А у котов аллергия на перья

Вспышка за стеклом привлекла обоих парней. Впрочем-то уже ничего они и не увидели. Хенджин не вернулся к прежнему занятию - в шейной части мышечные ткани запутались в лимфоузлах, а рядом позвоночные кости мелом протирались друг о друга. И скрипит и больно. Феликс же просто не смел напомнить о себе даже дыханием в этот момент, чтобы уже его мышечные ткани(те, что достаточно открытые, достаточно разодранные, чтобы пятилетний мальчик при виде кровавого почти пунктира на бетонной дороге и, словно горной речке, по жёлтым кроссовкам и белым носкам текущей крови убежал обратно в песочницу, святой храм от нечисти) не запутались в хлопковой нити на две недели. Оба смотрели в обнятое крыльями Морфея небо и уличные звёзды. Те уличные звёзды, которые фонари, которые единственные возвращали в нужный мир. В нём правят телесные прикосновения, пот, убийство и чей-то плевок; иногда из такого физического выглядывает что-то духовное, но оно чаще предпочитает свой мир или не безобразный угол этого, если найдёт. В остальных случаях её примут за паразита и заколечат, заплюют до подоконника и ночного неба. Снова молния. –Небесная рана, - Хенджин недоуменно повернулся в сторону Феликса, а тот попытался пояснить, - Морфей крыло повредил. Сейчас точно кто-нибудь проснется. Парень напротив зашипел, когда лимфоузлы снова о себе напомнили. Он взялся за самую тонкую иголку, что нашёл в маминых шкафах и тумбах, размотал синюю нить в длину левой руки. Примерил глазом и понял, что, может, рана на икре блондина и глубокая, но в длину не больше самой иглы. Отрезал ту же длину, что отмерил от левой руки. Он впервые проводит операцию. По крайней мере другому человеку. По крайней мере он знал как это делается, иначе не сидел он на вечных тюремных больничных и не читал медицинские учебники, которые десятилетиями пылились за стеклянными дверцами этого дома. По крайней мере он точно знал как это делается, иначе не он прятался от потерянных собак за густой листвой на деревьях или крышами гаражей, откуда точно бы неудачно спустился. По-другому не научился. Без лишних гаданий и сожжённых сухотрав снимает жгут. Артерия не лопнула. –Нет, на улице котов я бы не воздвигнул кошачий фонтан. Там бы я сразу и безоговорочно превратился в волшебную достопримечательность. –Ты, кажется, много говоришь загадками. А в школе ты ведёшь себя... более спокойней. Это потеря крови так повлияло? –А ты "более спокойного" общения избегаешь. Хенджин нахмурился. Это так, что он избегал сверстников. Время в школе швыряло его по стенам и углам коридоров, стрелками расцарапывало лицо и крошило нос, периодами теряло сумки и рюкзаки в кустах. Он уже давно запомнил различия состава групп крови и разницу между белым и сатанинским грибами, но до сих пор не знает как обращаться к старосте класса. Из всего класса он точно знал имя Феликса. Когда-то, после распределения по профилю и знакомства с коллективом, потерялись единицы. Но и их вечно солнечное приманило в домик с людьми. Остался Хенджин. К нему потерянному лучи светили, но дальше их парень не продвинулся. Через наушники он различал крики глубокого голоса, знал, чьи фантики раскиданы по кабинету, а иногда, кто оставлял сами конфеты в его шкафчике рядом с его горьким мятным шоколадом. В раздевалке он иногда находил забытую барашковую куртку, как думал сам Хенджин, похожую на бушлат. В хорошем настроении парень даже мог вернуть ее хозяину, а тот, словно в заранее продуманной ловушке, заманивал его к себе в гости. Далеко за вопрос-ответ разговор не шёл, а после чаепития Хван спешил бежать домой, пока сестры Ли не успели предложить перекрасить ногти с облупленным лаком и не утянули в свою античную беседу. Получилось так, что в этот вечер Ли Феликс сидел на подоконнике в комнате Хван Хенджина. А ещё это было очень похоже на похищение. А ещё наступила глубокая ночь, когда Хенджин готовился зашивать рану на икре Феликса. Он никогда не видел, как подростки замахивались на котят арматурой, а в итоге меняли цель на другого подростка. Они не испугались бы увидеть смятую белую шерсть в кипящей такой же крови, как увидели ее же на бетоне подростка, что ко всему этому размазывал ее, ползя до картонной коробки с животными. Сдержанные всхлипы вели остальной хор кошачьего писка. Может быть Феликс и собирался потерять сознание, окружённым керамикой и пылью, оставшийся в одиночестве со слабой ногой и призрачным привкусом крови на языке и в носу, но не тогда, когда его неаккуратно подняли на дрожащие руки и почти оставили котят. Он бы предложил спрятать их, если бы знал, что из-за его возмущений коробка окажется в квартире Хвана, у его низкого незаправленного матраса. "Район со своими кошачьими странностями," - вдевая нитку в иголку, размышлял Хенджин, - "сам как кот ползаю по деревьям от диких собак, котов сбивают машинами и избивают палками на варежки, и тут они же рождаются..." –Тебя самого за кота приняли, что даже забили? - с нерешительностью спросил он, но ахнул, - ладно, это неуместный вопрос. –Они просто замахнулись по ним, но отвлеклись на меня, а остановить арматуру не смогли, слабаки, поэтому попали по ноге. Хенджин нахмурился и оставил это без ответа. В старых навесных ящиках он разыскал цветные леденцы. Вывалил на тарелку, случайно поймал толстую книгу взглядом и ухватил с собой на подоконник. Он слышал как собственный голос дрожал при объяснении Феликсу, что сейчас шоковое состояние не спасет от сильной боли как тогда, смущался, что сам парень напротив внимательно и с улыбкой закладывал его слова в разум, а голос в уши. Голос действительно был мягким. Специально заниженный тон и аккуратно подобранные слова Феликс сравнил с осенним сезоном и горячим яблоком в карамели. Такое перебивать не хотелось, а если бы было у кого спросить разрешения, то попросил бы слушать его постоянно. Он бы хотел назвать это одним из чудес света, ведь Хенджин с ним говорил - чудо же. Молния сверкнула. На нее Феликс хотел навести больше проклятий, чем на живодёров, - Хенджин замолк. За громом последовал дрожащий выдох: –Придется тебе терпеть. Я принес леденцы, если хочешь отвлечься. Феликс не заметил как за время объяснений спиртной жар прошёлся по ране, не увидел как оказались обработаны приборы. А всё готово. А всё потому, что разговоры с Хенджином само чудо же. Металл кольнул в раздражённую кожу, подступила новая горошина крови и чуточку шипения. Для Феликса все проходило под зажмуренными глазами и резкими вскриками, а Хенджин сам старался не расплакаться и не броситься в кровать с кучей извинений о его слабости. Он мог бы отвезти его в больницу. Кажется, там бы помощь была более квалифицированной. Мог бы, если бы не сама суть происходящего. Что бы он объяснил врачам, а если бы не дошёл из-за потери крови, ведь больница намного дальше его дома. Почему бы не вызвать скорую? Столько мыслей и идей, а под ужасом происходящим Хенджин тяжело донес его до квартиры и проделывал всё то же самое, что и делал с собой на протяжении нескольких лет. Он знал Феликса только как классную жвачку, конфетами в своем школьном шкафчике, частенько забытым барашковым бушлатом, навязчивыми вопросами за чаем в гостях и теперь в защищённых котятах и загадками с античным посылом. Хенджин мог возвращать конфеты хозяину, наплевать на чужие куртки и отказываться от чаепития. В конце концов вызвать скорую помощь, а не самостоятельно спасать жизнь одноклассника. Оба боялись сказать что-то друг другу; знали, что вздрогнут от страха. Феликс только с горем разлепил глаза и аккуратно поднес руку к предплечью своего лечащего. Хенджин мельком взглянул и кивнул. Для человека, чьи мышечные ткани разодраны, а кровь потерялась в количествах, в которых точно мог утолить жажду вампир, хватка была бесконечно крепкой. Он растёр его ключицы в бархатные красные дорожки, мягкие ткани остались с синими пятнами. Кажется, боль уравнялась. Хенджин придерживал края драной впадины. Оставалось немного, но также, с каждой потерянной иголкой в коже его одноклассника, в голове Хвана бился чугун, а сердце сжималось этой же синей нитью. Где-то в мыслях он отвлекался анализом сегодняшнего дня, но так всё запутанно и тошнотворно, словно липким клубком скручивалось. Матерился, когда при завязывании узла пальцы неконтролируемо затряслись. Осталось иглу вдеть в петлю. А он на шею себе готов петлю надеть за трусость. Тут в шею неприятно ущипнули. Снова простудная боль напомнила о себе. Ему вроде бы больно, а вроде он так иглой попал в петлю. Глаза врут, и он это знал, поэтому присмотрелся с каждой возможной стороны и быстро затянул. Послышался гром. А может, у Хенджина в ушах звенело. Он поднял глаза на Феликса. Его щеки отдавались мелом с впитанными мокрыми дорожками. Птичье дыхание прерывалось всхлипами. И сам Феликс без сознания. Хенджин готов всю нашатырку на вату вылить, но с теми же дрожащими руками открывает склянку и раздувает в сторону оживляющие жгучие пары. –И ночью столько созвездий не сосчитал, сколько с сожмуренными глазами. Хенджин тут же протолкнул в сухие синие губы мятную карамель, а с чужими руками придерживал стакан тонкого стекла с водой. На эту ночь синий - нелюбимый цвет Хенджина. Коты в этой комнате тихо пили воду.