Я глаукома, больной зуб
Ежедневная сухость во рту
И это правильно
Боже, это так правильно
Не бьёт меня молот, не жнёт серп
Я страшнее и гибельней всех
И это правильно
Боже, это так правильно
©
Рамси смотрит себе на руки, медленно, незаметно ощупывает стол: каждую прожилку древесины, каждый скол в переплетении линий. Должно быть, кто-то когда-то вонзил сюда нож… А вот здесь точно пытались вырезать какой-то рисунок — на ощупь сложно понять, какой именно. Интересно, кто это был — возможно, он сам когда-то так развлекался. Но эти мысли не помогают — на что бы Рамси ни старался отвлечься, злые грёзы всё равно одолевают его, и отец всегда знает об этом, замечает перемену с первого мгновения. Он сидит напротив, не говорит ни слова, но Рамси чувствует, как в воздухе повисает тяжесть. Очередной день, в котором она не отступит, что бы он ни делал, очередной день, который он проведёт словно за грязным пыльным стеклом — повезёт ещё, если не взаперти. Ненавижу, ненавижу, ненавижу.***
Темнота и тишина — отличные друзья для мыслей. Это открытие спасло Рамси: теперь, сидя на запертой псарне, он больше не плакал и не бил в дверь, умоляя простить его. Он брезговал своей слабостью. Не пристало ему так унижаться: он должен держаться достойно, если хочет стать лордом. Лорды не плачут, лорды не умоляют — это лордов все боятся. Отца, например, — настолько, что даже прячут от него страх. Рамси как-то подсмотрел за кастеляном, возвращавшимся из отцовских покоев, — на нём не было лица, и Рамси до сих пор гадал, что же происходило за закрытыми дверями. Растянувшись подле тёмных клеток на грязной твердой земле, Рамси думал. Завтра его выпустят — но послезавтра он может снова оказаться здесь по воле отца. Рамси не обижался на него — отец старался воспитать достойного наследника, и один из уроков — о бесполезности слёз и криков — Рамси уже извлёк. Отец никогда не кричит, чаще всего говоря очень тихо, но его все слушают. Когда Рамси вырастет, он станет таким же. Настоящий лорд — такой, как его отец, — не нуждается в повышении голоса, чтобы его слушались. Времени было предостаточно, и Рамси не тратил его зря: он раскладывал воспоминания по полочкам, собирал из них тома, прямо как те, что стояли у мейстера Уолкана. Что же должно быть в самом начале? Рамси вспоминалось, как он, ещё толком не умея ходить, цеплялся за руку отца, чтобы подняться на ноги. Или же это просто сон? Вспоминая отца, Рамси с трудом представлял, чтобы тот разрешил вот так опереться на себя, пусть даже совсем маленькому сыну. Видимо, это воспоминание всё-таки было ложью. Вот другая картинка точно правдива — вот Рамси пытается обнять отца, но тот убирает его руки и отсылает прочь. Это, кажется, было в тот день, когда Рамси услышал перепалку прислуги: кто-то назвал его отца плохим словом, и Рамси бросился на него с кулаками. Тогда ему казалось, что отец нуждается в защите; теперь же он понимал, как глуп и мал был тогда. Рамси попытался вспомнить, когда после того случая он в последний раз видел обидчика, и не смог. Изрезанная рука саднила, и сейчас, когда ничто не тревожило глаза и уши, боль будто усиливалась. Рамси поморщился: это и правда был глупый поступок, как будто он совсем ещё неразумное дитя. Только младенец либо круглый дурак смог бы додуматься до такого. Нож, которым Рамси резал себе руку, был тонок и гибок, совсем как мечи рыцарей на картинах. Рамси поначалу пробовал водить им по руке, как иглой, но боль казалась бесполезной — кожа еле-еле краснела. Отец точно бы не заметил этого. Кровь, которая полилась из раны после, напугала Рамси. Он и прежде стирал себе кожу, но так много собственной крови ещё не видел. Он, рыдая, побежал тогда к отцу — сейчас Рамси сжимался от стыда, вспоминая об этом. Рамси представлялось как наяву: вот они сидят за обеденным столом, и Рамси будто невзначай показывает запёкшуюся кровь на руке. «Что случилось, Рамси?» — спросит его отец. «Упал», — спокойно ответит Рамси. Отец точно начнёт беспокоиться — вряд ли он будет бегать вокруг него, это было бы даже смешно, но точно позовёт мейстера и, возможно, даже будет приходить к постели сына, пока тот лежит полумёртвый и бесчувственный. На самом же деле произошло иное — отец, услышав пропитанный слезами рассказ, сразу же приказал отправить его сюда. Теперь Рамси понимал и сам: это было очередной его слабостью. Рамси часто говорили, что он много болтает, и теперь к болтовне прибавилось ещё кое-что, о чём он, трогая свою бедную руку, уже сожалел. Он никогда не сделает этого с собой снова.***
— Ты опять мне солгал. Голос отца пролетает сквозь воздух, словно пущенная стрела, и вонзается точно Рамси в сердце. — Я не… — И продолжаешь лгать. Отец никогда не кричит, и Рамси жалеет об этом как никогда: он быстро научился не слушать ругань прислуги за его спиной, делать так, чтобы их голоса превращались для него в неразличимый гул. Но к этому тону, пронизывающему всё его существо, он вряд ли когда-то сможет даже просто привыкнуть. У них на самом деле очень много похожего, как бы отец этого ни отрицал. Прежде это радовало Рамси, теперь — пугает. Порой Рамси слишком сильно не хочет видеть в себе отца, не хочет, чтобы их хоть что-то связывало, но есть узы, которые никто не в силах разорвать. Отец часто говорит, что кровь Рамси — дурная, но разве в венах отца и сына не течёт одно и то же? — Я уже начинаю думать, что тебе недостаёт ума понимать мои вопросы, — начинает отец, и Рамси сжимается на твёрдом резном стуле, — хотя и в том, и в другом случае итог один. Тот, кто осознанно отрицает очевидное, — не менее глуп, чем неспособный уследить за беседой. Рамси выдыхает. Обвинение в глупости — ещё не худшее, что отец мог бы сказать.***
Рамси не любил читать: собственные истории, придуманные в голове, казались ему куда интереснее сочинённых кем-то другим. Одна из них, правда, засела в его голове надолго — про мальчика-рыцаря, выигравшего Королевский Турнир. Рамси не знал, что именно ему так сильно понравилось, но он упрашивал мейстера Уолкана дать ему прочитать этот рассказ ещё разочек — тот, однако, оставался непреклонным и лишь отмахивался. Рамси быстро забыл детали, но одна фраза осталась с ним надолго. «Равен Уотерс поднял высоко вверх свой меч, обагрённый кровью поверженного, после склонился перед королём и попросил лишь одного: ни богатств, ни наград ему не было нужно, ни руки королевской дочери; имя своего Дома — вот единственное, чем он желал обладать отныне и навсегда». Имя своего Дома. Рамси никогда не спрашивал, почему он — Сноу, а не Болтон, но всегда носил в себе чувство чужеродности. Он вырос здесь, в этих стенах, и не знал ничего, кроме них, но будто бы не был их полноправным жителем. Даже кастелян, даже псарь, даже мейстер принадлежали Дредфорту куда больше, чем он, сын лорда — а всё потому, что на них не стояло жалкого клейма вместо родовой фамилии. — Отец, — спросил однажды Рамси, — кого я должен победить, чтобы ты сделал меня Болтоном? Отец нахмурился — еле заметно, но так, чтобы Рамси увидел его недовольство. — Кто надоумил тебя спросить такую ерунду? Рамси стыдливо посмотрел в пол. — Я прочитал в книжке… Ну, про Равена Уотерса. Он с надеждой посмотрел на отца. — Не припоминаю такое имя. — Я взял её у мейстера Уолкана, — принялся рассказывать Рамси, — Равен Уотерс был рыцарем, сильнее всех в Вестеросе. Он сражался в Королевской Гавани, победил всех, и его отец дал ему свою фамилию… Рамси хотелось добавить: «И сказал, что любит его». Но произнеси он это — отец точно отругает его за излишнюю мягкотелость. Не стоит. Нужно вовремя остановиться. — Не всё, что пишут в книгах, — правда, — сухо ответил отец, явно не растроганный историей, — к твоему возрасту уже пора бы это понимать. — Равен был почти мой ровесник, — соврал Рамси. Равен был в два раза старше него — ему было целых четырнадцать. — Довольно, — прервал его отец, — похвально, что ты читаешь. Тебе лучше вернуться к этому занятию, а не забивать себе и мне голову бесполезными вопросами. — Я никогда не стану Болтоном? — упавшим голосом переспросил Рамси, ещё не готовый принять поражения. — Высокое самомнение иногда бывает на пользу, но не в твоём случае. Возвращайся к занятиям — мой наследник, коим ты хочешь стать, прежде всего должен быть хорошо образован. Рамси больше ни разу не попросил книжку про Равена — становилось больно от зависти. Но Равен был взрослым, большим и сильным — когда Рамси станет таким же, отец, разумеется, передумает, и обнимет его точно так же, как обнимал Равена лорд Веларион. Рамси представлял, как отец говорит, что гордится им, и улыбался в подушку.***
— Как же мне надоело твоё поведение, Рамси. Порой я действительно жалею, что позволил такой грязи появиться в моём доме. Да, конечно. Ничего другого ждать не приходится. — Сделанного не воротишь, отец. Тебе достался я, и это проклятие тебе нести до конца, — Рамси старается говорить как можно более важно, отстраненно, подражая. Может, хоть тогда отец поймёт, как много между ними похожего? — Хоть в чём-то ты бываешь прав. К сожалению, это так. Попытка сменить тему не удаётся. — Так почему ты украл мясо с кухни? Тебя плохо кормят? — Вполне прилично. — Тогда чего ты хочешь? Хочу, чтобы ты сдох. Сказать правду или соврать ещё раз? Искусная ложь, придуманная заранее, в нужный момент всегда пропадает из головы.***
Рамси не любил читать, но писать ему нравилось ещё меньше. К несчастью, это занятие выпадало ему чаще: Рамси должен был каждый день отчитываться отцу о своих делах, описывая, что, когда и с кем он делал. За каждую провинность, будь то слишком громкий смешок либо невпопад сказанное слово, Рамси должен был писать ещё одну бумагу, на сей раз с объяснениями того, за что, как он думает, его наказали. Рамси был уверен, что отец не читает ничего из принесённого, и однажды написал на листе непристойную шутку, подслушанную на кухне. Следующий день, проведённый на псарне в темноте, без еды и воды, показал, что Рамси ошибался. Что происходило сегодня? Рамси позавтракал, почитал книгу, попытался прийти к отцу, но тот не пустил его — про это лучше не писать, он и так помнит. Прошёлся по двору, где никто, как всегда, не был рад его видеть. Рамси уже не пытался понять, почему его сторонятся — он принял это, ведь никто не мог ему ответить. — Отец, почему никто не хочет со мной дружить? — Ты этого не понимаешь? Рамси понимал, но ему до последнего хотелось надеяться, что он просто дурак, неспособный делать это правильно. — Мейс сказал, что я проклят с рождения и зачат в пороке. Эти слова висели над Рамси уже несколько дней. Мальчишка, на вид чуть старше него, сказал это и убежал сверкая пятками прочь — знал, что Рамси ничего не сможет ему сделать. Часть фразы Мейса Рамси опустил: тот ещё называл его мать шлюхой, а его самого — ублюдком. — Кто это — Мейс? — Сын поварихи. Отец коротко улыбнулся, и Рамси потянулся к нему — сейчас ему помогут! — Ты позволил сыну поварихи такую вольность? Надеюсь, завтра ты не пожалуешься мне, что повздорил с дочерью псаря. На твоём месте я бы молил богов, чтобы этот мальчишка не рассказал о твоём позоре другим. Это ты называешь достойным поведением? И ты ждал, что я заступлюсь за тебя? По правде говоря, Рамси ждал. По тону отца, впрочем, было понятно, что эти ожидания напрасны. — Нет, отец. Прошу прощения. — Он вновь вспомнил услышанную фразу, на сей раз вежливую: — Впредь такого не повторится. …Дочь псаря и правда была достойна того, чтобы повздорить с ней — вечно надменное лицо, как у какой-то принцессы на картинке в книжке. Они не были знакомы, но часто видели друг друга — в последний раз, когда Рамси оставили на псарне, она и вовсе была той, кто запирал и отпирал дверь. Рамси краснел, стесняясь своего наказания, но старался не показывать смущения перед ней — ещё подумает, что он краснеет из-за неё. Он читал в книгах, что так бывает. После этого обычно просят руку и сердце, потом женятся, и из такого союза появляются прекрасные чистые дети. Кто-то, впрочем, выбирает пойти по иному пути — Рамси знает об этом не понаслышке. Ни рука, ни сердце Миранды — она сама назвала ему своё имя — Рамси не требовались, но она была единственной, кто не чурался его, не брезговал его присутствием, а Рамси уже научился не разбрасываться ценностями. Псы — многие были ещё щенками — также не были против Рамси поблизости. Поначалу он боялся их оскаленных острых зубов, но вскоре понял, что именно они составляют ему единственную компанию в щемящем одиночестве. Если он ещё выходит наружу и живёт в замке, то каково им здесь, в вечной темноте? Однажды он впервые протянул руку к клетке — и почти сразу наткнулся на плотную жёсткую шерсть. Испугавшись, он дернулся назад, но позже рискнул снова. Должны быть, псы привыкли к нему точно так же, как и он к ним. Рамси тогда обошёл все клетки и отделался лишь парой укусов — почти везде его встречали загривки или мокрые языки.***
— Я отнес мясо на псарню. Собак не кормят уже несколько дней, — холодно сообщает Рамси. Он выбрал стратегию правды — она, скорее всего, приведёт его во тьму, но ради разнообразия попробовать стоит. Мгновение — и щёку Рамси обжигает болью. Поначалу Рамси прикладывает к лицу руку, ошалело смотрит по сторонам, не понимает, что произошло. Он не может поверить. Рамси множество раз била прислуга — несильно, боясь, судя по всему, гнева его отца. Им было невдомёк, что тот, скорее всего, встал бы на их сторону, возникни вдруг спор. Отец же никогда не бил его — и эта пощечина показалась сном, чем-то ненастоящим. Он не мог. Отец не мог его ударить. — Я удивляюсь самому себе, — тон отца вовсе не поменялся, — что смог произвести на свет такую мерзость. Когда ты был помоложе, я отправлял тебя на псарню — теперь же ты повёлся с дочерью псаря и воруешь с кухни мясо, чтобы накормить этих тварей. Я старался сделать из тебя образованного и начитанного человека — но книги научили тебя лишь врать и изворачиваться. Рамси хочется улыбнуться сквозь дрожь в теле: он никогда прежде не видел отца таким беспомощным, и это очень приятно. Да, что бы отец для него ни приготовил — он переживёт всё. Сейчас его ударили — значит, скоро настанет пора бить самому. Тогда тяжесть, висящая над ним, наконец-то развеется — Рамси чувствует это особенно ярко. — Наказывай меня как хочешь. Мне всё равно.***
— Завтра к нам прибудут гости из Винтерфелла, — сообщил Рамси мейстер Уолкан, — Хранитель Севера Эддард Старк, его сын Робб, его дочь Санса. — У него двое детей? — с завистью спросил Рамси. Родись у него сестра — был бы хотя бы один человек, обречённый быть рядом всю жизнь. — Пятеро законных детей, — разъяснил мейстер, — и бастард. Бастард. Рамси отчего-то очень захотелось поглядеть на него — каков он из себя, как говорит со своим отцом, как держится, как много знает об истории. Рамси наверняка превзошёл бы его, но пока это лишь грёзы. — Бастард не приедет? — переспросил Рамси. — Бастардам не дозволено быть рядом с законными детьми. Равно как и с лордами-отцами во время важных поездок. Вы сами это прекрасно знаете. О да, Рамси знал это — его жизнь любезно показывала примеры. Всякий раз, когда к отцу кто-то приезжал, Рамси сидел в своей комнате и не показывался до тех пор, пока кто-то не передавал ему разрешение выйти. Рамси уже ненавидел Старков, их большую семью и особенно брата-бастарда. Они будут отнимать время его отца… Впрочем, ему это время всё равно никогда не досталось бы. Рамси давно нужно было прекратить тешить себя надеждами. — Сколько лет Роббу Старку? — продолжал расспросы Рамси. — Двенадцать, почти как вам. Почти как ему. Ещё год — и ему тоже будет двенадцать… …Старки прибыли рано утром, разбудив Рамси шумом. Дверь его покоев уже была заперта снаружи — отец заранее позаботился, чтобы Рамси не путался под ногами, ну-ну. Его снова недооценили — он проскользнул в окно, спрыгнул вниз. Высота была приличной, и у Рамси заболели спина и голова, но он счёл это достойной ценой за возможность посмотреть на гостей. Эддард Старк казался очень серьёзным, но не таким, как отец — Рамси не мог объяснить, в чём именно их отличие, но оно казалось разительным. Робб вышагивал так, будто это он был Хранителем Севера, и это раздражало Рамси. Будь у него самого столько спеси — он давно истратил бы всю бумагу, исписывая её покаяниями. Старки же не казались семьей, в которой сын не может перечить отцу. Должно быть, лорд Старк даже говорит с Роббом, а не читает список сделанных сыном дел за день. Рамси прищурился: странные. Санса Старк оказалась симпатичной, и Рамси пожалел, что не может оставить её в Дредфорте рядом с собой. Он долго боролся с желанием выйти из толпы и показаться ей, попробовать заговорить: если он попадётся на глазу отцу — одной псарней вряд ли отделается. Рамси немного побродил по двору, раздумывая над своей речью: отец всегда учил быть вежливым, и тут, пожалуй, к нему следовало прислушаться. Леди любят учтивость, особенно если это дочери знатных лордов. Толпа постепенно разошлась — замок вернулся к привычным делам, а Санса осталась сидеть поодаль, боязливо, как показалось Рамси, осматриваясь. — Уважаемая леди, — начал Рамси, резко подходя и присаживаясь рядом, — разрешите составить вам компанию. Ваше имя Санса, не так ли? — Так, — Санса кивнула, и в её лице Рамси прочёл страх, — а как вас зовут? — Рамси, — чинно сказал Рамси и поднялся на ноги, протягивая руку, — леди Санса, позвольте мне показать вашей достопочтенной персоне наш замок, который, пожалуй, не сравнится по красоте с вашим. Рамси выпалил всё это на одном дыхании и, кажется, переборщил со словами. — Простите, Рамси, — виновато ответила Санса, — но мой лорд-отец велел мне дожидаться его тут. Он сейчас беседует с… — Моим отцом, — подсказал ей Рамси. Удивлённый взгляд Сансы заставил его улыбнуться. — Я не знала, что у лорда Болтона есть дети. Прошу меня извинить, лорд Рамси, я не слишком умна. — Мой отец никогда не рассказывает про меня, — зачем-то признался ей Рамси, — меня как будто нет. — Отчего же так? — Рамси снова присел рядом с Сансой, и та решила продолжить разговор. — Простите, наверное, это невежливый вопрос. Это было правдой: Рамси никогда не говорил об этом. Тем не менее, сейчас ему захотелось попробовать что-то новое. — Я бастард, — резко сказал он, и у него закружилась голова, как от испуга, — моя фамилия — Сноу. Санса на секунду вздрогнула. Рамси вздохнул: теперь и ей он будет отвратителен. — У моего лорда-отца тоже есть сын-бастард, — сказала Санса, — его зовут Джон. Она не стала продолжать, и Рамси промолчал тоже, но в груди стало теплее: должно быть, Джон Сноу — тоже лишний в своей семье. — Разрешите узнать, — начала вновь Санса, — правда ли, что у вас в замке есть коллекция плащей из человеческой кожи? Мне рассказывали об этом. — Правда, — гордо сказал Рамси, делая вид, что видел их вживую, — они вывешены на стенах ровными рядами, и каждый, кто становится нашим врагом, рано или поздно попадает туда. — И вам их не жалко? — Кого, врагов? — усмехнулся Рамси. — К чему жалеть тех, кто сам выбрал свой путь? Санса явно не была согласна с ним, но спорить не стала: настоящая леди, не то что Миранда. — А как в Винтерфелле наказывают изменников и предателей, леди Санса? — поинтересовался Рамси. — Не можете же вы их просто прощать! — Мы их не прощаем. Отец рубит им головы, — Сансу передёрнуло, — но мне никогда не разрешают за этим наблюдать. — А вы бы хотели? — Не знаю, милорд. Сомневаюсь, что в этом зрелище есть хоть какая-то привлекательность. Рамси тоже сомневался в этом: несколько лет назад, когда он случайно забрёл слишком глубоко в лес, он нашёл там болтающееся тело в петле. Тогда он закричал и побежал прочь так быстро, как только мог, но всё стало хуже, когда через несколько дней мертвеца привезли в замок. Отец посадил Рамси наблюдать, как труп обмывают, и в конце концов он не выдержал и отвернулся — ночь на псарне казалась приятней, чем эта картина. Потом Рамси ещё долго думал о том человеке: он убил себя сам, и Рамси, прежде даже не знающий о таком, стал размышлять о том, каково это. Правда, все его намерения легко обрывались одной лишь фразой — «Нельзя бросать отца и оставлять его одного». С казнью, однако, всё было иначе — прежде всего это величие, которое необходимо показать всем, кто дерзнёт усомниться в их чести. На это Рамси, пожалуй, и поглядел бы — это не синий иссохший висельник. Эддард Старк и отец вышли во двор неожиданно — Рамси даже не успел скрыться. — Лорд Старк, — поклонился он. Хранитель Севера кивнул ему в ответ. — Ты, должно быть, Рамси Сноу? Твой отец рассказывал о тебе. Рамси затаил дыхание. Интересно, что именно говорил отец: хвалил или жаловался на него? На следующий день после отъезда Старков отец позвал его к себе и устроил взбучку за болтовню с Сансой. Рамси ждал этого и заранее подготовился к спору. — Отец, она может быть моей леди-женой, — настаивал Рамси, — я просто хотел познакомиться… — Ни один уважающий себя лорд, а тем более Старк, не отдаст дочь за бастарда, — прервал его отец. — То есть я никогда не женюсь? — встрепенулся Рамси. — То есть ты опять слишком медленно думаешь. Женись, кто тебе запретит. Только уж точно не на леди Старк. Боюсь, что вообще не на леди. Он возьмёт и женится на Миранде — так решил Рамси. Она уже давно вьётся рядом с ним, и пора бы ответить ей тем же. Теперь он будто получил на это разрешение отца — значит, больше его желания ничто не сдерживало.***
Рамси не солгал отцу. Он и правда отнёс украденное мясо на псарню, но отнюдь не из жалости к голодным тварям: наказаниями можно было добиться послушания быстрее. Цель Рамси — сделать так, чтобы это послушание было абсолютным и касалось только его. Никто, даже Миранда, даже её отец, не должен иметь власти над сворой. Кажется, пока это получается: они слушаются каждой его команды, но надо бы испытать их послушание на деле.. — Всё, отец спит, — тихо произносит Миранда, неслышно подходя сзади, — мы идём? — Нет, я решил остаться в кровати, — раздражённо бросает Рамси, — конечно, идём. И они пошли — Рамси в начале процессии, Миранда — в конце, четыре громадных псины — между ними. Рамси долго думал, брать ли с собой Миранду — сладкое предчувствие этого мгновения терзало его сердце, и он не хотел делить с ней эту сладость, желал упиться ею полностью. Но Миранде нужна была благодарность: она помогала ему всё это время и заслуживала посмотреть. Мейс стоял у ближнего дерева, заспанный и злой. До чего же идиот. Рамси вздохнул от внезапно накатившей злости — Мейс по-прежнему считает его настолько слабым и бессильным, что без малейших опасений согласился встретиться с ним ночью на окраине леса. — Здорово, бастард, — бросает Мейс издалека. Ненавижу, ненавижу, ненавижу. Рамси быстро оглядывается — Миранда отстаёт, и в кромешной темноте вряд ли видно псов. Что же — Мейса ждёт занятный сюрприз. — Здорово, выродок. Рамси жалеет, что не может разглядеть, как округляется лицо Мейса — смешное, должно быть, зрелище. — Ты… ты… Миранда подходит сзади, обнимает Рамси за плечи. Пора. Он вздыхает полной грудью. Совсем скоро ему станет легко. Тогда, когда с Мейсом будет покончено. Сдохни, сдохни, сдохни. — Взять! — самое сладкое слово в его жизни… …Дорога домой кажется длиннее, чем на самом деле. Рамси немного пошатывает, он с трудом находит путь в темноте — помогает ладонь Миранды в его руке. С его души наконец-то свалился самый тяжёлый камень, но множество других всё ещё мешали дышать — но не всё сразу. Сразу ничего не бывает — а всё остальное уйдет постепенно. У Рамси отчего-то трясутся руки — а ведь пока он даже не увидел то, что осталось от Мейса, это предстоит утром. Ему хочется привести туда отца — показать ему, на что он способен. Когда-то отец ругал Рамси за то, что тот не дал Мейсу отпора — и этот упрёк уже не имеет смысла. Рамси умеет извлекать уроки и учиться на ошибках, каким бы тупым отец его ни считал. Интересно, что тот скажет, когда узнает? Он точно узнает, даже если Мейса обглодали до последней косточки. Отец всегда всё знает, и с этой мыслью Рамси пока не научился жить. — Я пойду с тобой, — Миранда не спрашивает, Миранда утверждает. Порой они ночевали вместе — Рамси уже давно перестал стесняться лишних ушей. Каждый в замке достоин знать — быть может, и ему наконец-то кто-то позавидует. Но сейчас Рамси настолько странно и тяжело на душе, что он бьёт Миранду по протянутой руке. — Отвали. Тебе лишь бы потрахаться. — Можно подумать, у тебя желаний больше, — Миранда усмехается, но покорно уходит. Рамси валится на кровать, зная, что сон придёт не скоро: крики Мейса раздирают голову изнутри. Как их только не услышал весь замок! В ночной тишине эти вопли были так хорошо слышны… Рамси хочется проблеваться: ему противно настолько, что это кажется единственным избавлением. Слабак. Его предки сдирали кожу с врагов, а он не смог даже лишить мразь жизни собственной рукой. Отец накажет его за трусость.***
— Ты неправильно держишь руку! — Миранда произнесла это так, будто была учителем по стрельбе. Рамси вспыхнул: нашлась самая умная! — Можно подумать, ты знаешь, как правильно. — А вот и знаю, — Миранда отняла у него лук, — дай! Сломаешь ещё. Она сделала эту штуковину сама, поэтому, кажется, имела право ею распоряжаться. Рамси даже не пытался возражать: себе дороже. — Вот та-а-ак, — медленно прошептала Миранда, и стрела со свистом рассекла воздух, попав ровно в яблоко. — Молодец, — кивнул Рамси, — дай попробую тоже. Миранда обняла его сзади, накрыла его руки своими, и у Рамси снова затрепетало сердце — и от её близости, и от сладкого предвкушения победы. Почему-то у неё вечно получалось стрелять лучше, чем у него — она всегда более ловкая и меткая. Рамси и гордился тем, что рядом с ним именно она, и завидовал ей. — Ты способный, — Миранда словно прочитала его мысли, — скоро и у тебя всё получится. Правда, за мной тебе не угнаться, но… Рамси запустил в неё яблоком из корзины. Миранда ловко увернулась и, смеясь, побежала по лесу прочь. — Попробуй догони! Рамси пустился за ней. Это было ребячество — но в последнее время всё было так спокойно и с Мирандой, и с отцом, и с мейстером Уолканом, что ему хотелось забыться и провалиться в детство, когда его ещё не мучили дурные мысли. Правда, в детстве он развлекал себя сам — тогда он ещё не знал Миранду, а играть с ним до неё никто не желал. Их с Мирандой игры постепенно переросли из обычных шалостей в непристойности, и Рамси, всё ещё вздрагивая от её прикосновений, желал их сильней и сильней. С того дня, как ему исполнилось двенадцать, мир вокруг него изменился: ему стали интересны взрослые дела, которые не одобрял мейстер Уолкан. Рамси помнил, как ещё давным-давно тот, проверяя его ночью, бил его по рукам, видя движения под одеялом. Рамси же настолько привык успокаивать себя именно так, что быстро научился скрываться. Сейчас же мейстер лишь неодобрительно смотрел на него, а отец как-то промолвил: — Надеюсь, ты достаточно внимателен, чтобы не произвести на свет очередного бастарда. Рамси знал, как получаются дети, но эта фраза испугала его: он ни за что бы не пожелал безвинному ребёнку такой судьбы, как его собственная.***
— Ты нужен мне, Рамси. Рамси не верит своим ушам: ему хочется ущипнуть себя за руку, но он боится проснуться от боли. От сна, в котором отец говорит ему эти слова, просыпаться не хочется. После смерти Мейса в замке много изменилось: никто не обвиняет Рамси, но он видит, что все знают. Во взглядах, направленных на него, кроме презрения теперь сквозит ещё и страх, и Рамси питается им, купается в его тошнотворных мутных волнах. Он может будто случайно зайти на кухню, и тогда мать Мейса тоже шарахается прочь со слезами на глазах. Рамси смеётся над ней и говорит, что из её жира она вполне может вылепить себе нового сына, лучше и выше прежнего. Её даже немного жаль: она никогда не поднимала на Рамси руку, а порой даже оставляла ему еду, чтобы тот рос большим и сильным; но её хрючево не помогло Рамси вытянуться в длину, а её сына он казнил за дерзости — мать предателя не заслуживает пощады. Отец теперь тоже смотрит на него по-другому. Возможно, Рамси просто так кажется, но эта перемена слишком заметна, чтобы быть лишь бесплотной грёзой. Рамси ликует — наконец-то кончилась череда гнева, наконец-то отец поверил, что его сын теперь достаточно взрослый, чтобы разговаривать с ним, а не отсылать прочь. А теперь ещё и… — Ты нужен мне, Рамси. Рамси вздыхает, как от удара, и, сжавшись, ждёт следующей фразы. Это точно ловушка. Может, отец проверяет его? Нет, он не покажет чувств, не выдаст, что ему есть до этого дело. — Отрадно это слышать. И для чего же? — Помнится, ты как-то пришёл ко мне с вопросом о том, как стать моим полноправным наследником. Формулировка была иная, но суть та же. Равен Уотерс. Рамси и сам уже успел забыть о нём. А отец помнит. Он помнит! У Рамси сжимается сердце. — И что с того? Тогда ты ответил, что лучше не забивать этим голову, и я послушался. — Теперь, похоже, настают иные времени. Может статься, что мне придётся пересмотреть твоё положение. Сердце Рамси трепыхается в груди, как тогда, перед охотой на Мейса. Неужели именно это поможет ему обрести то, о чём он так долго грезил? — Не торопись радоваться. Никаких решений ещё не принято — я просто извещаю о такой возможности, чтобы ты впредь думал о том, что ты делаешь и достойно ли это лорда Дредфорта. Рамси кивнул. — Я не подведу тебя, отец. Обещаю. Он давно уже не верит отцу — но будет делать всё, что ему прикажут, снова и снова. Просто потому, что не умеет иначе, просто потому, что все пути рано или поздно приводят его сюда.***
— Когда я уже стану твоей женой? — Миранда держала его за руку, и у Рамси от того, как переплетались их пальцы, каждый раз что-то щемило в груди. — Наши отцы никогда не разрешат этого. Он снова соврал ей — соврал, прекрасно понимая, что лжёт. — Мой — запросто. Он только и мечтает сплавить меня куда подальше. А ты к тому же почти Болтон. Наполовину лорд, погляди-ка. Заткнись, сука. Рамси захотелось ударить её. С детства Рамси знал, что люди женятся, когда любят друг друга. Любил ли он Миранду? Он не мог ответить себе: в книгах любовь всегда была чем-то приторным и приятным. Рамси же рядом с Мирандой было просто интересно, а с отцом, которого он тоже должен был любить, — и вовсе опасно и шатко. Прежде он точно любил отца — но теперь его сердце остыло, устав от невзаимности. Если он и правда такое чудовище, как говорит отец, — зачем притворяться кем-то другим и пытаться скрыть свою суть? В какой-то из книг Рамси прочитал, что тот, кто не способен любить, должен ненавидеть, и теперь отчётливо понял, что это — о нём. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. — Договоришься — больше не пущу к себе. — Я неправа? — сладко улыбаясь, переспросила Миранда. — Мне бы такую породу — я бы даже не подумала жаловаться. Быть сыном шлюхи и лорда лучше, чем дочерью шлюхи и кобеля. Прежде Рамси ударил бы её за оскорбление его матери — но теперь ему было всё равно. Она, должно быть, давно умерла, или отец убил её — он может, Рамси был уверен. Мёртвым уже не к чему, чтобы их дети дрались за них. Интересно, что бы сказала его мать, увидев его сейчас, узнав, кем он вырос? Наверняка удавилась бы, как тот мертвец в лесу.***
Тело по-настоящему намного тяжелее, чем Рамси представлял прежде: девочка была совсем маленькой, лет семи-восьми на вид, а весила как добрый мясной поросёнок. Рамси убил её с первого удара кинжала — ей оказалось и этого достаточно. Её мать рыдает где-то в стороне — Рамси уже начинает раздражать мерзкий плач. Пока он оттаскивает прочь тело, люди его отца держат бабу, чтобы она не набросилась на Рамси. Он смотрит в её заплаканные глаза — в них плещется столько ненависти, сколько, пожалуй, было в нём самом. Рамси чувствует с ней странное родство и приказывает убить сразу, не мучить — достаточно было того, что она видела смерть дочери и слышала смех её убийцы. Рамси не может остановиться — ему кажется, что его полуистеричные смешки вот-вот перейдут в слёзы, и он боится этого больше всего на свете. Тела, разбросанные вокруг, скоро начнут вонять — надо бы убираться отсюда поскорее, пока не слетелись вороны. Рамси представляет шарканье их когтей по лицам мертвецов, и его снова разбирает смех. Всё получилось очень быстро и неожиданно — Рамси даже не успел подготовиться. Впрочем, это не было нужно: убить оказалось просто, и только сильное головокружение да приступы смеха невпопад напоминали о сотворённом. Рамси должен принести отцу голову хозяина семейства. Он обещал, что вернётся не с пустыми руками. Эти люди оскорбили их дом, его семью… А ещё он мог и хотел сделать это сам, поэтому исполнил желание без промедления. Дредфорт готовился ко сну, когда Рамси подъехал к замку с добычей. Тут и там горели свечи, где-то лаяли псы, а в камине покоев Русе Болтона весело потрескивали страницы давно забытой книги про Равена Уотерса.