Главное боярское сокровище

Смутное время назревало над головами, голод забивал тысячи бедняков, а боярскому роду Достоевских хоть бы хны. Ничего не могло помешать пиршеству на Юрьев день. Мол, крестьяне, видите, каковы бояре богаты, а? Вот поглядите-наглядитесь и никуда не уходите-та. Медовуха лилась реками, по усам текла и в рот попадала. Послами барышни в пышных вышитых одеяниях, подслащая торжество. Среди них были и соседи-бояре, и зажиточные крестьяне, и богатые купцы, которые пленились чарами деревенских девиц, и прочий люд. Но все взгляды были лишь обращены на самую красную фигуру в зале. Никого краше не было на белом свете. Высокой хлопец плясал в расшитой узорами рубахе, да напялил потехи ради алую юбку девичью. Ну и шла же она к лику такого подлеца! Однак не все такое одобрили. Шли шепотки, что этот беловласый кудрявый красавец — сам бес из преисподни! И пришёл он по душу прекрасного наследника — Фёдора. Шли разговоры да беседы: — Неужто его сам сын барский пожаловал? — хрипит один. — Уж как он-то его любит! Кажется, жить без этого черта окоянного не может! — голосит вторая. — Ну это ж Николай Гоголь-Яновский, старой-та друг боярина, да ещё и запорожской казак! — что-то невнятно несёт третий. — Да он черт! Иуда! Разврат приносит в дом! — не унималась вторая. А один бородатый боярин, который нагло подслушал говорку, Яновского-то — хвать за шкирку! И говорит ему тихим голосом: — Слышал, что о тебе-то толкуют? — Ммм?) И что же? Что я главное боярское сокровище? Что же про меня говорят? — почти как кот мурчит Николай, разнеженный атмосферой. — Тебе лишь бы шутом гороховым быть. Говорят, что ты распутник, иуда! Пора бы тебе скинуть своё бабье обличье, негоже бесам оставлять душу! А Гоголь как улыбнётся хитро, как положит тяжелую руку на плечи, так и весь дух храброй пропал. — На какой же ты черт, Яновский, — пытается крепиться мужичок, — в бабьей юбке перед младым боярином пляшешь?! — Сбрось), — Гоголь по-хитрому засмеялся и затем продолжил, — Да и что с того, ежели пляшу, м? Неужто он где-то найдёт кого-то краше меня? А? — тянет, тянет, как кот мурлычет, — А я вообще на вас на всех чхать хотел. И вновь этот жуткий смех. Старый боярин перекрестился трижды, пока Гоголь в плясках поспешил к столу, из-за которого вставал Достоевский-младший. Ну и красавец он в свои-то двадцать лет! Невеста его с-за границы ждёт уж, но верно, пока Яновский не отлипнет от своего давнего друга, не дождётся она его. И сейчас Гоголь подхватывает своего ненаглядного, который уже не может ясно глянуть в разноцветные очи из-за влитой насильно медовухи. — Ах мой сокол ясный, кто ж в тебя влил столько? — Микоола, — тянет Фёдор и жмётся к крепкой мужской груди. А отец егоный, Михаил Андреич, подтолкнул сына к другу сердечному и заявил: — А проводи-ка ты моего сына, да глаз с него не спускай! — Как прикажете! — льстиво отвечает Николай, подхватывая пьяного вусмерть Достоевского-младшего и спешно унося в покои. И уже зайдя внутрь и заперев дверь на два засова, Фёдор прекращает играть черти что и впивается жадным поцелуем в нежные уста своего казака, который с неменьшим желанием отдаёт себя похоти. Они лобзаются, пытаясь скинуть одежды, а Достоевский ещё так греховно ушко-то кусает и шепчет тем самым голоском: — Черт ты эдакой, грешник мой, плясал ведь так, крутился, и ради чего? — Ты чтоб смотрел только на меня). И получилось, мой сладкий?) — Ты невероятно горячий, словно пламя в аду. Временами вижу, будто ты взаправду сбежал оттуда, чтобы и меня утянуть. — Как же жестоко, Феденька, я ж так и оставлю тут тебя с твоим грехом, коль не поцелуешь меня вновь! И Достоевский только рад подчиниться и наконец справиться с чертовыми завязками на юбке. Он толкает Гоголя на своё ложе и падает с ним, не разрывая уст. Ручонки Яновского лезут под рясы кафтана, полностью стягивая его и подминая Достоевского под себя. — Нет уж, коль разозлил своего черта, снизу будь). — Не наглей. Но всё это — напускное. Ведь Николай может спокойно искусать бледную шею, оставить пару следов на белой коже и начать чуть ли не вылизывать Достоевского от большой любви. Никто так, как Коля, не полюбит Достоевского. Никто его на небеса руками не поднимет. Никто и знать не знает, что нужно его Феденьке. Поэтому он лезет между ног Достоевскому, облизав сначала свои пальцы перед этим. — Надеюсь, ты чист телом, Микола. — Ась? Так, мій коханий, для тебе все зробив. И Достоевский млеет, отдавая себя всецело в руки любимого грешника. Он выгибается на ласки, тихо лишь простанывая, чтобы не подозвать к себе толпу бояр, кусает губы и жмурит очи, на что Николай начинает целовать весь даже больше, чем Божий лик, дабы смягчить всё. Но вот, с приготовлениями покончено, а тонкие, почти девичьи ножки разводятся в стороны. Яновский входит сразу же, позволяя возлюбленному вцепиться в свою спину и вновь оцарапать ее. Темп задается жадный и быстрый, медлить сейчас, в доме, полном разных гостей, нельзя, от чего Фёдор сдавленно стонет в плечо своего возлюбленного, глуша звуки в поцелуях и стараясь принести удовольствие и ему. Вновь жадный поцелуй, а затем стук в двери и обеспокоенный голос отца, который подошёл к двери: — Николай, с Федей всё в порядке? — Михаил Андреич, а что не так-то пойдёт? — отстранившись, бросает Гоголь, но не перестаёт вколачивать Достоевского в кровать, который закусил руку, чтобы не стонать так громко. — Что за звуки у вас? — Да снадобье я ему делаю, головка ясная ему болеть не будет. А он уже спать ложится. Я у вас тут задержусь с ним, добре? — Ну коль проследишь, так на здоровье. А Достоевский уже еле-еле держится, но Коля, черт такой, шепчет на ушко: — Стони, сонечко, я хочу тебе чути. И Фёдор вновь плывет, негромко простанывая от каждого толчка прям на ушко Гоголю. Они вместе окунулись в грех с головой. Кровать уже поскрипывала от их любви, а Яновский подталкивал их к разрядке, к концу желанному. И вот, они вдвоём кончают с именами друг друга на устах и сливаются в долгом поцелуе. И пришлось уже Гоголю ухаживать за Феденькой, но никто так-то и не был против. После всех дел они вместе улеглись отдыхать в чем мать родила — Достоевский всё же лёг на любимую грудь, а Николай стал нежно гладить его по чёрным волосам, напевая колыбельную на украинском. Не дождалась невеста Фёдора, никто больше его не видел — украл бес окоянный! Никто не видел больше главное боярское сокровище. Уехали голубки на коне в светлое далёко, да и отдались там своей любви и друг другу.