what a shame.

юнджин в этой огромной чёрной толстовке тонет и сминает простыни и плед под своим весом. обнажённые ноги свисают с края кровати, а волосы небрежно прикрывают половину лица. прикрывать, правда, не от чего — в этой комнате всегда зашторены окна, и воздух какой-то душный, да и тишина, изредка прерываемая ленивой игрой на гитаре, давит на сознание. чэвон надевает носки потеплее, прячет шрамы на щиколотках и комкается в углу комнаты, чтобы не занимать много места и вообще не попадаться юнджин на глаза. юнджин занята, и ей не до чэвон прямо сейчас, — ну или сама чэвон просто не так всё поняла в очередной раз. так или иначе, от ответственности всегда проще сбежать. и чэвон не знает, о ком из них двоих она думает на данный момент. вот только из этой комнаты она, почему-то, бежать не торопится. а юнджин и не прогоняет — сочинять песни о любви и пересматривать в тысячный раз одни и те же фильмы чэвон ей не мешает уж точно. иногда даже составляет ей приятную (чэвон хотелось бы так думать) компанию: они застрявают в объятиях друг друга часов на пять, а затем расходятся, каждая в своё место. если быть точнее, юнджин — в своё, а чэвон — туда, куда уже привыкла уходить, когда чувствует, что приятные эмоции снова покинут её на лишний месяц — в угол комнаты. юнджин говорит, что до сих пор ценит её, но мягкий коврик в ванной пачкается кровью, что стекает с щиколоток и рук, а зрение размывается слезами. чэвон не издаёт ни звука. чэвон грустно; слова давно утратили свою искренность, а каждый шаг теперь смешивается со страхом. чэвон нужно уходить, и она правда уходит, перед этим перевернув коврик, хотя в этом нет никакого смысла — юнджин будет всё равно. но возвращается, когда юнджин пишет ей всего лишь одно слово — «приходи». за окном льёт дождь, шторы, на удивление, в этот раз открыты, и губы юнджин всё такие же сладкие, какими чэвон помнит их всю жизнь. но в этот раз их поцелуй наполнен привкусом приближающегося конца. или чэвон просто кажется? юнджин прижимает её запястья к кровати на всю ночь, и чэвон уже не может думать о том, что ей кажется, а что нет. она сдавленно стонет; по её щекам текут слёзы в который раз, и юнджин пробует их на вкус лёгкими поцелуями — и ей нравится, хотя это больше похоже на попытку обмануть чэвон и саму себя. а чэвон нравится юнджин. даже сейчас, когда всё уже давно погибло, когда её сердце давно разбилось на тысячи осколков, а надежда ускользнула из её рук. остались только печаль и холодная, как королевская кровь, комната юнджин. на утро чэвон замазывает засосы на шее и, зачем-то, рёбрах тональным кремом, который совершенно не подходит ей под тон кожи, снова забивается в угол и закрывает глаза — этой ночью они не спали. юнджин зашторивает окна и снова говорит ей пустые слова, в которые уже давно умерла даже капля веры. о том, что всё у них наладится, когда ей станет лучше, о том, что ей просто нужно отдохнуть, о том, что она всё ещё дорожит чэвон и очень рада её присутствию. ну да, кто не был бы рад? все будут рады человеку, который позволяет обращаться с собой, как с игрушкой, так, как удобно, и не скажет ни слова. чэвон — просто средство для снятия стресса и тёплое тело, которое можно прижать к себе и ненадолго забыть о проблемах. юнджин бормочет какие-то глупости и ложится спать. а чэвон встаёт и уходит, в этот раз, кажется, надолго, и не оставляет после себя ни следа. — напиши, когда тебе станет лучше, — бросает она перед уходом, и ей не нужно даже оборачиваться. она и так понимает, что юнджин её слышит, а ответа ей в данный момент не требуется. и чэвон в глубине души ждёт этого сообщения — не обращает внимания на дрожь в руках и цепляется за утешающую её ынче. не закрывает окна шторами, поёт песни не о любви. и ждёт, всё ещё ждёт, и знает лишь, что в этом нет никакого смысла, поскольку номер юнджин она заблокировала сама в то же утро. но даже так, в объятиях непривычно после юнджин тёплой ынче, с зашторенными окнами, песнями не о любви и заблокированным номером, ким чэвон — не более, чем влюблённая дурочка.