Иногда тебе кажется, что ты буквально чувствуешь его взгляд. Особенно когда тот раздраженно-колючий. Будто надоедливые крохотные иголки раз за разом пытаются залезть под кожу, чтобы донести все его невысказанное возмущение. А Астарион испытывает возмущенное раздражение по отношению к тебе чуть реже, чем любовь и терпение.
И точно. Стоит тебе бросить на него короткий взгляд, как он демонстративно переворачивает страницу, будто все это время и правда читал.
Ты ухмыляешься и просто продолжаешь отжимать волосы полотенцем у горящего камина. Рано или поздно Астарион точно все выскажет. С ним сложно и легко одновременно.
И стоит тебе в очередной раз скрутить свои волосы, чтобы высушить их как можно быстрее, слышится тяжелый вздох.
— Что так расстраивает тебя в этой книге? — какой бы терпеливой ты ни была, молчание ты не любишь. И точно не его. Когда Астарион молчит, думает он обычно о чем-то болезненном или тревожном. А боли с него уже хватит. Как и тревог.
— Не понимаю, о чем ты, радость моя, — он наконец встречается с тобой взглядом, но его глаза резко сужаются, когда ты хватаешь гребень и начинаешь беспощадно вычесывать узлы с кончиков волос. Особенно упрямый заставляет тебя скривиться и зашипеть от резкой боли. — Во имя всего святого, Тав! — он тут же отбрасывает книгу, поднимается с дивана и подходит к тебе, недовольно скривив губы и сложив руки на груди в типичном раздраженном жесте. — Ты вообще понимаешь, что творишь? Ты же их убиваешь! Никто не учил тебя, что нельзя так обращаться с волосами?!
Серьезно? Это его раздражает?! И да, никто тебя не учил. И ты прекрасно справлялась до этого момента. Так тебе казалось, по крайней мере. Но когда у Астариона не было мнения, отличного от твоего?..
— Это не то, что я имел в виду, любовь моя, — он вдруг откашливается и уводит глаза в сторону, замечая твою невольную реакцию. Видит он тебя так же хорошо, как и ты его. Говорить о своем бродяжном прошлом ты не любишь, и он это знает, но злиться на него ты не умеешь. Долго, по крайней мере. — Если ты позволишь, я бы с радостью помог разобраться с этим... — он какое-то время стоит и пытается кружащим жестом руки — как всегда изящным — обозначить проблему, но так и не находит подходящих слов, уперев в итоге кончики пальцев себе в губы и подбородок с выражением плохо сдерживаемого ужаса и отвращения на своем лице: — ...этим.
Ты вздыхаешь и напоминаешь себе, что злиться на него не умеешь. И просто отдаешь ему гребень. И рычать на него тебе не запрещено.
В его глазах почему-то загораются радостные искры, или то просто отблеск от камина?
Он берет тебя за руку и подводит к вашему дорожному сундуку и предлагает сесть.
— Это займет некоторое время, так почему бы не устроиться поудобнее? — ты не споришь и вопросов не задаешь, тем более, когда каждое его слово любовно скользит по тебе вслед за легким касанием пальцев вверх по руке, плечу, шее, вызывая мурашки и приятную дрожь, пока кончиками он легко не зарывается в твои волосы. — Правда, одной расчески будет недостаточно, — ты поднимаешь на него глаза, и он точно озадачен. Боги, да что не так с твоими волосами, по его мнению?! Но он улыбается тебе, все еще искренне и тепло, и ты не понимаешь, что его так волнует на самом деле. — Я всего на минутку, дорогая, — он бросает на тебя неуверенный взгляд, будто ты передумаешь и сбежишь, и ты удивленно смотришь ему вслед, пока он не скрывается из вида, уйдя куда-то в сторону своих вещей.
Он возвращается даже быстрее, чем обещал. Снова смотрит на тебя как-то странно, пока в руках немного нервно крутит какой-то пузырек, но его слова удивляют тебя еще больше:
— Ты правда не против? Если вдруг ты считаешь...
— Боги, это просто волосы! — ты фыркаешь и отворачиваешься, скрестив руки на груди. Астарион любит делать много шума из ничего, но ты явно не понимаешь чего-то важного.
Ты все же смотришь на него из-за плеча, когда он так ничего и не делает, и видишь абсолютно непривычное выражение на его лице. Он думает о чем-то настолько сосредоточенно, что хмурится, будто так и не находит ответов на немые вопросы в своей голове. Такое видела ты лишь однажды, когда спросила, какого цвета были его глаза до обращения. Ты легко касаешься его руки, и он снова с тобой.
— Я не против, правда, — он моргает раз, два, и его глаза вместо смятения начинают излучать тепло не хуже огня в камине, и когда медленно запускает свою руку в твои волосы, ты удовлетворенно вздыхаешь. Как он может переживать всякий раз, что его прикосновения доставляют тебе дискомфорт своей прохладой — а он переживает почти каждый раз, как бы ни скрывал это от тебя, — ты не понимаешь. Других таких прикосновений ты никогда не знала. Таких по-настоящему теплых. И температура кожи тут совсем ни при чем.
Он какое-то время просто перебирает твои пряди, разделяя их, осторожно распутывая особенно вредные узелки, и ты полностью расслабляешься. Но он вдруг убирает руки, и ты подглядываешь из-под каскада ниспадающих волос.
С характерным тихим «хлоп» Астарион откупоривает небольшой коричневый пузырек и выливает себе на ладонь прозрачную, немного вязкую жидкость. Масло, ты понимаешь, и нос щекочет едва уловимый запах чего-то тебе совсем незнакомого. Ты даже жалеешь, что это не тот запах, который он предпочитает использовать сам. Он быстро растирает масло по ладоням и сразу возвращается к твоим волосам, начиная втирать его с корней, отчего ты тут же жмуришься, чувствуя, как все напряжение сходит с тебя, оставляя после себя лишь ощущение покоя и умиротворения. Ты даже рада, что твои волосы так раздражали его какие-то минуты назад. Как только он приподнимает тяжелые пряди в области затылка, ты удовлетворенно чуть ли не мурчишь в ответ, откидываясь назад, вслед за движением его умопомрачительных рук.
Ты слышишь, как он позабавленно хмыкает, но на удивление не дразнит, а просто продолжает купать тебя в своей заботе.
Ты любишь его руки и никак не можешь перестать восхищаться, что они способны, кажется, на все. Несмотря ни на что, они все еще такие мягкие и почти полностью лишены каких-то шрамов или отметин. Даже мозолей, что особенно удивительно, с его-то любовью к лукам и кинжалам.
Он снова берет масло, но на этот раз распределяет его по всей длине твоих волос, и ему приходится наклоняться, чтобы достать до самых кончиков, и каждый раз ты вздрагиваешь, когда он будто случайно выдыхает тебе в ухо. В конце концов ты не сдерживаешь тихий стон. Астарион не был бы собой, если не дразнил тебя хоть как-то. И твои уши не менее чувствительные, чем его.
Внезапно он останавливается, и ты смотришь на него. Он определенно хочет спросить тебя о чем-то, но не решается.
— В чем дело? — ты даже на секунду думаешь, что случайно всколыхнула нежелательные воспоминания своей реакцией, но он снова удивляет тебя.
— Сможешь ли ты довериться мне еще чуточку больше?
Что за глупый вопрос? Ты доверяешь ему абсолютно. Он будто снова спрашивал тебя о разрешении на тот самый первый укус.
— Астарион...
Он вдруг перебивает тебя, отводя глаза, и снова берет твои волосы в руки:
— Это ни на что не годится. Когда в последний раз ты их стригла? Поэтому они вечно путаются...
— Аста...
— ...а я кое-что понимаю в этом, поверь...
Он бубнит, а он никогда не бубнит! Астарион, которого ты знаешь, умеет своим голосом что угодно, но не бубнить. Ты просто накрываешь его руки своими, и он наконец замолкает.
— О чем ты хочешь спросить меня?
И его взгляд удивляет тебя не меньше, чем внезапный тон.
— Могу я обрезать их, — он вдруг кривится, будто сама идея доставляет ему боль, но он отнимает свои руки и показывает кончики твоих волос, — совсем немного?..
Ты не понимаешь, в чем проблема. Это всего лишь волосы. И ты правда не помнишь, когда в последний раз их стригла. Обычно ты состригаешь гораздо больше, чем он показывает, но только когда от тяжести начинает регулярно болеть голова.
Он все еще смотрит на тебя в ожидании, будто ты и правда можешь ему отказать. Особенно в такой мелочи.
— Делай, что считаешь нужным?.. — ты хочешь звучать уверенно, но его собственные нервозность и опаска передаются и тебе тоже. Наконец он расслабляется и выдыхает, уже потянувшись за своим кинжалом.
И такого Астариона ты узнаешь. Одно ловкое уверенное движение, и он уже бросает отрезанную часть в камин, и воздух тут же наполняется знакомым резким запахом жженой шерсти.
Он наконец берется за гребень, и волосы правда не выказывают ему никакого сопротивления. Каждое движение он сопровождает легким поглаживанием по твоей голове, и ты снова таешь в его руках. Теперь он стоит гораздо ближе, и ты опираешься на его бедро, а он совсем не против. Удивительно, насколько легко он принимает твою близость и дарит свою. С ним всегда легко и сложно одновременно. В начале ты то и дело ошибалась, не раз слыша ту самую фразу, затем осторожно пробовала стать ближе, не нарушая определенных границ и не делая резких движений, совсем недавно любое свое прикосновение ты взвешивала и продумывала, спрашивая разрешения на наиболее интимное, а сейчас у тебя даже мысли не возникло, что ему могло быть некомфортно с тобой.
Ты растворяешься в его осторожных, чутких прикосновениях, просто радуясь, что вы все же научились быть вместе, несмотря на все препятствия и противоречия.
— Для того, у кого такие короткие волосы, ты слишком хорошо в этом разбираешься, — он замирает, ты чувствуешь, как гребень ощутимо вздрагивает в его руке, скребнув тебя по коже.
Дерьмо. Тебе даже не надо поворачиваться; ты знаешь взгляд, который там встретишь. Ты абсолютно точно задела что-то болезненное.
Ты просто ждешь, ведь его всегда стоит ждать. Он того стоит.
— У меня не всегда были короткие волосы, знаешь ли, — и этот напускной легкомысленный тон тоже знаешь, он не врет, но точно скрывает за беспечностью что-то более важное. — С длинными волосами одна морока! — он резко хватает тебя за волосы, наматывая их на кулак, и заводит твою голову так далеко назад, что ты упираешься взглядом в его: — К тому же, они дают преимущество против тебя в ближнем бою, что может очень плохо закончиться, — он ухмыляется, демонстрируя клыки, склоняется над тобой, коротко целуя шею, и тут же отпускает тебя, оставляя хватать воздух ртом. — И разве так я выгоднее не выделяюсь в толпе, когда все будто, как на подбор, одинаковые?
Его шуршащий смех все еще передается тебе, ведь он так и не отстраняется, и ты улыбаешься, немного расслабившись.
— При первой встрече, — ты подаешься назад, еще больше облокачиваясь на него, и он снова возвращается к твоим волосам, но точно слушает тебя, ведь он всегда слушает и наблюдает, — я решила, что ты допустил всего две ошибки, когда уложил меня на лопатки.
— Целых две? — он ужасается в шутку, и ты улыбаешься шире. — Дорогая, ты ранишь меня! И какие же, позволь поинтересоваться? Раз уж ты меня судишь, я должен хотя бы ознакомиться с обвинением целиком, чтобы иметь возможность оправдаться, иначе весь процесс нельзя будет считать честным и справедливым, а суд — беспристрастным.
Ты удивленно ведешь бровью, когда фраза срывается с его губ так легко и непринужденно, будто по заученной привычке. Он говорил, что был судьей когда-то, ты ему даже не верила в самом начале, но еще ни разу ты не слышала от него ничего подобного.
— Во-первых, ты заговорил со мной, вместо того чтобы сразу убить, — гребень в его руках скользит, заставляя тебя прикрыть глаза, ведь если Астарион спокоен, то и ты тоже.
— Отклоняется, твое убийство не было моей основной целью. Если бы я хотел, то сделал бы это сразу и без всякого валяния в грязи. Дублет потом полночи чистить пришлось, между прочим. А это был самый лучший. Я не стал бы его портить просто так, тем более, из-за какого-то убийства.
Ты хмыкаешь, но веришь.
— А во-вторых, я могла выкрутиться в определенный момент как раз потому, что ты не намотал мои волосы на кулак, окончательно обездвиживая меня.
Он снова тянет тебя за волосы, уже наклоняя твою голову вбок, и его слова обжигают ухо, несмотря на прохладу его губ:
— Тогда я еще не был уверен, что ты предпочитаешь более жесткую прелюдию, дорогая, — ты вздрагиваешь, ведь его вибрирующее, низкое, темное с едва уловимым рыком «дорогая» все еще заставляет твои внутренности сворачиваться тугим, раскаленным узлом. — Это не ошибка, а знак доброй воли на переговорах.
Переговоры? Это точно в духе Астариона. Ты смеешься, несмотря на его близость. Каждый день ты с трудом веришь, что он эльф. По правде говоря, тебя это почти не беспокоит в последнее время. Как и то, что он абсолютно точно владеет тобой почти полностью. Ведь он — твой не в меньшей степени. Удивляет — определенно, но точно не беспокоит. Все правила были перечеркнуты еще в Лунных Башнях, и ни разу ты еще не пожалела о своем выборе. И очень надеешься, что не пожалеешь и впредь.
Он снова выпрямляется, явно довольный собой, и возвращает все внимание к твоим волосам.
— Ты не будешь против, если я заплету их для тебя? — и снова это сомнение в его голосе.
На секунду ты жалеешь, что не можешь просто прочесть его мысли, но тут же гонишь эту идею, ведь такое вторжение в личные границы для него самое неприемлемое, а ты их уважаешь как можешь. Поэтому делаешь самое простое и сложное одновременно. Разворачиваешься к нему лицом и задаешь вопрос прямо:
— Почему ты спрашиваешь? Ты можешь делать что хочешь, это всего лишь волосы.
Он вздыхает, и на секунду ты думаешь, что вся проблема в том, что он все еще не уверен в своих желаниях, но дело совсем в другом:
— Что ты знаешь про наши традиции?
Видимо, он понимает по твоему недоумению, что не так уж много. Ты и правда никогда не задавалась этим вопросом. Высшие эльфы тебя нисколько не интересовали, особенно их традиции. Застукай тебя жрица Ллос за изучением чего-то подобного, и тебя бы наверняка приговорили к казни как еретичку.
Он снова вздыхает и осторожно касается твоих волос, будто в этом простом жесте сокрыто нечто большее. Молчание растягивается, и ты слышишь отдаленные разговоры в другой части ваших комнат, мерное потрескивание поленьев и, кажется, глухое кошачье мурлыканье неподалеку. Ты бросаешь короткий взгляд в сторону и замечаешь кота Йенны, пристроившегося сбоку от камина.
— Для нас это не просто волосы, — ты тут же сосредотачиваешь все внимание на Астарионе, и он немного кривится, но продолжает: — Длинные волосы — признак благородства, могущества и силы, — он тут же убирает непослушный локон со лба слишком резким движением руки и хмурится сильнее. — Потому и не полагается трогать их без разрешения. Обычно только самые близкие могут позволить себе такое, — он упирается в тебя взглядом, и у тебя перехватывает дыхание от разнообразия тех эмоций, что он дает тебе увидеть. Но больше всего тебя грызет его сомнение. А еще где-то на дне зрачков ты различаешь едкую, отравляющую боль. Ее ты ненавидишь особенно сильно.
— Астарион, — ты берешь его руку и легко сжимаешь, когда он несколько замирает, будто ожидает услышать от тебя не тот ответ, — больше не спрашивай меня об этом. Ты можешь делать с моими волосами всё, что и когда захочешь, — его глаза расширяются от удивления, но ты тут же добавляешь куда тише: — Только не в присутствии других дроу... — ты отводишь взгляд в сторону, ведь это перебороть в себе до сих пор не можешь, но он только легко сжимает твою руку в ответ, и ты точно знаешь, что он улыбается. Твои границы он уважает тоже.
— Спасибо, — ты почти не слышишь это слово, но точно чувствуешь всю нежность, с которой он целует тебя в макушку.
Ты снова поворачиваешься к нему спиной, и он тут же принимается перебирать твои волосы, распределяя их на множество прядей. Его руки умелые и ловкие, будто делал он так уже много раз в своей жизни. И ты снова спрашиваешь:
— Откуда ты знаешь, как плести косы?
Он хмыкает, звонко и легко.
— С такими-то сестрами? — это слово впервые не подпитано ядом, и тебя это удивляет. На секунду ты думаешь, что он говорит вовсе не о других отродьях, но: — Когда из зеркал помощники так себе, а жить хочется всем одинаково, приходится иногда полагаться даже на тех, кого лучше бы никогда не знал. Дал любила пробовать что-то новое, и мне она доверяла больше прочих. А Аурелия иногда просила о помощи в свой первый год.
Вы снова замолкаете, но это умиротворяющая тишина, которая совсем не давит на тебя. В какой-то момент ты улавливаешь тихую мелодию, которую Астарион начинает напевать едва уловимо, и ты душишь улыбку, пока его пальцы подхватывают, перекручивают и закрепляют твои пряди в замысловатой манере. Тебе и любопытно понаблюдать за ним в этот момент, но зеркало и правда вам не помощник.
Стоит ему подобраться к волосам у твоего уха, как его движения замедляются и становятся еще аккуратнее, чтобы не доставить тебе дискомфорта. Каждое легкое касание отдается приятной дрожью, заставляя его действовать еще медленнее.
— Полагаю, у дроу все совсем не так? — ты выныриваешь из неги и улыбаешься. Ты любишь, когда он пытается узнать тебя чуть лучше.
— Угу, — пытаешься сосредоточиться, но это сложно. Ты почти в трансе. — В домах этим обычно занимаются рабы, — он так резко хмыкает, что ты уверена, что и глаза он тоже закатил. — Но длинные волосы и у нас в почете. Все дроу любят красивые вещи, — его пальцы замирают, и ты думаешь, что опять сболтнула лишнего. Его хозяина вы убили, но вопрос рабов и вещей для него все еще острый. Если речь не о гномах...
— И тебя не смущает, что мои такие короткие? — его голос едва заметно вздрагивает, ты хочешь обернуться, но его пальцы в твоих волосах не дают тебе сделать этого, удерживая голову в одном положении, и ты не сопротивляешься. Собственную уязвимость вы не любите одинаково.
Вместо этого ты просто берешь его руку, тянешь и целуешь запястье:
— Ты все еще самый красивый высший эльф, которого я когда-либо видела. И я не могу представить тебя иначе, — ты правда пытаешься, но слишком любишь каждый его короткий серебряный локон, особенно когда в них так приятно зарываться пальцами. Это наталкивает тебя на неожиданную мысль: — А ты не против, что я трогаю твои волосы?
— Не слишком ли поздно для этого вопроса? — он наклоняется и прикусывает кончик уха, начиная посмеиваться. Ты только и можешь, что толкнуть его слегка в бедро, отчего он смеется сильнее. — Думаю, ты смогла бы убедить меня дать тебе полноправный доступ, ведь иногда мне кажется, что ты буквально не можешь оторваться от меня, настолько я неотразим...
— Невыносим, ты хотел сказать?
— Думаешь? А мне казалось, именно мою выносливость ты особенно ценишь ночами, разве не так, любовь моя? — и если «дорогая» скручивало твои внутренности узлом, то это обращение заставляло его лопаться и растекаться жаром по каждой клеточке твоего тела. — Так я и думал, — он снова выпрямляется, и ты разве что не видишь его самодовольную ухмылку. — А теперь сиди смирно, я почти закончил.
Ты слушаешься. Этот момент близости слишком значителен для него, чтобы портить его вашими вечными спорами. И ты точно знаешь, что ему и правда важно, как именно ты видишь его.
В конце концов он останавливается, стоит и смотрит на тебя внимательно, задумчиво постукивая пальцами по нижней губе, жестом требуя повернуться так и сяк, а потом берет тебя за руку и подводит к зеркалу, оставаясь в стороне, чтобы не оказаться перед серебряной гладью, будто бы он мог испортить твое отражение когда-либо вообще.
Он оставляет большую часть твоих волос распущенными, и только множество не тугих, тонких кос отходит от висков назад, сплетаясь между собой около ушей и заканчиваясь аккуратным, витиеватым узлом ближе к затылку. Красная краска на кончиках твоих волос вплетается в белый, подобно узорчатой вышивке. Или брызгам крови, к которым ты уже так привыкла.
— Ну вот, теперь на улицах на тебя будут обращать внимание совсем немногим меньше, чем на меня, — он старается звучать высокомерно и серьезно, но его глаза смеются.
— Ой, замолчи и поцелуй меня уже.
— Дерзкие сегодня? — его рука ласкает твою щеку, и ты прижимаешься к нему сильнее.
— Аста... — договорить он тебе не дает, просто тянет и целует с невозможной смесью из страсти и нежности, как умеет, пожалуй, только он, заставляя тебя задыхаться, но уже не от возмущения, а от разрывающего изнутри пламени. И жар оттого ощущается сильнее, чем больше тебя ласкают его холодные прикосновения. И, конечно, твои пальцы сами находят свое законное место в его волосах, тянут завитки на затылке, заставляя его одобрительно урчать тебе в губы и целовать еще глубже, еще жарче, невыносимо вытягивая с воздухом из твоих легких череду старательно сдерживаемых стонов. И тебе всегда будет мало всего этого.
— Так что ты хотела сказать? — он отрывается от тебя под твой протестующий всхлип, и самодовольство, кажется, прирастает к его лицу на сегодня.
— Не могу дождаться, когда все уснут.
Он смеется в твоих руках, и ты продолжаешь перебирать его непослушные, но всегда идеальные локоны.
— Обычно для всех лучшим сигналом отхода ко сну является твой традиционный обход. Иди, любовь моя. Я буду ждать тебя. Я всегда буду ждать тебя, — любое самодовольство сменяется искренностью из ранимости и уязвимой открытости. Он снова целует тебя, на этот раз коротко, но не менее сладко, и подталкивает к опять что-то празднующей толпе.
И еще ни разу ты так не спешила уйти от него, как сейчас. Ведь тогда ты сможешь быстрее вернуться.
***
Хальсин встречает тебя теплой улыбкой и не менее теплыми объятиями.
— Видеть тебя — одно удовольствие, — и ты улыбаешься ему так же.
Но ты подошла к нему не за этим. И ты спрашиваешь его обо всем, что тебя интересует в эльфийских традициях, но когда речь заходит об волосах, он немного тушуется:
— Я бы не сказал, что это правило, — он кивает в сторону своих не слишком длинных волос. — У природы не бывает только одного верного пути. Но Астарион не соврал тебе, в некоторых кланах действительно существуют такие традиции. Кто живет в лесах и в гармонии с природой, тот не ограничивает себя только одной протоптанной тропой, предпочитая наслаждаться всем, что может предложить мир вокруг. Но я встречался с подобным в Сильверимуне, там достаточно много эльфов, но так же много людей и дварфов, и местные дома весьма ревностно чтят традиции, несмотря на всю открытость и доброжелательность...
Ты знаешь, Сильверимун — эльфийский город прямо над Мензоберранзаном. Туда бежали многие гномы в одну из ваших войн, а дварфы и эльфы были союзниками в войне за Мифриловые Палаты примерно в то же время, когда пал дом Облодра. Ваши отряды часто устраивают набеги именно на поселения возле Сильверимуна, ведь там же пролегает один из путей, по которым поставляются рабы в твой город. Ты думаешь, не так и не тогда ли Хальсин оказался в рабстве в одном из ваших домов, но спрашивать об этом не собираешься.
— ...и если так подумать, то Астарион вполне мог бы принадлежать к лунным эльфам, а они весьма строго чтут традиции. Хотя обычно они не ведут оседлый образ жизни, но возле Сильверимуна их было как раз достаточно, чтобы я успел познакомиться с многими из них, — он снова улыбается тебе, и эту улыбку ты узнаешь точно. Друид никогда не пойдет против своей природы. И узнал он тех эльфов и их традиции очень близко.
— О чем вы здесь шепчетесь, малыш? — к вам подходит заинтересованная Джахейра, которая не может оторвать взгляда от твоих волос примерно так же, как и от кубка с пряным вином в своих руках. Ее взгляд буквально бегает туда и обратно. — И когда же ты собиралась нам рассказать, что он вконец тебя охомутал?
— Ты о чем? — ты не понимаешь, на что намекает арфистка, и пытаешься не кривиться на ее снисходительное обращение «малыш», ведь ты гораздо старше ее, только годы не раскрасили тебя морщинами так же, как ее, ведь чистокровные эльфы — дроу или нет — не стареют так явно, как другие расы.
Она просто указывает на твои волосы, но не трогает их.
— Обрядовые косы, я узнаю их из тысячи, ведь когда-то мне плели похожие перед моей собственной свадьбой, — она только ведет бровью и отпивает из кубка, даже не морщась, а ты точно знаешь, насколько крепкое вино она предпочитает.
Ты недоуменно смотришь на них, но Хальсин все еще тепло улыбается, хоть и изучает теперь твои волосы с гораздо большим интересом.
— И правда, похожи, — он только протяжно хмыкает, вибрация его голоса напоминает звук скатывающихся камней по пологому склону, и его взгляд становится чуть грустнее, но не улыбка.
Ты просто уходишь, оставляя их перешептываться за своей спиной, и краем взгляда замечаешь ухмылку на лице Шэдоухарт, которая молилась новой богине все это время подле вас. Или так ты, по крайней мере, думала.
***
Мог ли Астарион заплести такие косы специально, ты не знаешь. Сегодня он удивил тебя не раз и не два. Но гадать бессмысленно, поэтому ты наконец просто отворяешь небольшую комнату, в которую сбегаете последние ночи, и конечно он ждет тебя, удобно расположившись на узкой кровати, неизменно с книжкой и бокалом вина в руках. Тебе даже не надо ничего говорить, ведь он сам все чует:
— Как там наши звери в эльфийских шкурах? — его взгляд задерживается на тебе и едва заметно жжется. — Все так же не обучены манерам?
Конечно, он уже знает, что ты обняла Хальсина. Ты закатываешь глаза и укладываешься с ним рядом без спроса, ведь точно знаешь, что только это может заставить его перестать возмущаться — когда ты в конце концов все равно оказываешься в его цепких, жадных руках. Быть с кем-то, тем более одним, все еще новая концепция для тебя, но если судить по его удовлетворенному вздоху и легкому касанию к твоей голове — ты справляешься весьма неплохо.
Может, эти косы он выбрал все же не случайно. Но ты еще сомневаешься. Ты ни разу не слышала от него, чтобы он говорил как кто-то, близко знакомый с законом и порядком, и его слишком теплые слова про сестер не вяжутся с его обычной горечью по отношению к другим отродьям и его прошлому. С тех пор, как вы посетили его могилу, Астарион открывается с каждым днем с новых сторон, кажется, незаметных даже для него самого...
— Кстати, Джахейре очень понравилась моя новая прическа, — ты решаешь зайти издалека, на случай, если старая арфистка все же ошиблась.
— Неужели? — его тон самоуверенный, но под ним точно прячется желание одобрения. — Будто кто-то еще сомневается, что только у меня здесь есть непревзойденный вкус, — или это тебе просто кажется...
Он наконец отставляет бокал с вином, перехватывает книгу другой рукой и притягивает тебя ближе, укладывая к себе на грудь и глубоко вздыхая в твои волосы. С другой стороны, кажется тебе что-то крайне редко...
— А почему ты выбрал именно такие косы?
Твой тон выверенный и четкий, не более, чем простое любопытство, но ты все равно отвлекаешь его, принявшись выводить пальцем узоры по его груди, пусть все еще и скрытой под идеально сшитым сюртуком.
На секунду он все равно перестает дышать и замирает, и как он, так и ты.
— Не знаю? Не уверен... — и он абсолютно точно не врет. — Я хотел сделать что-то действительно красивое, и эти косы — первое, о чем я подумал...
Ты поднимаешься, чтобы заглянуть в его глаза, но видишь только неловкое смятение, будто он снова бороздит туманные просторы своей памяти, отчего ему определенно некомфортно. Ничего страшного: воспоминания могут и не вернуться к нему полностью, но эти яркие всполохи из его прошлого — непринужденная уверенность в судебных делах, не такие уж частые эльфийские традиции, косы, которые он, видимо, видел где-то, возможно, на ком-то очень близком и дорогом его еще бьющемуся сердцу — бесценное сокровище, и ты будешь хранить их, пусть даже от него самого, ведь он точно еще не осознает, что это осколки его собственной потерянной жизни.
Ты легко проводишь рукой по его напряженному лбу, прогоняя морщины и смахивая непослушную, но такую любимую тобой прядь. Как он лишился своих длинных волос, ты тоже не спрашиваешь. Об этом он расскажет тебе сам позже, ты знаешь точно, иначе бы он не признался уже в так многом изначально. Ты просто наклоняешься к нему и шепчешь нежное «спасибо» в губы, прежде чем поцеловать его и окружить своим теплом полностью, ведь слишком долго он бродил в промозглых тенях, когда достоин совсем другого.
