Портрет

      Селена вернулась домой достаточно поздно, когда за окном уже ночь плавно опустилась на Тотспел. Еще с порога ей стало жутко, но вовсе не от призраков, что прятались в пелене мрака.       Это в груди возникло предчувствие, которое в последнее время редко подводило.       На кухне царил полный беспорядок: казалось, в этих стенах похозяйничало торнадо, что перевернуло все вверх дном. Обеденный стол, обычно накрытый узорчатой белоснежной скатертью, теперь был опрокинут, а сама скатерть испачкана в разлитом липовом чае и воде из вазы; тут же лежали великолепные пионы, яростно покромсанные; валялись осколки от еще пару часов назад красивого фарфорового сервиса. В центре комнаты сидел виновник беспорядка, на коленях, сжав руками голову, будто бы отчаянно пытаясь ее раздавить, и тихо стонал. Селена сразу поняла, в чем дело, разорванный блокнот в углу подтвердил ее догадки.       — Лиам, — тихо позвала она, и парень тут же открыл крепко зажмуренные глаза. В них девушка увидела боль, настолько сильную и глубокую, что, казалось, она пропитала собой воздух, и ее можно было коснуться. – Лиам, прекрати плакать.       Лиам вздрогнул от звука родного, желанного голоса, резко вскочил, кинулся к не ожидавшей этого девушке, взял ее за руки и до побелевших кончиков пальцев сжал их.       — Милая моя Лилит… Прости меня, я виноват перед тобой… Я так сильно виноват… — его голос предательски ломался, а из голубых, как небо в солнечную погоду, глаз лились слезы, очерчивая контур его скул, скатываясь на подбородок и шею, капая на рубашку. Селена должна была сейчас испугаться, потому что видела в них чистой воды безумие, но, к счастью или к сожалению, подобное ее уже не трогало: сердце не сжималось ни от тревоги, ни от жалости, ни от горечи.       — Ты снова рисовал? – спросила она только, хотя ответ был очевиден.              — Прости…       Селена глубоко вздохнула. Парень был серьезно болен, и винить она его ни в чем не смела. В конце концов, пострадала лишь кухня, но не он сам. Это главное. Только самым паршивым было то, что девушка знала, что побудило его схватиться за мелки.       Она знала и ненавидела себя за это.       — Нам стоит убраться здесь, пока не пришла Жозефина, — холодно отметила Селена и отвернулась. Со стороны могло показаться, что она еле сдерживает себя, чтоб не сделать что-то Лиаму за его поступок, но на самом деле ей нужно было перевести дух и осознать происходящее. Этот кошмар повторялся из раза в раз, все чаще и чаще, но Селена до сих пор не привыкла и, наверное, уже никогда не привыкнет.       Несколько месяцев назад девушка узнала правду. Она не справилась с возложенной на нее миссией прекратить безумие в городе, и теперь Таролог оставил ее здесь навсегда. Селене ничего не оставалось, как согласиться с правилами, по которым жил весь Тотспел, и это морально убивало ее изнутри. Внешне это проявлялось в виде неконтролируемой агрессии, злости, презрении всех и всего в этом проклятом мире.       Кажется, Селена становилась безумной. Что ж, тем лучше, быстрее сольется с этим обществом.       Только почему на душе так погано? Почему сейчас она кусает локти, если в ту роковую ночь выбрала Лиама и позволила ему заточить Роба в картину? Это ведь был ее выбор, вполне осознанный, о чем же сожалеть?       Увы. Остановить безумие девушка была не в силах. Так ей казалось тогда и в этом она была уверена сейчас. Лилит заразила всех, и, чтобы уничтожить эту болезнь, Селене нужно было уничтожить каждого, кого она знала и, возможно, любила.       Пол хрустел и хлюпал под ногами. Селена расставила стулья, выбросила потрепанные пионы. Лиам собирал осколки. Мысли одолевали их, потому они молчали, и это молчание ощущалось ими как стена, воздвигнутая между самыми родными друг другу людьми пару месяцев назад, когда Лилит «потеряла» память. Этот надрыв в их взаимоотношениях переживался крайне тяжело даже Селеной. Она не могла находиться в отеле, тут словно сам воздух был удушливым, как будто им невозможно было дышать, а кислород застревал в горле, не давая сделать вдох и после выдох. Селена часто сбегала и проводила время с Бертом, потому что он ей казался единственным нормальным этом месте. Относительно, конечно. По крайней мере, в его объятьях Селена дышала полной грудью, ей становилось намного легче, словно всего Тотспела с его болезнью и вовсе не существовало. Берт был спасительным лекарством для ее прогнившей души, вот только ее душу уже ничто не могло излечить.       Как же она запуталась. Как же она ненавидела за этот обман себя, Берта, Таролога… всех…       Лиам затих. На какую-то секунду Селене показалось, что он не дышал, потому что на кухне воцарилась такая мертвая тишина, что можно было услышать падение булавки. Девушка обернулась. Лиам держал осколок, смотрел на него с какой-то странной грустью и словно решал в данный момент очень сложную дилемму.       — Я приношу всем боль, — заговорил он, ощутив заинтересованный взгляд Селены на себе. – Я так больше не могу. Прости, Лилит.       — Что ты хочешь сделать? – спросила она, с удивлением отметив, как твердо прозвучал ее вопрос. Да и чего ему звучать по-иному, если она уже ничего толком не чувствовала?       — Разве это важно? Моя дорогая Лилит, я лишь хочу, чтоб ты была счастлива, но то, как ты смотришь на меня… как делаешь вид, что меня нет, избегаешь, прячась у Берта дома… Это приносит мне нестерпимую боль, как ножом по сердцу… — он замолчал всего на пару секунд, обернулся к Селене и продолжил, глядя ей прямо в глаза, выворачивая своим проникновенным взглядом всю душу. – Я так скучаю по тем временам, когда мы все делали вместе, когда были детьми, когда ты слушала мои сказки и мы пили чай на нашей мансарде, но знаешь… знаешь, я понимаю, что ты никогда не будешь счастлива с безумцем. С моей стороны было бы глупо думать иначе… Прости меня, Лилит, моя милая, нежная, любимая Лилит…       Раздраженно выдохнув, Селена со злостью вырвала из его рук осколок и швырнула в сторону. Хватит с нее этих дешевых драм. Вообще-то, он был прав и правда глаза колола, но с одной маленькой поправкой: счастлива она уже не будет ни с кем и никогда. Спасибо, Таролог.       — Я люблю тебя.       Эта фраза прозвучала как раскаленное лезвие по венам. Селена произнесла ее так просто и холодно, как будто врала ему, но, на самом деле, она сказала чистую правду. Она любила Лиама, любила как-то неправильно, больно и обреченно, но только так она была способна.       И эта любовь уводила их обоих в бездну.       Лиам напрягся и замер. Он ждал это признание всю свою осознанную жизнь, но не желал его никогда. Он знал, что любить его страшно, но, тем не менее, был благодарен сейчас за то, что Селена призналась в этом ему.       — У тебя руки испачкались, — заметил Лиам после затянувшегося молчания и, не дожидаясь ответа подошел,  нежно взял ладони любимой и невесомо поцеловал их. Прямо там, где с них стекала тонкой струей вишневая кровь. Надо же, порезалась и не заметила. Девушка не отняла ладони, хотя и не должна была, наверное. Лиам провел языком по царапине, на что она цокнула, но все так же осталась стоять на месте.       С рук парень плавно перешел на запястья, на каждое по отдельности, а затем выше, к полуобнаженной шее, подбородку, щекам. Он целовал каждый сантиметр, медленно, постоянно отваливаясь, будто ожидая, что его Лилит оттолкнет или притянет к себе. Но она не откликалась. Она стояла, как оловянный солдатик, прямо, неподвижно, не зная, куда себя деть да и стоит ли. Не потому, что смутилась или сомневалась в верности происходящего, а потому, что просто решила пустить ситуацию на самотек.       Будь что будет.       Лиам обнял девушку, положив руки на талию, поглаживая ее, позволяя себе медленно опускаться  на поясницу и ниже, очерчивая девичьи формы. В это врем его соленные губы слились с ее холодными, даря любимой нежный, чувственный поцелуй. Селена углубила его, но уже настойчивее и грубее, словно соревнуясь с парнем. Она не знала, что делает, не понимала, что должна чувствовать сейчас. И уж точно она не догадывалась, что сейчас Лиам ощущает себя самым несчастным человеком во всем белом свете.       Кровь с ладоней начала капать на нежное кремовое платье, символизируя порочность их грешных душ.       Селена была послана в Ад. Лиам был ее самым главным наказанием. Как же комично и в то же время трагично это звучало.       В какой-то момент девушка сжалась и повела лопатками, не то от страха, не то от холода, не то от пристальных взглядов с портретов. Лиам обнял ее сильнее и повлек за собой, словно оберегая, жадно желая защитить от всего, от чего был способен. Селена не помнила, как они оказались в его комнате, не помнила, как его сорочка и ее платье оказались снятыми и брошенными в кучу за ненужностью. Не помнила, как почувствовала холодный бархат разгоряченным телом.       Ее сознание затуманили его любящие, верные, несчастные глаза, обветренные губы и мягкие ладони, что выводили узоры на ее нежной коже. Белые волосы рассыпались по подушкам, женские руки утонули в них, просачивая сквозь пальцы. Чистое серебро. Какой-то отдельный вид искусства. Да и Лиам был весь будто нереальный, неживой. Он же смотрел на россыпь ее веснушек на лице и там, где он их никогда до этого не видел – на плечах, на ключице и женской груди. Он целовал каждую, обжигая прерывистым неровным дыханием, целовал костяшки ее пальцев, румянец на скулах и локоны, что волнами ниспадали на покатые худые плечи. Она шептала что-то неразборчивое ему на ухо, вдыхая аромат его густых волос. Тонкая дрожащая свеча отбрасывала их скрещенные тени на стены, и только несколько неупокоеных душ были свидетелями их грехопадения этой ночью.       Уходила Селена, когда первые лучи восхода уронили на холодный пол неровные узоры ситцевой завесы. Девушка, осторожно поправив парню одеяло, осторожно опустилась на махровый ковер, босиком прошла по комнате, подняла платье и спешно оделась. В ливне солнца она как будто светилась, точно ангел, сошедший с иконы. В последний раз оглянувшись на любимого, Селена печально усмехнулась и поторопилась покинуть отель. Остановилась лишь перед портретом Роба, всматриваясь в него и прося прощения. В очередной раз. Господин Штицхен провожал ее тяжелым взором и не догадывался, что она уходила без возможности когда-либо вернуться вновь.       На часах пробило пять, когда в дверь еще сонного Берта постучали. На пороге стояла Лилит: босая, с мокрыми от росы ступнями, в мятом, местами грязном платье и растрепанной вчерашней прической. Глаза ее выдавали бессонную от тревожных дум ночь.       — Что случилось, Лилит? – забеспокоился парень, обнимая девушку и затаскивая в дом. – Я могу помочь?       — Да, можешь, — прохрипела Селена и обняла его еще крепче. Ей впервые за долгое время было по-настоящему страшно, и даже крепкие руки Берта ее не успокоили, как это было раньше.       — Рассказывай, — Берт поднял ее лицо и вгляделся в него. Ему тоже стало страшно, ведь он впервые видел Лилит… такой.       Селена пропустила удар сердца, сглотнула ком в горле и шепотом, почти неслышно, одними губами произнесла на выдохе:       — Нарисуй портрет Лиама.