"Что с тобой, любовь моя?"
Он чувствует, как оно бьется внутри. Нет, не так. Ощущает, как оно долбится о грудную клетку, словно пытается раздробить все кости к чертям собачьим. И все равно, если вонзятся в плоть осколки их же, заклеймят кровоподтеками и шрамами — ничего уже не страшно. Подумаешь, не будет существовать его вовсе, это же так прекрасно. Камень вместо сердца — чего еще можно желать? Камень, ни перед чем не способный дрогнуть. Камень, что как кремень, никогда не разобьется, не сломается, если только тяжестью в груди ощущаться будет. Но ведь так лучше, чем когда живое, бьющееся, трепещущее, оно сметает все преграды на своем пути. Когда уже нет места новым, иногда еще даже не зажившим до сих пор ранам, оно все еще живет, преисполненное чадом. Такое дурное, или же просто чумное. Именно так он зовет орган, что не дает ему покоя вот уже несколько дней. А начиналось так красиво: обещания, жажда быть всегда и везде вместе, не способность уставать друг от друга ни на минуту, звериное желание не отпускать и не давать повода усомниться в своих намерениях. Красиво, только вот закончилось уж слишком по его мнению быстро. — Идеальная картинка не идеального мира, — хмыкает под нос. Шаркает ногами, потому что поднимать их просто нет сил. В зеркале он весь серый, поникший, потерянный, отчаянный. Когда вообще в последний раз мылся нормально? Сальные пряди липнут к лицу, а щетина уже не то чтобы колется, превратится скоро в полноценную бороду. — Красавец, — иронизирует, с размаху впечатывая кулак в стекло. Отражение безликое идет трещинами. Ну и ладно, так даже лучше. Звонят в дверь. И, когда он весь шаткий, еле стоящий на ногах открывает дверь, незамедлительно подхватывают его, валящегося в чужие объятия. Тут же охают, опускаются вниз с ношей, кажется, неподъемной. Прикосновение к ранам аккуратное. На лице — сострадание вкупе с сожалением. — Я знал, что ты придешь. Ты всегда приходишь, когда так необходим. Ничего на это отвечают, сжимают только в объятиях сильнее, позволяя горечи осесть не только в глотке, но и макушке, упирающейся в небесную футболку на груди. Его успокаивают какими-то фразами о том, что все пройдет. Все свыкнется, в конце концов все будет хорошо. Только вот веры во все это не прибавляется ни на йоту. — Не болит? — заботливо спрашивают, когда спустя каких-то пятнадцать минут Всемирного потопа, что чудом устроился у него внутри, промывают рану на руке, избавляясь от мелких осколков оставшегося в ней стекла. "Больно не тут!" — хочется крикнуть, но он только кривит губы. В маленькой однушке до одури холодно — отопление отключили за неуплату — но тот даже не трясется. Или просто слишком сильно старается. Ему наверняка очень-очень холодно, почему только вида не подает? Наверное, жаление расстраивать еще сильнее напрочь отсутствует. И благодарность за это стелется ласковым прикосновением к гладкой коже на лице, что тут же ответом покрывается мимическими морщинами — попытка сдержать все внутри, — знает, что сделает только хуже. — Спасибо тебе за все, — старания соорудить на губах подобие улыбки не такое уж и тщетное — вздрагивают. И все же теперь сдержаться не удается — от него отворачиваются, шмыгают носом и тут же прижимают ладони к векам. — Не нужно. Не стоит так переживать за меня, — выходит лишь хрип. — Знаю, — бурчат. — Теперь нужно обработать рану антибиотиком и закрыть повязкой. Потерпишь? Еще бы. Ему ли не вытерпеть уж такую мелочь? — Вот черт, — смех разносится по ванной комнате. — Черт, — повторяет. — А это ведь действительно больно, черт возьми! — и вместе со смехом теряются солоноватые дорожки у кромки ворота черной футболки. Неизвестно, сколько длятся мучения, но когда им приходит конец, удовлетворения нет никакого. Только усталость, подкашивающая ноги. Да так, что его волочат до спальни на собственной спине. А еще тяжесть атакует свинцовые веки, которые больше не открываются, даже когда шепчут на ушко: — Спи. И обнимают. Позволяют придвинуться к себе ближе, обнять до хруста в костях, уткнуться носом щенка побитого в ложбинку ключицы и судорожно вздохнуть. Все так. Теперь он один одинешенек. Не считая того, кто все это время себя не щадил, лишь бы ускорить процесс созревания раны, чтобы после ее прижечь. Успокоение, наконец, окутывает нутро. Опоясывает теплом, незримой поддержкой. Доверием и возможностью быть самим собой, а не натягивать маски, строить иллюзии относительно собственной стойкости. Потому как нет, за внешним безразличием, несокрушимой стеной прячется вовсе не сильный человек. Он слабый, зависимый, не умеющий так просто отпускать, но тем не менее не навязчивый. В этом ему нет равных.♠︎♠︎♠︎
Это произошло два месяца назад. Под лунным светом, что очерчивал худые руки, острые скулы и тонкие щиколотки. Со спины он казался печальным, словно потерял собственный путь на этой Земле. Либо же просто заблудился и теперь сидел на песчаном берегу, позволяя морю омывать голые стопы. И он не знал, почему застыл, так и не чиркнув зажигалкой. Почему остался стоять там и наблюдать за тем, как копну черных волос разбрасывает в разные стороны ветер. Что-то кольнуло внутри, словно заразило Чумой, именно поэтому ноги не двигались, а все тело замерло, будто бы жизнь поставили на паузу. Синий плед, покоящийся на покатых плечах, скрывал собой спину, но он точно был уверен, что она широка, а ещё, что за ней можно спрятаться — будет не страшно. К чему такие выводы? Откуда взялось инородное чувство, сродни выламыванию костей? Сродни молнии, прошивающей все внутренние органы, и не только? Он просто стоял там со сжатой в двух длинных пальцах сигаретой. Наблюдать за тем, как поблескивающая от Лунного света вода то прибывает волнами к берегу, окатывая ноги по оголенные щиколотки, то убывает, позволяя ненадолго передохнуть, отчего-то было таким необходимым и важным. Словно, если смог уйти, никогда больше его не встретил. На него оглянулись внезапно. И, почему-то, вовсе не удивились. Быть может, предполагали, что кто-то стоит позади? Хорошее шестое чувство. Наверняка так и было. — Присаживайся, — песок взмыл от неосторожного движения пальцев. — Я не кусаюсь. И он сел. Сел, чтобы смотреть не на прекрасный вид, не на пейзажи природа, а чтобы просто быть рядом. Чтобы иметь элементарную возможность познакомиться ближе. — Ты красивый, — внезапный комплимент выбил из колеи. Но всего на мгновение. Он смог взять себя в руки, но все же пролепетал как мальчишка: — Спасибо, ты тоже. Смех окатил его с головы до пят похлеще моря. У него наверняка побежали в тот момент мурашки по телу. — Знаешь, — услышал он тихий, спокойный голос. — Ты слишком молод, чтобы умирать. Он поджал губы. Повернулся так, чтобы не было видно лица. Потому как с легкостью можно было прочесть, что он думает по этому поводу. Он прекрасно знал, что вредные привычки не красят людей, но бросить самостоятельно не мог. И даже не пытался. Быть может, не было стимула. Быть может, привычка въелась в его жизнь настолько, что стала чем-то сродни третьей руки, без которой все еще возможно, однако уже сложно. Они сидели на песчаном берегу до самого утра. Разговаривали обо всем и ни о чем. В первые в жизни после него, что всегда рядом, встретился на его пути еще один человек, способный пробраться куда глубже костей. Конечно, и до этого были люди, к которым прикипать приходилось неоднократно, но не так, чтобы насовсем. А в тот момент и было понятно: насовсем. Уж теперь-то точно. Со своей стороны он мог сказать, что да. А вот что касается его... Впрочем, ему было все равно. Они условились встретиться на этом же самом месте завтра. А потом этих "завтра" стало настолько много, что он уже не видел смысла своего существования без него. Самолично поселить малознакомого человека внутри собственного сердца, возможно, было опрометчиво. Но он не мог по-другому, просто не умел. Как не умел тогда, так не умеет и сейчас. Ему предложили встречаться первым. Хотя он давно уже зазубрил наизусть слова, которые готов был сказать, чтобы перевести отношения на новый уровень. Делать ничего не пришлось. За него все решили, а он только и рад был следовать, в рот смотреть и очаровываться все больше. То были идеальные отношения, насколько это вообще возможно. Не обходилось без ссор, ругани, дележки, но все это быстро забывалось. Возможно, он просто идеализировал другого человека. Практически не видел минусов, отдавал всего себя и впахивал в эти отношения, словно лошадь. Так корпеть над отношениями, впоследствии никому по итогу не нужные, невыносимо больно. Но тогда сложно было понять, почему могут внезапно уйти посреди ночи, если пожелают. А он в свою очередь собакой возле двери сидел и до утра ждал возвращения. В тот момент сложно было понять, почему могут пропасть со всех радаров, а потом так же резко вернуться. А он, как преданный пëс, считал минуты и секунды с момента, как ему написали последнее сообщение. Он мог зависать над телефоном сутками, и когда слышал оповещение теперь уже наверняка от него, с радостью наперевес на всех парах мчался к источнику звука. Но нет, все было не так. Точнее не сразу. Они на самом деле жили душа в душу, за исключением нескольких перепалок, почти месяц. После чего пропали на несколько суток. Без каких-либо объяснений. Просто потому что захотели отдохнуть, а может, потому что не уверены были, что любят. Он не может сказать наверняка, что чувствовали, зато за себя очень даже: любил. Он действительно любил его так сильно, что прощал все выходки, что готов был ждать, надеяться, отчаиваться, только бы вернулись. И возвращались. Возвращались всегда. Писали, звонили, будто ничего не произошло. Будто он никогда и никуда не исчезал, а был всегда рядом. Действительно ведь был рядом. Сколько разговоров было о том, что он заберет его с собой в другую страну, где они смогут скрепить союз не только словесно, но и на бумаге, с настоящим штампом в паспорте. Так открыто говорил об этом, с тенью непринужденности, что он, открыв рот, сидел и слушал. Слушал и улыбался. Представлял, что он выйдет под венец в полностью белом костюме, когда тот будет в бордовом. Именно бордовом и никаком больше. Почему-то тогда казалось, что этот цвет тому к лицу. И до сих пор считать о том, что это так, он не перестал. Они завтракали вместе, обедали и ужинали, если была возможность. Оба работали, были заняты другими делами, но всегда находили друг для друга время. Тогда он решил: вот они — идеальные отношения. Ранее, еще до появления его в жизни, он не знал, что такое долгосрочные отношения. Всегда были на несколько месяцев, не больше. И даже если бросал он, а не его, выглядело все равно по итогу так, что его. Просто вынуждали поведением сделать первый шаг. Ведь легче вывести человека из себя, впоследствии обвинить в нелюбви к себе, чем первому поставить точку в совместной истории. Сомнений в том, что любят, не возникали. Конечно, после всего, что произошло, появлялись мысли на тему того, что все было игрой. А как иначе? Поначалу такие бурно развивающиеся отношения вдруг резко стали затихать. Разве такое возможно? Наверное, возможно по прошествии бóльшего количества времени, но никак не месяца. Тогда, быть может, из него вышел отличный актер? Что тоже сомнительно. Когда окончательно ушли, даже никакой эсэмэски не написав, не говоря уже о том, чтобы в открытую сказать о своих изменившихся чувствах, пришлось кусать локти. И возвращаться все время к тому, что все то было игрой. Только вот думы не приводили ни к чему, кроме истерики, что разбивалась керамической посудой о кафель, осколки которой приходилось собирать в резиновых перчатках. Он ведь всего себя отдал человеку, так как с ним могли так опрометчиво поступить? Вытереть ноги и уйти? Ведь если человек важен, от него не уходят. Его не хотят терять, наоборот, лелеять. Получается, он важен и не был изначально. Тогда к чему были все эти разговоры о будущем? Зачем было планировать совместное проживание уже совсем с другими исходными? До сих пор сложно понять: как возможно так легко отпустить человека, если любишь? Наверное, его просто никогда и не любили. Скорее всего, он просто был удобным. Что угодно, но не любимым. Но разве на это нужно смотреть, если внутри сердце сгорает? Разве важно, что там в душе другого человека происходит, если при виде на него в твоей так точно торнадо сметает все подчистую? Он думал, что нет. Так и жил от звонка до звонка, от сообщения до сообщения, в конце концов, от встречи к встрече. И если в самом начале отношений смог-таки бросить курить, то под конец их выкуривал даже больше, чем до того, как ему повстречался он. Никогда скандалов не устраивал, а нужно было бы. Может, тогда бы хоть чуточку поняли, что обращаться с ним, как с пустым местом, нельзя. Ему он позволял все. Самолично в руки вложил ножны, из которых его потом и убили. Конечно, образно говоря, ведь живет же, дышит. Даже кушает, когда бывает аппетит. На самом деле все чаще кажется: это просто чья-то проекция, а него его жизнь. Он потерял себя в этих отношениях. Стал тенью, следующей по пятам. Собакой, которую можно когда приласкать, а когда ударить. Он просто потерял свою индивидуальность. Закончился как личность. Но все еще продолжал любить. Несмотря на обиды, горечь, слезы, что жгли глаза, смотрел все так же доверчиво и по первому зову бежал. Спотыкался, иногда падал больно, но вставал навстречу тому, кто просто, кажется, на самом деле вел только себе известную игру. Таким дураком был. Хотя к чему это? По сей день им же и остался. Даже спустя три долгих месяца способен собрать себя по кусочкам и пойти, если позовут. Да, прекрасно знает, что все это неправильно — нельзя отдаваться другому человеку так сильно. И чувствам тоже. Но по-другому не может, не умеет. Пока что. Пройдет время, и вместо содранных крыльев на месте обрубков вырастут новые, позволяющие летать высоко. Но путь к этому тернист и требует бóльших усилий, нежели тех, что были вложены в отношения, нужные только одной стороне, никак не второй. А пока что можно побыть слабым, позволить другому человеку взять над собой опеку. Вылизывать раны самому всегда сложнее, легче действовать вдвоем и сообща.♠︎♠︎♠︎
Волос касается ладонь. Аккуратно, чтобы не разбудить. Пахнет антисептиком, мазью и все еще кровью. Наверняка на него жалко смотреть. Хотя куда уже, он и так жалкий. Страдает из-за человека, которому нет до него дела. При этом жмется к другому сильнее в попытке добыть давно позабытое тепло, которое никогда ему не принадлежало и вряд ли будет. Целую ночь снятся кошмары. Тело бьется в агонии, видимо, из-за поднявшейся температуры. Слабо возможно различить, что говорят. Тело горит, выкручивает наизнанку. В следующий момент облегчение в виде холодной ткани, упокоившейся на горячем лбу, позволяет заснуть беспробудным сном. Наконец до утра ничего не беспокоит. Не снятся сны, не донимает температура и, в общем-то, в таком состоянии даже можно попробовать жить. Дальше. Уже без него. Утром он, спросонья, не сразу понимает, кто перед ним сидит. Но доходит быстро. Не в его руках его телефон. — Что ты делаешь? Поднимают усталый взгляд. — Ничего, это просто спам, — сообщает, блокируя телефон, где в папке находится сообщение: "Я соскучился, давай встретимся. Целую, Субин". Он верит, но все же берет телефон в руки. И правда, ни одного сообщения от него. — Я же говорил, ты ему не нужен. Жестокая реальность. — Знаю, — так тихо, но в то же время тяжко вздыхает, что сердце другое на мгновение замирает. — Полежи еще со мной. Не уходи. Он никуда не уйдет. Уж точно не сейчас. Да и в общем-то, в будущем тоже. — Спасибо тебе за все, Тэхëн, — благодарность ударяется в плечо напротив. — Я всегда рядом, Ëнджун. Я всегда буду на твоей стороне. Ты же знаешь? Знает. Сердце пульсирует, но не замолкает.