, стыдно перед ним хвастуном себя показать.        Думал-думал, насмелился:       - Была не была, сделаю, как он велел.       На другой день поутру, как у спускового барабана народ собрался, приказчик заводской подошёл. Все, конечно, шапки сняли, мочат, а Юра выходит и говорит:       - Видел я вечор Хозяина Медной горы, и заказывал он тебе сказать. Велит он тебе, душному козлу, с Красногорки убираться. Ежели ты ему эту железную шапку спортишь, так он всю медь на Гумешках туда спустит, что никому не добыть.       У приказчика даже усы затряслись.        - Ты что это? Пьяный, али ума решился? Какой Хозяин? Кому ты такие слова говоришь? Да я тебя в горе сгною!       - Воля твоя, - говорит Юра, - а только так мне ведено.       - Выпороть его, - кричит приказчик, - да спустить в гору в забое приковать! А чтобы не издох, давать ему собачьей овсянки и уроки спрашивать без поблажки. Чуть что - драть нещадно!       Ну, конечно, выпороли парня, и в гору. Надзиратель рудничный, - тоже собака не последняя, - отвёл ему забой - хуже некуда. И мокро тут, и руды доброй нет, давно бы бросить надо. Тут приковали Юрия на длинную цепь, чтобы, значит, работать можно было. Известно, какое время было, - крепость. Всяко гадились над человеком. Надзиратель ещё и говорит:       - Прохладись тут маленько. А уроку с тебя будет чистым малахитом сколько-то, - и назначил вовсе несообразно. Делать нечего. Как отошёл надзиратель стал Юра каелкой помахивать, а парень всё-таки поворотный был, Глядит, - ладно ведь. Так малахит и сыплется ровно кто его руками подбрасывает. И вода куда-то ушла из забоя. Сухо стало.       "Вот, - думает, - хорошо-то. Вспомнил, видно, обо мне Хозяин."        Только подумал, вдруг засияло.        Глядит, а Хозяин тут перед ним.        - Молодец, - говорит, - Юра Иванович. Можно чести приписать. Не испужался душного козла. Хорошо ему сказал. Пойдём, видно, моё приданое смотреть. Я тоже от своего слова не отпорен.        А сам принахмурившись, ровно ему это нехорошо схлопал в ладошки, ящерки набежали , с Юры цепь сняли, а Хозяин им распорядок:        - Урок, тут наломайте вдвое. И чтобы наотбор малахит был, шёлкового сорту. - Потом Юре говорит: - Ну, женишок, пойдём смотреть моё приданое.        И вот пошли. Впереди идёт, Юра за ним. Куда он идёт - всё ему открыто. Как комнаты большие под землёй стали, а стены у них разные. То все зелёные, то жёлтые с золотыми крапинками. На которых опять цвет медные. Синие тоже есть, лазоревые. Однем словом, изукрашено, что и сказать нельзя. И рубаха то на нём - на Хозяине-то - меняется. То она блестит, будто стекло, то вдруг полиняет, а то алмазной осыпью засверкает, либо скрасна медным станет, потом опять шёлком зелёным отливает. Идут-идут, остановился он.       - Дальше, - говорит,- на многие версты желтяки да серяки с крапинкой пойдут. Что их смотреть? А это вот под самой Красногоркой мы. Тут у меня после Гумешек самое дорогое место.       И видит Юра огромадную комнату, а в ней постеля, столы, табуреточки - все из корольковой меди. Стены малахитовые с алмалом, а потолок тёмно-красный под чернетью, а на нём цветки медны.        - Посидим, - говорит, - тут, поговорим. Сели это они на табуреточки, малахитник и спрашивает:       - Видал моё приданое?       - Видал, - говорит Юра.       - Ну, как теперь насчёт женитьбы, Юрушка?       А Юра и не знает, как отвечать. У него, слышь-ко возлюбленная была. Хорошая девка, сиротка одна. Коса длинная, волосы рыжие, глаза огнём горят. Ну, конечно, ей красотой только с малахитником и равнятся! Простой человек, обыкновенный Юра. А Хозяин сидит, глаз с Юры не отводит, не моргает, авось заколдовать хочет, да щёки красны, выдают. Помялся-помялся Татищев, да и говорит:       - Приданое у тебя царям впору, а я человек простой, рабочий.       - Ты, - говорит, - любезный, не вихляйся. Прямо говори, берёшь меня замуж али нет? - И сам вовсе принахмурился.       Ну, Юра и ответил напрямки:       - Не могу, потому другую уже люблю.        Молвил так-то и думает : огневается теперь. А он вроде обрадовался, да только глаза грустные у него были.        - Молодец, - говорит, - Юрушко. За приказчика тебя похвалил, а за это вдвое похвалю. Не обзарился ты на мои богатства, не променял свою Анечку на каменного человека. - А у парня видно любимую-то Аней звали. Вот, - говорит, - тебе подарочек для твоей невесты, - и подаёт большую малахитову шкатулку. А там, слышь-ко, всякий женский прибор. Серьги, кольца и протча, что даже не у всякой богатой невесты бывает.       - Как же, - спрашивает парень, - я с эким наверх подымусь?       - Об этом не печалься. Всё будет устроено, и от приказчика тебя вызволю, и жить безбедно будешь со своей молодой женой, только вот тебе мой сказ - обо мне, чур, потом не вспоминай. Это третье тебе моё испытание будет. А теперь давай поешь маленько.       Схлопал опять в ладошки, набежали ящерки - полон стол установили. Накормил он его щами хорошими, пирогом рыбным, бараниной, кашей и протчим, что по русскому обряду полагается. Потом и говорит:       - Ну, прощай, Юрушко Иванович, смотри не вспоминай обо мне. - А у самого слёзы. Он ему руку подставил, а слёзы кап-кап и на руке зёрнышками застывают. Полнёхонька горсть.        - На-ка вот, возьми на разживу. Большие деньги за эти камешки люди дают. Богатый будешь, - и подаёт ему.       Камешки холодные, а рука, слышь-ко горячая, как есть живая, и трясётся маленько. Юра принял камешки, смахнул последнюю слезу с лица Хозяина, да поклонился низко и спрашивает:       - Куда мне идти? - А сам тоже невесёлый стал.        Он указал перстом, перед ним и открылся ход, как штольня и светло в ней, как днём. Пошёл Юра по этой штольне, - опять всяких земельных богатств нагляделся и пришёл как раз к своему забою.       Пришёл, штольня и закрылась, и всё стало по-старому. Ящерка прибежала, цепь ему на ногу приладила, а шкатулка с подарками вдруг маленькая стала, Юра и спрятал её за пазуху. Вскоре надзиратель рудничный подошёл. Посмеяться ладил, а видит у Татищева поверх урока наворочено, и малахит отбор, сорт-сортом. "Что, - думает,- за штука? Откуда это?" Полез в забой, осмотрел всё да и говорит:       - В эком-то забое всяк сколь хошь наломает. - И повёл Юру в другой забой, а в этот своего племянника поставил.       На другой день стал Татищев работать, а малахит так и отлетает, да ещё королёк с витком попадать стали, а у того-то племянника-то, - скажи на милость, ничего доброго нет, все обальчик да обманка идёт. Тут надзиратель понял и сметил дело. Подбежал к приказчику. Так и так.       - Не иначе, - говорит, - Татищев душу нечистой силе продал.       Приказчик на это и говорит:       - Это его дело, кому он душу продал, а нам свою выгоду поиметь надо. Пообещай ему, что на волю выпустим, пущай только малахитову глыбу в сто пуд найдёт.       Велел всё ж таки приказчик расковать Юру и приказ такой дал - на Карсногорке работы прекратить.       - Кто, - говорит, - его знает? Может, этот дурак от ума тогда говорил. Да и руда там с медью пошла, только только чугуну порча.       Надзиратель объявил Юре, что от его требуется, а тот ответил:       - Кто от воли откажется? Буду стараться, а найду ли - это уж как счастье моё подойдёт.       Вскорости нашёл им Иванович глыбу такую. Выволокли её наверх. Гордятся, вот-де мы какие, а Юре воли не дали. О глыбе написали барину, тот и приехал из самого, слышь-ко, Сам-Петербурху. Узнал, как дело было, и зовёт к себе Юру.       - Вот что, - говорит, - даю тебе своё дворянское слово отпустить тебя на волю, ежели ты мне найдёшь такие малахитовые камни, чтобы значит, из их вырубить столбы не меньше пяти сажен длиной.       Юра отвечает:       - Меня уж раз оплели. Учёный я ноне. Сперва вольную пиши, потом стараться буду, а что выйдет - увидим.        Барин, конечно, закричал, ногами затопал, а Юра одно, своё:       - Чуть было не забыл - любимой моей тоже вольную пропиши, а то что это за порядок - сам буду вольный, а она в крепости.       Барин видит - парень не мягкий. Написал ему актовую бумагу.       - На, - говорит, - только старайся, смотри.       А Юра всё своё.       - Это уж как счастье поищет.       Нашёл, конечно, Татищев. Что ему, коли он всё нутро горы вызнал и сам Хозяин ему пособлял. Вырубили из этой малахитаны столбы, какие им надо, выволокли наверх, и барин их на приклад в самую главную церкву в Сам-Петербурхе отправил. А глыба-та, которую Юра сперва нашёл, и посейчас в наше городу, говорят.       Как редкость её берегут.       С той поры Юра на волю вышел, а в Гумешках после того всё богатство ровно пропало. Много-много лазоревка идёт, а больше обманка. О корольке с витком и слыхом не слыхать стало, и малахит ушёл, вода долить стала. Так с той поры Гумешки на убыль и пошли, а потом их и вовсе затопило. Говорят, что это Хозяин огневался за столбы-то, слышь-ко, что их в церкву поставили. А ему это вовсе ни к чему. Нечистая сила всё таки.       Юра тоже счастья в жизни не поимел. Пошёл к Ане свататься. Взял шкатулку малахитовую с собой. А она взяла и отвергла его, говорит:       - Не могу я не по любви замуж выйти. Извиняй меня, Юра, - и давай шкатулку ему назад отдавать, - не надобно мне твоих подарков забери обратно.        А Юра на своём стоит, говорит:       - Нет, уж себе оставь, не полюблю другую девку больше. Пусть тебе память обо мне будет.        Да сунул ей малахит шкатулку обратно в руки и ушёл.        Он после этого невесёлый стал и здоровьем ещё пуще хезнул. Так на глазах и таял. И всё, слышь-ко, к Красногорскому руднику ходит, а домой ничего не носит. В осенях ушёл так-то да и с концом. Вот его нет, вот его нет... Куда девался? Сбили, конечно, народ, давай искать. А он, слышь-ко, на руднике у высокого камня мёртвый лежит, ровно улыбается. Которые люди первые набежали глядят, а у покойника одна рука накрепко в кулак сжата, и чуть видно из неё зёрнышки зелёненькие. Полнёхонька горсть. Тут один знающий случился, поглядел сбоку на зёрнышки и говорит:       - Да ведь это медный изумруд! Редкостный- камень, дорогой. Целое богатство. Откуда только у него эти камешки?       Расспрашивали Аню потом, а та и подавно ничего о камешках не знала, говорит : " Шкатулку малахит, дарил, а про камешки ничего не сказывал".       Стали те камешки из мёртвой Юриной руки доставать. С минуты рассматривали, и тут хвать, рассыпались в пыль. Смотрят, а покойника уж и нет на том месте. Сказывают ящерок рядом видели, а все разные зелёные, красные, жёлтые и с крапинками и без. А одна да такая большая, слёзы лила.       Копались потом на Красногорке. Ну, руда и руда, бурая с медным блеском.       Потом уж кто-то вызнал, что у Юры слёзы Хозяина Медной горы были. Не продал их, слышь-ко, никому, тайно от своих сохранял, с ними и смерть принял. А?       Вот он значит, какой Медной горы Хозяин!       Худому с нем встретиться - горе, и доброму - радости мало.