Want To Be Free

Последние дни кажутся Эйдену дурным сном, какие бывают, когда болеешь. Слишком много всего произошло. В голове туман, вместо мыслей каша - они бегают от одной темы к другой. А тут ещё Хакон рядом, и Эйден, не привыкший, что к нему так упорно набиваются в друзья, теряется. Он привык, что за помощь нужно платить, но боится представить, какая там сумма уже накапала и как он будет отдавать. За стенами всё было проще: только бери заказы, приноси, что просят, иногда надо будет махать топором, вот и всё. Здесь же Эйден мечется меж двух огней. Не хочет, но доверяет. Не планировал, но как-то сдался без особого боя пиздливой харизме Хакона, причём за поражающе короткий срок. Ему нельзя, никак нельзя, он боится, что привязанность сделает его слабым, а ещё не понимает, чего ждать от этой внезапной дружбы, что выбивает почву из-под ног чужой поддержкой и помощью. Эйден лежит в своём спальном мешке на Базаре и думает-думает-думает-думает. О Софи, о Карле, миротворцах. В промежутках вспоминает карие глаза, хитрую улыбку, чужое притягательное тепло, и усилием воли переводит мысли в прежнее русло. Потом добавляется то, что он не может не обдумать перед сном вот уже сколько лет: Мия, её улыбка и смех, маленькие озорные хвостики на голове; он думает, что скажет ей, когда увидит, как она будет выглядеть, похожи ли они с ним. Он не хочет думать о том, что Мия мертва, не может. Будто стоит попробовать, что-то в нём оборвётся, сломается, его затопит, поглотит, уничтожит с концами. Сами по себе приходят мысли о Вальце, и все положительные эмоции уходят - остаётся только ненависть, бесконечное желание причинить ему страдания: сначала бы Эйден начал с рук - вырвал ногти, переломал пальцы, парочку бы отрезал тупым ножом. Вряд ли этот ублюдок так быстро умер бы от болевого шока. Затем перешёл бы к лицу, руками бы вырвал глаза и скормил ему. Если уж и после такого эта мразь выживет, то... Он сжёг бы его заживо. Эйден уверен, что ему обязательно стало бы легче. Так, надо успокоиться, иначе точно поспать не удастся. Поэтому Эйден лежит и исправно дышит, как будто может выдохнуть весь негатив с воздухом. Базар не затыкается, такое ощущение, что шумит сильнее, чем днём. Краем уха Эйден слышит чьи-то громкие разборки, кажется, за воду, и не выдерживает - поднимается и идёт на улицу. Вдруг холодный воздух с запахом гнили освежит мысли. Его мутит от этого города. Тут, куда не пойди, - вонь и бесконечное насилие, а люди заражены отчаянием и заскорузлой злобой - это не их выбор, так вышло, и Эйден понимает, но боится стать таким же. Паршиво, что закончит свои дни он, скорее всего, здесь, ведь инфекция не даст ему спокойной вернуться на большую дорогу. Придётся привыкать к этому. На выходе его тормозит симпатичная молодая девчонка: большие карие глаза сразу привлекают внимание, черты лица тонкие и нежные - маленький носик, узкий подбородок, очаровательные ямочки на щеках; длинные тёмные волосы падают на плечи и прикрывают довольно... Откровенный наряд. Блять, и как он сразу не заметил этот глубокий вырез и короткие шорты. Он только собирался сказать, что ему не интересно ничего из того, что она скажет, но девушка защебетала первой: - Ты же Эйден, да? Я так хотела познакомится с тобой. О тебе тут столько говорят! Скажи, это правда, что ты пилигрим? Ты бывал в других городах?.. - она трепалась и трепалась, задавала вопросы, даже не давая Эйдену шанса на ответ. Он, признаться честно, растерялся под таким напором. - Хельга, солнышко, как вечер проходит? - кто-то резко кидает ему руку на плечо и прижимает к себе, Эйден мгновенно вырывается кошкой из чужой хватки и оглядывает наглеца, что нарушил его личное пространство. Хакон. Ну конечно. Девушка мгновенно преображается - тонкие брови хмурятся, взгляд обозлён, уже нет того живого интереса в глазах и флёра наивной дурочки. Ей враз становится куда больше лет, чем Эйден дал ей изначально. - Хакон, урод ты конченный, чего тебе надо? Я с тобой больше связываться не намерена. - вау, Эйден бы и не подумал, что именно эта очаровательная особа так мило с ним общалась только что. - Да так, решил спасти своего доброго друга из лап коварной ведьмы. - Иди ты нахуй. - выкрикивает девушка, привлекая к ним внимание, и уходит куда-то вглубь базара, смешиваясь с толпой, оставляя их одних с любопытными взглядами окружающих. - Пойдём выйдем, малыш. - крепкие руки снова оказываются на его плечах и направляют к двери. - Ты довёл её меньше чем за минуту, это явно талант. - ехидничает Эйден. Его почему-то эта ситуация не удивляет. - Ага, я вообще много чего умею, показать? - и, зараза такая, игриво двигает бровями. Эйден на это лишь закатывает глаза, и они вдвоём наконец-то выходят на воздух. Ночная улица встречает их рыком и ором где-то за стенами. Хорошо, что они внутри, тут спокойно, даже уютно из-за свечения разнообразных гирлянд. Краем глаза Эйден замечает целующуюся в темноте парочку и мгновенно отводит взгляд. Даже немного завидно, у него такого никогда не было. Были единичные связи, просто разрядки ради, но Эйден толком-то и целоваться не умеет. Не было в его мире места нежности. Словно фокусник, Хакон достаёт откуда-то незапечатанную бутылку и кивает головой в сторону подъёма на одну из башен церкви. Эйдену вообще кажется, что делать поселение внутри святыни, это, на удивление, символично, и он делится этими мыслями с Хаконом. - Да, малыш, ты прав. Люди, хоть и разочаровались в религии, подсознательно продолжают верить. Вдруг повезёт. - говорит Хакон и плюхается прям на пол рядом с большим резным окном. Эйден следует его примеру, и ему в руки всучивают бутылку. Содержимое на вкус... Сносно. Выблевать не тянет, уже спасибо. - Ну как тебе? Я долго выбирал, вообще-то. А то тут днём с огнём приличной выпивки не сыщешь. Эйден в ответ только кивает головой. - Какой-то ты молчаливый сегодня. Это неправда, ведь Эйден молчалив почти всегда, когда не обговаривает очередной заказ. Поэтому парень просто поднимает плечи, мол, не знаю. - Ладно, понял тебя. - миролюбиво соглашается Хакон. Странно, Эйден ожидал, что его будут пытаться разговорить любыми способами. Они сидят в тишине, смотрят на тёмный город, где ярким пятном выделяются УФ-ешки. Тишь да благодать. Волшебно. Впервые за долгое время в голове становится пусто и немного ватно от алкоголя, и Эйден от души наслаждается этим. Единственное, что ему интересно - откуда вообще Хакон взялся тут. Как будто планировал его, Эйдена, пригласить выпить. Недолго думая, он решает всё же испортить момент и спросить. Сначала думает, что его не услышали, но ответ следует буквально через полминуты: - Не хочу пить в одиночку, а то это, знаешь ли, попахивает алкоголизмом. - Не попахивает, это он и есть, Хакон. В таком случае, рад скрасить твой алковечер. Хакон в ответ только смеётся, а потом, внезапно замирая будто перед прыжком в воду, говорит: - Знаешь, они тут считают тебя кем-то вроде второго Иисуса, клянусь, если бы базарцы могли, вешали бы твои фотки на каждом углу и дрочили бы на них, - и делает очередной глоток. Эйден начинает понимать, что его друг, кажется, уже захмелел, но прервать его не решается. А Хакон продолжает: - Вообще, я с ними согласен, если тебе интересно, - он оборачивается, чтобы цепким взглядом оценить реакцию Эйдена. Эйдена, который, вообще-то, немного смущён, но позиции сдавать не намерен: - Тоже дрочил бы на мои фотографии? – с вызовом спрашивает пилигрим. - Может быть, - с улыбкой хмыкает в ответ Хакон, но продолжает уже с серьёзностью в глазах, – Ты слишком хорош для этого места, Эйден. Они… - он быстро исправляется, - Мы не заслуживаем тебя. - Тебе бы пора перестать пить, старик. – Эйдену уже не нравится этот разговор, он медленно что-то в нём выворачивает, побуждает к ответной откровенности, поэтому он грубит, хмурится и складывает руки на груди. - А тебе – научиться принимать комплименты, малыш. – Хакон не злится, он и не ждал другого ответа. - А где тогда мне место? – через пару минут аккуратно решается продолжить тему Эйден, его всё-таки интригует, что у Хакона в голове, хоть он и не уверен, что ответ придётся ему по душе. - Скорее не где, а когда. Ты отлично бы вписался в любое место до Падения. – Хакон задумчиво смотрит на него. – Занимался бы своим паркуром, учился в университете, думаю, на каком-то творческом направлении, по пятницам смотрел бы футбол с друзьями, а по субботам водил свою зазнобу на прогулки. - Но мы бы тогда не встретились. - А может и встретились бы. Познакомились бы в баре за стаканом пива и просмотром матча, обсудили, что болеем за одну команду. Ты бы оставил свой номер, я бы позвонил и позвал тебя куда-то. Может, тогда и не было бы всего этого дерьма с моими жёнами. Эйден парень не глупый, быстро понял, к чему ведёт Хакон, и поспешил прервать его: - Так, завязывай уже. – он встаёт, без сопротивления забирает бутылку и протягивает руку Хакону. – Давай я отведу тебя спать. Тот будто и не слышит его, остаётся неподвижно сидеть и смотреть в никуда. - Я бы показал тебе Вилледор во всей его красе. Ты не знаешь, но недалеко отсюда продавали лучшие в моей жизни круассаны. – в его голосе усмешка, но мысли не здесь, - Боже, я готов был пройти весь город ради них. Такие мягкие, столько начинки, а вкус… Я почти могу его представить. Их ещё подавали с чашкой горячего кофе, и это было лучше, чем секс. – Хакон улыбается как-то болезненно и нездорово, поднимает голову и смотрит на Эйдена, который от этого вздрагивает, потому что это как-то слишком лично для простого разговора и еде. А личное - это для пилигрима запретная территория. Слишком болезненное. Старая рана, которая никак не затянется и гноится-гноится-гноится. Но Хакон не думает останавливаться и щадить чувства пилигрима: - Ты не представляешь, как хорошо здесь было ночью, столько света повсюду, и куда безопаснее. Мы не прятались как сраные кролики по ночам, а выходили на улицу и... - Эйден и правда не представляет, даже не верит, что такое возможно, вдруг Хакон его просто дурит, но в отражении чужих карих глаз неспокойный Базар видится ему отсветом уличных фонарей, а во рту уже скапливается слюна от упоминания выпечки. – Просто гуляли, наслаждались жизнью. Мы были такими счастливыми. Я был таким счастливым, и даже не знал этого. А какой был воздух… Свежий, лёгкий, вкусный. И было чувство, что ты всё сможешь, что впереди вся жизнь. – На последних словах голос его ломается, и он утыкается в ладони, сложенные на коленях. Эйден почти физически чувствует прогорклое отчаяние. Он всё ещё стоит с по-дурацки протянутой рукой и не знает, куда себя деть. Ему не стоит быть здесь, слышать это всё. Ему и своей боли хватит на десятерых, не к чему тащить внутрь чужую и бережно искать ей место, пристраивать, делать частью себя. Он просто хотел отвлечься от гнетущих мыслей в приятной компании, а напоролся на давнее, тухнущее и воняющее похлеще кусак самобичевание. Ему бы развернуться, уйти, но что-то не пускает, заставляет сделать шаг вперёд и сесть под боком, неловко приобнимая. А Хакон всё говорит. Говорит, как устал от себя, от вечных неудач и проёбов. Говорит, как надоело быть в глазах окружающих помойной крысой, ворующей последние запасы, мальчиком на побегушках для любого, кто заплатит побольше. Это не он, не его. Костюм не по размеру, из хреновой и дешёвой, как он сам, ткани, но еле налезает, и, вроде бы, если смотреть под определённым углом, выглядит неплохо. Но в нём жарко, жмёт и натирает в самых чувствительных местах. А ещё нитки торчат, потяни одну – распуститься всё. И вроде это выход из такого ненавистного положения, но другой одежды у него нет, а без неё – холодно, стыдно, небезопасно, и это существеннее любых плюсов. Ему хочется кого-то рядом. Чтобы «человек человеку друг» и без всяких волков. Но он слишком давно не снимал этот дурацкий наряд, к ткани уже поросли многочисленные сосуды, пристроились нервы. Так что вместо эротичного стриптиза получится картина страшных пыток со снятой лоскутами кожей и озерами крови. И он, может, правда готов на такое, но перед кем? Он знает всех в этом городе, а все знают его, причём знают, как ненадёжного мудака, но выполнить грязную и сложную работу, пожалуй, пойдёт - его не жалко. Вот и мечется, как хомячок, и не представляет, что хозяин его – жестокий и избалованный ребёнок – подумывает, как бы поинтереснее поиграть и избавиться от него. Когда в Вилледор, как второе пришествие, является Эйден, всем своим видом – и многозначительно поблескивающим значком пилигрима – кричит «я не отсюда, и я умею выживать за стенами», Хакон понимает – вот оно. План появляется мгновенно: срежь петлю, подхвати и соври всем, что он твой друг. Затем вотрись в доверие, как умеешь, и убеди свалить отсюда как можно быстрее. Когда же Эйден, не подумав, так доверчиво достаёт перед ним ключ-ВГМ, Хакон переживает внутренний катаклизм. Тем утром с ним связывался Вальц, очередное принеси-подай поручение, как он подумал сначала. Подумаешь, ключ какой-то, вытянутый, с жёлтой подсветкой… Точно такой сейчас держит в руках Эйден, и сомнений почему-то не возникает. Ну конечно, всё не могло быть так просто. Первой мыслью Хакона было вырвать ключ из рук этого паренька, ещё не совсем оправившегося после событий последней пары дней, и бежать, что есть мочи, подальше. Но «какой же ты выблядок, Хакон, парень реально может тебе помочь, а ты хочешь кинуть его, как и всех» в голове оказывается сильнее. Поэтому он терпит, стабильно говорит уже начинающему что-то подозревать Вальцу, что ключа нигде нет, и сопротивляется искушению вытянуть проклятую смертельную игрушку у мирно спящего Эйдена. Знает, что ничем хорошим для него это не закончится: либо Вальц потеряет терпение, либо Эйден докопается до его лживой сути, и всё, finita la commedia. Эта удушающая жалость к себе вкупе с самобичеванием копится долго, выливается периодически, вот как сейчас. Только из свидетелей на этот раз только ничего не подозревающий Эйден, который тепло прижимается да наивно обнимает, как будто это может как-то помочь. То ли слёзы закончились, то ли чужая близость сказалась, но Хакон успокаивается, поднимает голову и - неожиданно - тонет в эйденовых глазах, полных искреннего сочувствия и участия. В мыслях проскальзывает «расскажи ему, исповедайся, он заслуживает узнать всё», и Хакон не сопротивляется. Может, это будет единственный раз в его жизни, когда он поступит правильно и сможет всё исправить? Может, в этот раз он, наконец, не будет один? Ответ Хакону приходит в голову сам собой, когда через невыносимо долгие месяцы пути мягкое утреннее солнце, ещё не набравшее обороты, оглаживает уже загорелое лицо, прохладная прозрачная вода омывает уставшие ноги, а Эйден робко берёт его руку в свою, крепкую и тёплую, переплетая пальцы, подносит к губам и оставляет почти невесомый поцелуй.