***
Спустя два часа. По дороге в центральную городскую больницу Шанхая.
— Думаю, проблесковые маячки и сирену уже можно выключить. Почти приехали, — Рен обратился к мужчине, чуть поворачивая гудящую голову на водителя, — мозг от этого звука уже болит. — Понял, — кивнул Чжу, регулируя что-то на панели управления в машине. Протяжный вой сирены мгновенно смолк, — Рен смог выдохнуть и обратиться к Хоро, не перекрикивая звучную сигнализацию. — Как ты? Почти приехали, потерпи совсем немного, — тихо, почти шёпотом проронил Рен, подаваясь чуть вперёд и касаясь носом шеи северянина так, чтобы Циншань ничего не заметил. Хоро легонько склонил голову в попытке убежать от щекотящего дыхания Рена. Слабо улыбнулся и так же тихо, но всё ещё сбивчиво и рвано, ответил: — Мне… хо… хорошо… Ты здесь… Спа… — Не разговаривай много. Не за что, — чуть более крепкое пожимание холодной рукой и едва ощутимое мимолётное невесомое прикосновение сухих губ к нежной шее — настолько кратковременное и лёгкое, что можно на всех основаниях усомниться, что оно вообще было, а не почудилось северянину. — И… чт… что это бы… Мы же не… Не… — Хоро пытается поймать губами воздух, но он постоянно ускользает. Силы Юсуи — тоже. Физические и моральные. Особенно серьёзные потери последних произошли, когда… — Конечно нет. Мы не. Это только измерение температуры. Ты лихорадишь, — прошептал, прикрывая глаза, Рен. Тао хотелось откинуться на сидение, распластать руки-ноги и расплавиться под северянином. Приоткрыть губы и ждать с придыханием, когда их подхватят другие с былым упоенным — здоровым, — ожесточением. Это будет, обязательно. Но не сейчас. Китайский шаман не понимал, что с ним творится в присутствии Хоро. Как голубизна Юсуи умудряется переброситься на него? Ведь у всех Тао стопроцентный иммунитет от такого! Вариант только один. — Воздушно-капельным. Почему мысли плавились, когда Хоро касался его рук? Когда Хоро ловил судорожными вдохами такой скользкий, катастрофически необходимый воздух? Когда отпускал лёгкими чуть слышными обрывками тихие слова? — почему, что происходит в такие моменты с Реном? Сходит на нет любое раздражение: грубое становится мягким и покорным, ласковым; бешеное — спокойным и смирным; усталое приобретает силы, бессердечное и сухое оживает всполохами пульса. Нет. — Ударами. Мощными, отчётливыми, гулкими. Громкими, на весь мир. — Почти приехали. Хоро, ты как? — клич с водительского сидения. Юсуи вяло поднимает большой палец, видит в зеркало: взгляд Чжу скользнул на жест пассажира, и рука бессильно падает. На губах растекается усталая вымученная улыбка. Парень прикрывает глаза. Откидывает голову чуть назад, к Рену. Тао сидит в проёме между водительским и вторым пассажирским сидением, подаётся чуть вперёд к уху Хоро и роняет в тишину: — Ты молодец. Осталось немного. Потерпи ещё совсем чуть-чуть. — Не… Не уходи… — Не могу. Мне придётся уйти, но не раньше, чем тебя определят. Я ещё с твоим лечащим переговорю. Наконец, Чжу мягко и плавно вырулил к подъезду к приёмному отделению, подъезжая со двора. Машина бережно остановилась. Мотор заглох. Хоро вздохнул. Этот момент неминуемо наступил: — Прибыли, аллилуйя! Так, парни, сами выгрузитесь, или подстраховать? Мне бы машину загнать в гараж, а то в любой момент Ксионг вернётся, она меня убьёт, если снова не дам припарковаться… — объявил Чжу, выходя из авто в прохладу осенней влаги и разминая мышцы. — Мы сами, спасибо, паркуйтесь, — махнул рукой Рен. Наконец-то водитель оставит их наедине, освободит из-под надзора пристального взгляда. Вернёт возможность быть собой, делать, что вздумается и не стесняться. Не стесняться чужих глаз. Чужих ушей. Чужого присутствия. Китайский шаман спрыгнул с высокой машины, обошёл массивный автомобиль и, открыв дверь со стороны северянина, помог ему спуститься. Деликатно, но крепко. Сильно, но бережно. Найти баланс непросто, но необходимо. Потому что жизнь и здоровье одного неожиданно и так странно-важного человека — что-то очень хрупкое. Хрупче самого тонкого льда. Горячая в лихорадке кожа обжигает. Холодные руки — тоже. Хоро дрожит ознобом высокой температуры. Рен нуждается в этом тепле. Хочет сильнее обнять его. Поцеловать. Но нельзя. Или можно? — Пойдём, нам туда, — Рен говорит быстро, угрюмо, скованно, и тащит северянина к корпусу по асфальтированной дорожке. Сухие листья не застилают путь: здесь пристально блюдут порядок на территории. Короткий путь от машины до корпуса приёмного отделения — около минуты для здорового человека. Вдвое дольше — для Хоро даже с поддержкой Рена. Под ногами — сухой чистый от листвы голый асфальт. Шаги по нему неслышны. На всём коротком пути между ними довлеет растерянная тишина. Оба понимают, что неминуемо разлучатся, растворятся в разных направлениях. Оба неосознанно замедляют шаг. Но оба понимают, что это добровольная разлука. Она необходима. Она конечна. Она закончится тем раньше, чем раньше начнётся. Должно быть, оба одновременно подумали об этом, потому что момент предварительного прощания наступил вдруг, неожиданно и резко: — Так… Сейчас тебе нужно оформиться в приёмнике. Тебя осмотрят и заранее определят в отделение, заполнят документы на твоё поступление, может даже сразу назначат лечащего, если повезёт. Я… Наверное, переговорю с твоим лечащим, и уйду. Давай, чем раньше попрощаемся, тем скорее увидимся снова, — тихо выдохнул Рен, вдруг остановившись перед входом в корпус приёмного отделения и отпустив Хоро. Северянин явно не был готов к такой резкой перемене. Его будто выпустили в открытый космос. Невесомость подхватила, обняла и раскусила все силы физических законов, что удерживали. Юсуи скованно замер на месте, забыв, или не желая вспоминать, как ходить. Один шаг — совсем не много. Но так много сил нужно, чтобы его сделать. — Что такое? Давай, иди, я не держу, — тихонько подтолкнул Рен. — Мне… не хоч… Не хочу… Без тебя… Не ух… Пожалуйста… — мысль о том, что Тао толкает его в лапы кровожадных врачей, режет острее и безжалостнее любого скальпеля. Раздирает нутро беспощаднее и болезненнее, бестактнее любого крючка Фолькмана. Скрадывает голос дрожью нервной перегрузки. Отнимает тепло подступающими холодами. Холод — отсутствие тепла. Сейчас холод — это про Рена, ведь Тао не дарит улыбку. Стиснув зубы, тихо и скупо-вязко грузно вздыхает: — Не драматизируй, Хоро. Всего две-три недели, может, меньше — разве это так много? Я же не навсегда тебя здесь оставляю. Как только врачи скажут, что твоему здоровью ничего не угрожает, всё станет как раньше: я заберу тебя домой. Просто постарайся не убиваться и не буянить здесь. Слушай врачей, прилежно выполняй предписания, не пропускай процедуры, — если станешь хорошим пациентом, быстро пойдёшь на поправку. Всё будет хорошо. Это временно. И соскучиться не успеешь, тебе попросту некогда тут скучать. Ну же, не грусти, — как только ни менял интонацию Рен, никак не получалось найти, поймать подходящую. Всё казалось не таким, сломанным, неправильным, — смазанным и сковывающим. И снова маска. Рен так устал от этих масок на людях. От того, что не может, нельзя просто взять Хоро за руку и не отпускать. Потому что это всё — неправильно. Потому что так не должно быть. Потому что Рен устал от всего, устал от себя, и никак не может отдохнуть. Не может разобраться, понять, что можно, что — нет. Не может заставить себя улыбнуться Хоро, или коснуться его губ. Внутри всё омертвело, окаменело вечной мерзлотой. Душа скована льдами. Может, поэтому у китайца всегда такие холодные руки, что сводят с ума Хоро? Юсуи медленно повернулся к другу. Измученный взгляд потухших пыльно-голубых глаз стелется где-то по земле. Вот он, — бездушный, безразличный ко всему, серый асфальт. Ему без разницы, что происходит сейчас между северянином и Реном. Ему безразлично абсолютно всё. Хоро хотел бы так же. Ничего не чувствовать. Не глотать слёзы. От постоянной соли на губах уже тошнило. Рена от горьких сигарет — тоже. Последний судорожный вдох. Взгляд потерялся где-то по земле. Закусить губу до крови — отрезвить себя. Сморгнуть наворачивающиеся слёзы, сделать глубокий вдох и, прикрыв глаза: — Я буду ску… — Не надо. Я уже, — голос тихий, отравлен горечью. Губы едва ощутимо касаются губ северянина, робко спрашивают разрешения. Хорошо, что ствол этого клёна достаточно широкий, чтобы спрятать от чужих глаз то, что лучше спрятать. Хоро не хочет отдавать краткое мгновение безжалостному потоку времени. Не надо. Оно унесёт, сожрёт в своих бурлящих грубых водах эту нежную секунду, когда руки Рена бережно и мягко приобнимают Хоро, позволяют ему держаться на ногах ещё одну минуту, последнюю. Но и она неумолимо истекает, оставляет после себя вспышки поступательной боли. Северянин приоткрывает бескровные губы судорожной попыткой схватить хоть немного воздуха. Глаза застилает поволока. Становится страшно. Страшно, что Рен сейчас исчезнет так невовремя, оставит его одного. Рена унесёт осенний ветер вместе с листвой, вместе с криками перелётных птиц. Вместе с сигаретным дымом, от которого сердце бьётся быстрее, глаза — слезятся. От слов Рена — тоже, тоже слезятся глаза и бьётся быстрее сердце. Хоро не кажется это простым совпадением. — Пообещай не расклеиться тут без меня. И ещё кое-что пообещай… — голос Рена стал тише, чувственнее, глубже. Волнение выдавали хриплые нотки бархатных вибраций тона. — Чт… — выдох Хоро подхватывают сухие губы Рена. Именно сейчас, — в преддверии разлуки, — сознание выгромождают неправильные нездоровые желания. Рен должен им сопротивляться. Рен не хочет им сопротивляться. Ещё один поцелуй, и Хоро растворяется, прикрывая глаза. Рен отстраняется, запускает пальцы в излюбленные голубые волосы. Золотой взгляд дрожит зыбкой рябью серьёзности и грусти. С сухих губ срываются тихие слова: — Не забывай: ты — мой, и делить тебя с кем-то я не смогу. Не разговаривай с медбратьями — я буду рев… — Тао не сразу одёрнул себя мыслью, что не имеет права на ревность, ведь это первый признак, что они уже совсем не друзья. Как и сказала Гуань, — это очевидно для всех, кроме Рена пока. Громовой шаман запнулся на мгновение, и продолжил, как ни в чём не бывало: — Не кури. Не грусти. И поправляйся. А сейчас идём к корпусу.***
Оформление в приёмном покое — ещё одно испытание для северянина, благо, Рен пока рядом. Шаман раздражённо поторапливал и поправлял бестолковых, по его же нескромному мнению, «водовозных кляч-медсестёр» так, что весь персонал приёмного отделения дружно выдохнул, когда чопорный молодой человек чинно покинул зал, в котором проводился осмотр Хоро и заполнение документации. — Чао, позвони в третью хирургию, спроси, есть у них там свободные места? Скажи: доставили парня с подозрением на разрыв селезёнки, нужно срочно оперировать. Его пока прокатали по городу, как всегда, потеряли много времени, — сердито обратилась опытная старшая к обычной медсестре. Расторопная девушка шустро набрала код на телефоне и связалась с третьей хирургией. По переменам в лице младшей не сложно было понять, каков ответ отделения: — Сказали, у них всё под завязку, а вот четвёртая хирургия, напротив, полупустая, — доложила обстановку Инь, попрощавшись с постовой сестрой в хирургического отделения. — Ясно, как обычно, никто не хочет работать… Хоть бы отговорки поинтереснее придумывали… Вот, помню, году в пятом… Нет, постой… В первом, наверное… Ну не суть… Вот тогда, помню, придумали отмаз. Звоню я, значит, — тогда я тоже, как ты, практиканткой только-только пришла в приёмное, — и звоню, значит, в хирургию. Говорю: так, мол, и так, — женщину доставили, острый аппендицит, возьмите на операцию, будьте человеками. А тогда ещё как раз праздники новогодние прошли… И мне знаешь что говорят? — Что? — распахнула удивлённо-наивные глаза медсестра. — Говорят: мы не можем взять женщину — у нас нестерильно, есть вероятность наличия в отделении чумы. — Чумы?! — переспросила Инь. — Чумы-чумы, — довольно кивнула старшая, — слушай дальше, сейчас вообще упадёшь: оказалось, они там так хорошо отметили новый год, что додумались на пьяные головы удалять поджелудочную хомяку. Мол, вспомнить, как инструмент в руках держать… Ну вот это я понимаю — отговорка. Люди хоть фантазию проявили, с душой подошли к делу. Отговорка, конечно, абсолютно идиотская, но сам факт, что хоть попробовали… А это… — ленивые бездарности. — Ух ты… А парня-то куда отправлять? — напомнила Инь о пациенте, который притих, вскарабкавшись на кушетку и болтая ногами, увлечённо слушая больничные байки. Это отвлекало от мыслей о Рене, помогало не расклеиться, помогало держать себя в руках. Поэтому Хоро с радостью и упоением погружался в глупую женскую болтовню. — В четвёртое. Если и эти не возьмут, — в третье. — Но ведь… — Нечего отлынивать. Все работают, и они пусть работают. Звони в четвёртое пока. И вновь шустрые ловкие пальчики стучат по кнопкам, набирая код отделения. В этот раз результат разительно отличался: — Берёте? Спасибо большое! Угу, хорошо, ждём… — на губках девушки играет счастливо-довольная стеснительная улыбка. Глаза сыпят искрами радости и какого-то детского восхищения. — Чего такая довольная? — прищурилась Чанг. — Берут. — Это я уже поняла. Нет, тут что-то другое… Не может быть, чтобы тебя так обрадовало простое согласие взять пациента… — Кого это мы «ждём», м? А-а, понятно… Вот же вертихвостка… У тебя жених есть, а ты всё глазки ломаешь о медбратьев… — проворчала старшая. — Не ругай, госпожа Чанг… О таких не зазорно поломать… — Вот засранка… При живом-то женихе! Несчастный мальчик, — укорно покачала головой женщина. — Тише, тише! — пискнула девушка, вскакивая со стула: услышала приближающиеся шаги медбратьев, отправленных за пациентом. — Доброе утро, госпожа Чанг! Что, непростая ночь в приёмном выдалась? — весело поприветствовал женщину вошедший в зал молодой человек в пудровом хирургическом костюме, который очень шёл под чёрные волосы и такие же глубокие пронзительно-смолянистые глаза цвета густой плотной ночи. Вернее было бы сказать, что медбрат вальяжно вплыл в зал предварительного осмотра поступивших, бесцеремонно, словно к себе домой. Это раздражало истинную хозяйку места: — Почему это? — сухо уточнила старшая. — Вы что-то больно неласковая с утра пораньше, — развёл руками пришелец, одаривая женщину мягкой улыбкой и кокетливым взглядом бархатно-чёрных глаз из-под веера густых ресниц. — Ты мне глазки не строй. С какой радости медбратьев отправляют за пациентами в приёмник? Чем занимаются ваши санитары? Транспортировка пациентов между отделениями — их прямая обязанность. Почему Вас, двоих акробатов, отправили, а не санитаров — никак не пойму! — сердито прошипела Чанг. — Да мы, как бы, и сами не то чтобы рады… — хищно-лениво усмехнулся гость из другого отделения. — Нас заведующий наказал, сказал: неделю будем вместо санитаров, — объяснил второй медбрат. Ухоженная укладка в противоположность небрежно растрёпанным волосам первого парня выдавала в ответившем педанта и аккуратиста. — Очень весело в хирургии, — всё как обычно… Ох, ладно, забирайте товарища и шуруйте к себе. Чао! Чао, иди сюда! Передавать бумаги на поступившего не собираешься? Куда хоть она делась, только что здесь крутилась, юла! Стыд, что ли, проснулся? Глянь-ка, — точно, спряталась от вас двоих! Детский сад! — усмехнулась Чанг. — Так… Ты, наверное, поступивший? — подошёл один из медбратьев, в розовом. Только с близкого расстояния Хоро оценил по достоинству странный выбор цветовой гаммы униформы медбрата. Юсуи подумал даже, что чёрный и нежно-розовый — очень даже красивое сочетание. Глядишь, и Рену пойдёт. Надо бы одеть Тао во что-нибудь розовое и самому посмотреть… Хоро даже не получил место в палате, а уже скучает по Рену… Да, будет весело… — Здр… Здрав… Алоха, аха, я… — пришибленно кивнул шаман, робея перед неожиданно симпатичным и обаятельным медбратом. Северянин чувствовал: что-то в этом дерзком парне не так, что-то представляет сдавленную скрытую угрозу, но что именно — не понимает. Хоро не знал, куда уставить глаза, чтобы не попасть в бездну притягивающего угольного взгляда. И ведь медбрат явно настроен дружелюбно, даже как-то особенно, — Хоро понимал это по невербальным знакам: то ли успевал перехватывать малейшие полуулыбки его губ, то ли голос у этого парня особенно мягкий, но Юсуи чувствовал к себе миролюбивое отношение медика. — Юсуи Хорокеу, пойдём, провожу в отделение. Меня зовут Юань Пан. Я медбрат отделения хирургии номер четыре, куда тебя определили, — окинув нового пациента любопытным взглядом дерзких глаз, протянул парень в нежно-розовом костюме. Хоро стало немного не по себе. Либо он сходит с ума, либо что-то похожее, — что-то, отчего замирал на месте и чувствовал, как сердце пропускает удар, — улавливал прежде во взгляде Рена. И снова Рен… Хоро вздохнул. А ведь его пребывание в больнице даже не началось… — Так, Пан, на, — читай. Засранка Инь стесняется тебя, прячется, приходится за неё выполнять то, что должна она, — протягивая медбрату заполненный протокол первичного осмотра поступившего, проворчала Киайо. Молодой человек скривился и отдал карту напарнику: — Читай, малыш. — Это же тебе поручили читать! — возмутился второй медик. — Что поделать, братик, кто вылез раньше, тот и прав… Ничего не могу изменить. Природа так распорядилась, что я твой старший брат. Препирания молодых людей неинтересны Чанг: женщина отошла в смежное с залом помещение. Через полминуты вернулась с коляской. Подошла к Хоро: — Помогу Вам сесть, — презрительный недовольный взгляд женщины даже не удостаивает вниманием медбратьев, скользит мимолётным мазком дёгтя по ним. — Но… — не успевает возразить: женщина мягкой улыбкой прерывает: — У Вас обильная кровопотеря. Не тратьте силы напрасно. Эти два осла — кровные братья между собой. Они постоянно препираются. Мы скорее Вас выпишем, чем дождёмся, пока их извечные споры завершатся. Я сама Вас сопровожу в отделение. Готовы? Давайте, осторожно, никуда не торопимся: я помогу Вам сесть в коляску. Та-ак, хорошо… Вот и славно… Пока они разберутся между собой, Вас уж выпишут, — тепло улыбнулась женщина, начиная катить Хоро по коридору к лифту. Шаман впервые с момента последнего разговора с Реном расслабился и просто откинулся на мягкую тканевую спинку коляски, прикрывая глаза. Парень думал о том, что пока, кажется, здесь даже и не так уж плохо. Да, лечение не началось, да, он провёл тут от силы несколько часов, да, говорить пока вообще не о чем, но люди Хоро уже нравятся: все такие внимательные, дружелюбные, заботливые — да здесь настоящая семья, со своими традициями и устоями. И заглянуть в такую семью — почему бы и нет, тем более, если это на время? Раз пребывание здесь неизбежно, лучшим решением будет постараться расслабиться и получать удовольствие. Без Рена будет невыносимо, но Тао сам сказал: Юсуи скучать здесь будет некогда. А Хоро пока не скучал: проезжая по чистым тихим коридорам, маневрируя между людьми к выходу из корпуса, северянин едва успевал рассматривать людей-пациентов и персонал. Фоном что-то вещала Чанг, но Хоро потерял нить повествования, да и неохота было вслушиваться в слова дамы сквозь гул коридоров. Постепенно темп женщины сбавлялся — везти взрослого парня пятидесятилетней медсестре непросто. Видимо, внимательный пациент тоже это понимал, потому что когда Киайо остановилась перед въездом в очередной коридор, молодой человек виновато проговорил: — Вам, должно быть, тяжело? Простите… Может, попросить кого-нибудь помочь? Стоило, наверное, дождаться, когда эти медбратья вспомнят обо мне… Простите. — Хорокей… — Лучше просто Хоро. — Ладно, Хоро, не нужно извиняться ни за что. Ты ведь не виноват в том, что получил такую травму. Всё хорошо. Ты очень добрый и чуткий мальчик, не забивай себе ничем голову. — Ну… вообще…то… Если бы… я не… на рожон, нич… бы не случилось: …не избили бы меня, Рен… не ск… скрую… Я сам ви… — Ну всё-всё, побереги силы, у нас ещё будет много времени поболтать, а сейчас ты устал. День поступления сложный для человека в лучшем, чем ты, состоянии, а уж тебе-то… Стресс, постоянная боль, лихорадка, новое место, новые люди — да у любого здорового голова кругом пойдёт. Сейчас привезу тебя в хирургию, поселишься в палату, сходишь на перевязку, на ужин, — и отдыхать можешь до самого отбоя. Тут на лифте осталось только, — это быстро, потерпи.***
Можно было бы сказать, что Рену это ничего не стоило, но… нет. Стоило. Выдерживать на себе глупый щенячий взгляд этой бестолочи, тем более, а таких разодранных чувствах, в которых пребывал китаец — ох, Хоро, знал бы ты, на что я иду, чтобы разузнать, куда тебя определили. Пришлось слушать щебет идиотки, улыбаться ей, смеяться… В отсутствии тебя это настоящая пытка, но я выяснил. И то получилось случайно: просто повезло, что медсестра — такая ветреная особа, у которой на уме совсем не работа. Вообще-то, за разглашение этой информации первому встречному-поперечному дуре грозит увольнение. А если я приду ночью в хирургию, где должен лежать некий Юсуи, и придушу во сне подушкой? — не, не волнует. Конечно, вряд ли эту безмозглую курицу волнует что-то, кроме парней. — В таких едких мыслях Рен ожесточённо выкурил две сигареты подряд. За третьей тянуться не стал: наверняка ведь Хоро уже назначили лечащего, надо спешить в отделение, пока он не ушёл! Окурок летит в урну, Рен — в пятый корпус, где находится отделение северянина. Post scriptum: 1) Ху Шоушань — врач скорой помощи приехавший на вызов, мужчина 62 лет. 2) Чжу Циншань — водитель в бригаде, которая прибыла на вызов. Мужчина средних лет, семьянин. Любит детей, как взрослых — как Хоро и Рен, так и малышей, — как его дочки, поэтому проникся ситуацией молодых людей, захотел им помочь и защитить перед напарником даже в ущерб себе, согласившись потратить личное время. 3) Инь Чао — медсестра приемного отделения. Легкомысленная, простодушная, но очень добрая девушка из провинции. Окрылённая собственными наивными сказочными представлениями о большом городе, влюбилась в Шанхай и начала засматриваться на местных молодых людей. Благо, придя работать в эту больницу, познакомилась с… 4) Киайо Чанг — старшая медсестра приемного отделения. Опытная женщина с огромным багажом житейской мудрости и медицинских знаний. Берёт наивную глупышку Инь под крыло и старается оградить её от ошибок, потому что чувствует человеческую ответственность за неё.