sensitive

Постоянный шум снаружи общежития сопровождал его денно и нощно. Шумели улицы, шумел транспорт, шумели люди. Однако шум не был чем-то отторгающим. Его было приятно ощущать, приятно слушать, Дазай наслаждался им. Хотя он, живший до этого в грузовом контейнере, где звуки были лишь снаружи, останавливаемые металлическими стенками жестяной коробки, называемой «домом», долго привыкал к нему, все же громкость, которую улавливал слух, напоминала ему о том, что он больше не там. Контейнер, мафия и даже порт остались позади. Люди, которых Дазай считал друзьями, коллегами, остались там же. Его новая жизнь стала иной, стала чем-то, что отталкивало и притягивало одновременно. Стало ли агентство местом, где он мог чувствовать себя по-настоящему свободным? Дазай не знал, но пытался понять. Хотя он чувствовал себя странно. Помогать другим людям, как завещал Ода, получалось до безумия хорошо, но считался ли Дазай настоящим героем? Он не истребил в самом себе настороженность, которая шла с ним рука об руку, когда он был в составе Исполнительного комитета. Желание держать пистолет или нож под подушкой останавливало лишь то, что ни того, ни другого обычно в маленькой комнатке, точнее доме, не находилось в принципе. Дазай все также был бомбой замедленного действия, стоит только разжечь и не останется ни единого кусочка. Рефлексы исправно срабатывали, когда сначала, казавшееся таким, невинное простое задание становилось смертельно опасным. Дазай не испытывал никакого дискомфорта и лишь только одно вечно скребущееся чувство заставляло его задумываться о том, что происходит с ним и его жизнью в данный момент. Все идет слишком хорошо… Нет, все правда идет слишком хорошо. Задания выполняются, враги побеждаются, новички продолжают приходить в агентство. Чувство безопасности, о котором Дазай раньше никогда не задумывался, все больше и больше нарастало, давало о себе знать, а его бдительность притуплялась каждый раз, когда он возвращался домой и ничего не делал. Загруженные дни, в которые он предпочитал лениться с такой же силой, как и в обычные, отступали, и работники агентства приходили в себя после пережитых потрясений, возвращаясь к оставленным ранее обязанностям. Дазай же ломало по частям. Бумажная работа копилась, но Куникида-кун, обычно кидающий грозные взгляды и готовый разорвать Дазая в клочья за лень, или же Ацуши-кун, смотрящий на него с нескрываемой жалостью, во время принимались за нее. Он, взаправду, не шевелил даже пальцем. Количество бутылок алкоголя множилось в геометрической прогрессии, а стены как будто сдвигались все ближе и ближе, делая маленькую комнатушку еще мельче. Дазай правда не знал, что ему делать. Шум начал раздражать. Рой странных, непонятных мыслей постепенно окутывал все больше и больше. Опасных заданий, сбежавших преступников и агрессивных мафиози не было видно, а следовательно не было и смысла что-то делать. Дазай начинал сходить с ума. Сигаретный дым время от времени окутывал комнату, но не снимал стресс, как можно было подумать. Он проникал в легкие, наполнял их собой и не отпускал, как не отпускали и мысли. Дазай предпочел бы оглохнуть, чтобы забыть шум улицы, дорог, свой собственный голос, физический и внутренний. Испытывал ли он что-то подобное когда-либо? Абсолютно нет. Прошлая жизнь, такая же азартная, как и русская рулетка, была сплошным риском, сплошным испытанием. Перестрелки, сильные эсперы с желанием предавать все и всех, божества, способные уничтожить буквально весь мир. Вот тогда да, тогда он чувствовал себя замечательно, тогда никакие лишние мысли не лезли в голову. Но он больше не мафиози, теперь Дазай — хороший парень, а хорошим парням свойственны моральные дилеммы. Интересно, чем комната размером 4 на 4 татами отличается от контейнерной клетки? На самом деле Дазай не считал, что его прошлое отличалось от его нынешнего. Вокруг него всегда было много людей. Что в мафии, что здесь в агентстве. У него всегда было по напарнику. Всегда был кто-то младший. Возможно, роли и были различными, но Осаму никогда не замечал какой-либо разницы. Он хотел бы спрятать все чувства как делал раньше, но мысли, копошившиеся в его голове, уже нельзя было просто скрыть. Дазай чувствовал, что не справиться с этим в одиночку, поэтому решил рискнуть. Пальцы быстро находят старый, давно заброшенный номер, все ещё остающийся на быстром наборе. Только бы он взял, только бы он не сменил его совсем. Дрожь не отпускает его, когда проходят первые гудки, а после трубку снимают и все что он может, это: — Чуя, приедь… Прошу… Его трясет, а что если не приедет, пошлет. Да, это было бы правильно, но почему тогда так тошно? — Что у тебя с голосом, скумбрия? — доноситься с той стороны телефона. Дазай опешил. Накахара всегда был смышлёным, а Осаму всегда был слишком искренним с ним. Искренность выражалась как в правде, которую он не стеснялся говорить, так и в его жестах, эмоциях, мимики. Он хотел, чтобы Чуя ему доверял. — Почему молчишь? Если это один из твоих розыгрышей, то я… — Ты можешь приехать ко мне? Повисла тишина, дрожь не унималась, телефон стало тяжело держать. Дазай сжался, задержав дыхание. Чуя продолжал молчать. Возможно, он обдумывал предложение, а может быть решал убить ли его или бросить трубку. — Расскажешь почему я даже сквозь телефон чувствую как тебя трясет? — Расскажу. — Жди тогда. По ту сторону слышатся гудки, оповещая о том, что звонок завершен. Дазай тяжело выдохнул и отложил телефон. Всего лишь подождать? Он дождется, в этом нет ничего сложного. Если Чуя обещал приехать, то он придете как можно быстрее. Только дрожь все не унимается. Обхватив голову руками, все что он мог делать это слабо раскачиваться из стороны в сторону и пытаться смотреть в одну точку. На дверь, дверную ручку, на ее шевеление. К ночи шум стал чуть тише, но Дазай слышал, как где-то вдалеке развлекаются люди в ресторанах и барах, а также время от времени проезжающие машины, возможно спешащие вернуться домой. Осаму вспомнил, что закрыл дверь на замок, поэтому, резко поднявшись, поспешил открыть. Неожиданно голова закружилась, а к горлу подступила тошнота. Дазай осел на пол, глаза застелила пелена, и только тогда он понял, что просто сидит и рыдает. Прозвенел звонок в дверь и сразу же зазвучал скрежет и легкий удар чего-то о пол, кто-то открыл дверь и вошел в комнатушку, предварительно сняв обувь. Чуя медленно зашёл. Осмотрелся и увидел лишь скрюченного в позу креветки Осаму. Тот тяжело дышал, и Накахара сразу понял, хотя еще во время звонка ему показалось что что-то не так. Он подошел и присел около него, осматривая на наличие травм, порезов и всего подобного, что случалось с Дазаем довольно часто. — Что с тобой, придурок? — Ты пришел… — Конечно, я пришел, мне же интересно, что с тобой творится. — Чуя попытался посмотреть на Осаму, на его выражение лица, но тот резко отвернулся, лишь бы не показывать как по его щекам безостановочно стекают слезы. Дазай не знал почему он, плачет: от щемящего чувства безопасности, которое теперь не покидает с тех самых пор, как он оказался здесь, или же от гиперчувствительности, которую породила эта же безопасность. — Ну что ты, тише, Осаму… — шепот отвлек его, Дазай постарался сконцентрироваться исключительно на нем, чтобы не слышать улицу, шум, себя, свои мысли. Накахара был теплым. Чуя всегда был теплым, словно печка. Когда они были еще подростками с гиперболизированными чувствами на грани одержимой любви и детской ненависти друг к другу, то часто жались спиной к спине, грудью к груди, чтобы согреться, чтобы почувствовать кого-то рядом с собой, чтобы не быть одинокими брошенными детьми хотя бы одну ночь. Взращенный такой странной любовью Осаму стремился к ней с такой же силой, как и все живое тянулось к солнцу. Он обнимал Чую до скрежета в ребрах, не хотел отлипать от него, но и Чуя не отталкивал его, лишь гладил по волосам, тянув за мягкие волнистые пряди, и шептал, шептал, шептал всякую чушь на ухо. — Что такое? Почему ты плачешь, скумбрия? Слезы лились без остановки, а вой, издаваемый Дазаем, слабо приглушался рубашкой Чуи, на которой точно останется мокрый след. — Я… — зареванный голос хрипит, Осаму с трудом подбирает слова, — Не отпускай… Меня… Слизняк… «Наверное, это хороший знак.» — думает про себя Чуя — «Может быть я смогу привести его в порядок.» — Кто такого дурня от себя отпустит, скажи мне? — он заставил Дазай посмотреть ему в глаза, аккуратно приподняв, тем самым оторвав его от собственной груди. Накахара хотел рассмеяться, потому что парень напротив выглядел до ужасного забавным с раскрасневшимися глазами и поддергивающейся от нервной, пост истеричной кондрашки нижняя губа, однако сдержался, момент был не тот. — Что случилось? Я не помню тебя плачущим. Твои отвратительные крабовые консервы сняли с производства? Дазай издал тихий смешок, хоть его и продолжало трясти. Он положил голову на плечо Чуи, обнял его чуть слабее, чем до этого и, стараясь сдерживать все подступающие и подступающие слезы, произнес: — Все идет слишком хорошо, мне это не нравится. Я привык постоянно быть на мушке, привык, что кто-то пытается убить меня. — Осаму неожиданно замолчал и лишь легонько провел носом по шее Чуи. Накахара сильнее зарылся рукой в копну волос, трогал, слегка тянул непослушные кудри. Он коснулся их губами, незаметно, нежно. Дазай сильнее прижался к нему, начав покрывать шею слабыми беглыми поцелуями. Чуя повалил его аккурат на татами, завел чужие руки за голову и наконец поцеловал в губы. Осаму хотел прикусить их, до крови, чтобы было больно, чтобы можно почувствовать себя как обычно., но Накахара не сильно хватает его за челюсть рукой, надавливает и углубляет поцелуй, лишая Дазая хоть каких-то попыток навредить себе. — Нет уж, я не позволю тебе страдать, пока мы оба находимся в одной комнате. Думаю ты уже вдоволь наревелся, чтобы я мог приструнить тебя одной рукой. Сегодня будет не все как раньше. Точно, раньше это было грубее. Дазай часто ходил с разукрашенной засосами шеей, а Чуя с исцарапанной спиной. Да, они были подростками с неконтролируемыми гормонами и каждому из них было все равно на нежность и аккуратность, хотелось, чтобы внизу перестал бушевать огонь, а голова перестала кружиться. Со временем, с возрастом, секс становился медленней, но оставался все таким же грубым, жарким и безумным. Такой секс, когда становилось трудно дышать, сорванный голос был хриплым, а на сильно сжатых ляжках появились красные следы, которые позже превращались в синие синяки. Но такой нежности не было никогда. Дазай не хотел так. Он хотел, чтобы его разрушили, а после собрали по кусочкам, чтобы он мог почувствовать, что все также, как и всегда, что он не потерялся, что прошлое такое же, как и настоящее. Одной рукой Чуя ведет вдоль оголенного живота, аккуратно, касаясь лишь кончиками пальцами. Он чувствует дрожь, Осаму никогда не был таким чувствительным, однако, несмотря ни на что Чуя продолжает дразнить касаниями, одновременно пытаясь расстегнуть его рубашку. Дазай почувствовал, что в уголках глаз собралась новая порция слез. Да что ж такое, почему он никак не может успокоиться. Накахара подливал масла в огонь. Приподняв Осаму, он оголил его плечи, и как только ткань сползла с тела полностью, начал целовать каждый уголок его кожи. Начав с шеи, Чуя медленно спустился до ключиц, поцеловал, провел носом, а после принялся за торчащие ребра на худом долговязом теле. Дазай пытался его остановить, но дрожь не унималась, его руки тряслись и все что он смог сделать — обвить ими Чую за шею. Накахара вернулся обратно к губам, оставляя еще один легкий поцелуй и заставляя Осаму заскулить. Тот прогнулся в спине и как только смог сделать вдох, застонал. Сдерживаться не получалось, хотя он очень пытался. — Сделай так еще раз. — прошептал ему Чуя и в который раз коснулся губами шеи, возможно оставляя легкий засос. — Давай, Осаму, я хочу услышать твой голос. Пелена застилала глаза, когда Накахара положил его на спину обратно, перестав держать на весу. Немного подумав и не делая ничего, он решил, что достаточно извел Дазая поцелуями, поэтому спустился ниже и расстегнул ширинку. — Скажи чего ты хочешь? — он посмотрел Осаму прямо в глаза, тот постарался отвести взгляд, но Чуя во время провел рукой по его щеке, тем самым успокаивая. — Как обычно… Давай как обычно… Как раньше… — Все кроме этого, сегодня я пытаюсь успокоить тебя, а грубый секс здесь не поможет. Так что что-то другое давай. Дазай потянулся к нему, поцеловав Чую в щеку, тот в ответ продолжил поглаживать его, но вдруг придвинулся ближе и начал оставлять поцелуи по всему лицу, спустив одну руку и дотрагиваясь до вставшего члена. Он провел пальцами по головке, на которой уже скопился эякулят, и чуть-чуть потер. Осаму неожиданно-громко застонал, тут же попытавшись притихнуть, но Чуя сделал так снова, сорвав еще один стон. Накахара перевернул его на живот, полностью стягивая мешающие брюки. — Ну что, готов? — Да… — тихо прошептал Дазай. Он пытался ровно дышать, но тут же начинал сбиваться, когда Чуя делал что-то своими руками, своими пальцами, худыми длинными пальцами. Коснувшись кольца мышц, он попытался протолкнуть палец внутрь, однако понял, что без смазки будет слишком узко, поэтому спросил: — Смазка есть? Осаму посмотрел на него затуманенным взглядом и лишь смог прошептать: «В одном из шкафчиков.» Недолго порыскав, Чуя все-таки нашел и довольный вернулся обратно к нему. По комнате стали слышны хлюпанье и тихие стоны. Накахара проталкивал сначала один палец, а после добавил еще один. Дазай хватался руками за края одеяла, хрипло вдыхая и выдыхая. Тело было тяжело контролировать, хотелось отползти от Чуи как можно дальше, но в тоже самое время прильнуть ближе, почувствовать заполненность еще сильнее. — Хватит, войди… — Уверен, что готов? Дазай никак не отвечает, лишь скулит, когда Чуя проталкивает пальцы еще глубже. Почему он такой упертый? Осаму одной рукой пытается нащупать, где примерно сидит Накахара, и когда натыкается на бугорок, выступающий на брюках, сжимает его. Парень слабо рыкнул, и Дазай, поняв, что нашел способ давления, делает так еще раз. Чуя в который раз переворачивает его на спину, раздвигая ноги. Устраивается, чтобы было удобнее войти и слабо толкается на пробу. Дазай прогибается в спине от резко накатившего удовольствия и хватается за чужие плечи, закатывая глаза. Чуя входит во второй уже почти во всю длину, выбивая из Дазая гортанный стон. Он делает еще несколько пробных толчков, прежде чем найти нужный ритм. Член внутри Осаму двигается до безумия медленно, Чуя делает каждое движение не торопясь, задерживаясь лишь на входе, целует ключицы, проходится губами по шее, с которой окончательно сползли бинты, и так державшиеся на добром слове, покрывает поцелуями лоб Дазая, его щеки, и спускаясь к приоткрытому рту. Осаму уже даже не старается сдерживать себя, лишь прося Чую двигаться быстрее, резче, и Накахара все-таки сдается, начиная наращивать темп, буквально вытрахивая из Дазая душу. Целуясь, они стонут вдвоем, хриплыми полустонами со стороны Чуи и скулежом со стороны Дазая. Толчки становятся все быстрей и быстрей, пока Накахара резко не останавливается, кончая внутрь. А после рукой, стимулируя, доводит Осаму до оргазма. Чуя ложиться на соседнюю подушку и притягивает все еще пытающегося отдышаться Дазая к себе, шепча ему всякую чушь, понятную только им. Осаму, положивший голову ему на плечо, произносит: — Не оставляй меня, будь на моей стороне… Пожалуйста… Он провалился в сон, как только произнес последнее слово. Накахара смотрел на него еще некоторое время, проводя рукой нежно по волосам. — Тебя, дурня, разве кинешь? Чуя проснулся от того, что ранее нагретое рядом с ним спальное место, опустело. Поднявшись, он пошел в сторону открытой двери, где стоял Осаму, курящий черт-пойми-какую сигарету. — Так что, скумбрия, что это вчера были за истеричный порывы? Дазая смотрит на него, улыбаясь своей привычной наглой улыбочкой так, будто вчерашней ночи не было и в помине, и все это было лишь очень реалистичным сном. — Чиби, а ты я смотрю мчишься ко мне как верный песик, который за километр чувствует, что с хозяином что-то не так. — Ты! Че вякнул! — Чуя пытается ударить его в плечо, но Осаму резко отскакивает от него, а после хмуриться на что-то. — На кой черт ты кончил внутрь вчера?! Мне теперь нужно это все вытащить из себя! Накахара смотрит на него некоторое время хмурым взглядом и смеется, не сдержавшись. Подходит к нему, слегка хватая за разлохматившиеся за ночь волосы, и произносит: — Если все твои проблемы от того, что ты слишком спокойно живешь, то знай, я тебе так просто сдохнуть не дам, когда ты полезешь в передрягу лишь бы почувствовать хоть какой-то азарт. Дазай снова улыбается ему, но улыбка его больше походила на оскал. — Конечно~

∞