stwórca

      В своих экспериментах Дотторе не щадит никого и ничего: ни окружающую среду, ни людей, что вьются вокруг него назойливыми трупными мухами, ни уж тем более себя самого. О, себя самого особенно, вкладывает в эксперименты всегда так много, жертвуя зачастую не то что своим временем, личными финансами, здоровым сном, но и телом. Страшно представить, сколько он создал своих клонов плоть от плоти, отсекая от себя каждый раз внушительные куски мяса, чтобы каждое его творение было действительно им, а не просто обладало его внешностью. Это больно, заживает каждый раз долго, но Дотторе не отказывается от своего — стоит до последнего, крупно вздрагивая под горячими ладонями Омеги Билда, удерживающего его на месте, пока острое лезвие вспарывает кожу и мышцы.       — Всё могло быть намного проще, — говорит ему Омега Билд немного позднее, сшивая края свежей раны хирургически точно, слишком привычно. И Дотторе смеётся, роняя голову на его плечо, вдыхает шумно запах человеческой кожи, не жалкой пародии скина, которой были обтянуты первые его попытки создать копии себя. Он тогда ещё не додумался использовать своё тело как расходный материал, был слишком юн, болен древними механизмами. — У тебя уже достаточно действительно живых клонов, этого хватит…       — Ты такой сентиментальный, Омега, — выдыхает Предвестник, обласкивая ладонями вмиг закаменевшие мышцы спины чужой. Ловкие пальцы гладят между лопаток, пока влажная от холодного пота щека Доктора жмётся к крепкому плечу. — Такой человечный, эгоистичный и жадный. Хочешь, чтобы я принадлежал лишь тебе одному? Плохой мальчик. Дотторе заходится лающим смехом, в глубине своей тёмной души почти проникаясь этой несвойственной пародией нежности. В нём самом этого не осталось, хотя каждое своё создание он любил своей особой, извращённой любовью, так схожей моментами с отцовской. Только нормальные отцы не предаются похоти со своими детьми, не препарируют их, ища ошибки и исправляя несовершенства, а после не вдыхают жизнь в своё детище вновь, делясь теплом собственного тела, отогревая после удушливой смерти. Но он и не считается нормальным, поэтому можно.       — Это в тебе говорит собственник? Так мило, — выдыхает Дотторе в ухо клона, обнимает его за шею, абсолютно и бесповоротно отвлекая Омегу от его занятия. Игла и нить откладываются в сторону, и Доктор податливо гнётся под хваткой сильных рук, принадлежащих ему самому, обнимает Омегу за пояс обнажёнными ногами и притягивает к себе ближе. Его клоны такие же безумные, как и он сам — яблоко от яблони, — потому что дети не жаждут своих отцов, не режут их на куски, как тушу на скотобойне, чтобы пополнить ряды своих братьев, реже — сестёр. — Хочешь обладать мной полностью, да?       — Заткнись, — шипит Омега, до сдавленного вздоха сжимая бёдра Отца в болезненной хватке. — Просто закрой свой рот. Ты не понимаешь…       — Понимаю, — прерывает его Предвестник, томно прикрывая веки и снимая с клона остроклювую маску, чтобы заглянуть в омуты кровавых глаз и увидеть весь спектр эмоций: глухое раздражение в тесной вязи с детской обидой. Детей так легко задеть, и Дотторе ласково гладит острую скулу, любовно проходясь по мелкому шраму. — Ведь ты — это я, а я — это ты. Как я могу не понимать тебя?       В алых очах плещется почти что отчаяние, и крепкая хватка сменяется на инородную нежность, с которой Омега Билд льнёт ближе, припадает сухим поцелуем к израненной длани. Он знает, что Дотторе его прекрасно понимает, они буквально делят одни и те же мысли на всех, он даже не особенный среди всех прочих подобных ему созданий. И это раздражает, потому что каждый раз приходится доказывать Дотторе обратное, изо дня в день приходя в его личные покои и утягивая в жаркие, собственнические объятия и голодные поцелуи, от которых губы чужие припухают, выглядят неприлично натруженно, размыкаются от стонов, пока Омега придерживает Создателя под острыми коленями и вбивается глубокими толчками в его тело, словно пытаясь доказать, что так может только он.       Он. Не вертлявый Бета с комплексом бога. Не застенчивый Дельта, отличающийся от них всех мягкостью, излишней верой в людей. И уж тем более не Эпсилон, более всех привязанный к Дотторе за счёт своего нежного возраста. Слишком юный, совсем ещё дитя, которого Дотторе создал по непонятным никому причинам, скрыл эту информацию ото всех и улыбался загадочно каждый раз, замечая ревнивые взгляды прочих, когда мальчик сидел на его коленях, с интересом поглощая новую информацию.       — Мы единое целое, я — продолжение тебя, но иногда тебя совсем не понимаю, — вздыхает Омега, выглаживая грубые рубцы на чужой плоти, пробирается ладонями под рубашку, трогая с таким трепетом, будто впервые это делает. — Зачем ты нас создал, Дотторе? Это пытка. Видеть тебя, хотеть тебя, но не быть единственным. Мы хоть что-нибудь значим для тебя, скажи?       Дотторе вздыхает коротко, улыбается по-привычному загадочно, и в его глазах Омега видит ответ на свой вопрос, уязвлённо поджимая губы. Он может сколько угодно выкладываться на максимум, может сколько угодно согревать холодную постель Доктора по ночам и вытягивать его из древних кошмаров, что преследовали его по пятам не первую сотню лет, но он навсегда останется лишь одним из его созданий, не будет тем самым, особенным и любимым.       — Просто убей нас, так будет лучше для всех, — просит Омега, шепча свою мольбу в губы чужие, податливо раскрывающиеся, готовые принять поцелуй. И смерть будет лучшим исходом для каждого из них, кроме, пожалуй, Эпсилона, любящего Дотторе поистине детской любовью. — Оставь мальчика, он не заслужил такой участи. Люби его, как своего сына. Но не мучай нас, старших, что из кожи вон лезут, дабы получить хоть малую толику твоего внимания. Не будь так жесток, Дотторе.       Однако Дотторе лишь приподнимает уголки тонких губ в неопределённой улыбке и подаётся ближе, приглашающе раздвигая в стороны мягкие бёдра. Отвлечь пытается. Слишком привычно, и Омега Билд старается не думать, что это лишь момент слабости Создателя, когда тот пытается затопить физическую боль терпким удовольствием. Он смотрит на Дотторе, готового отдаться ему здесь и сейчас, на окровавленном хирургическом столе, посреди собственной лаборатории, куда в любой момент мог зайти любой желающий, сквозь веер выбеленных альбинизмом ресниц, пытается запомнить, запечатлеть в памяти этот момент.       Они трахались совсем недавно, буквально несколько часов назад ещё до того, как Дотторе ставит их всех перед фактом: их ожидает пополнение. И каждый клон не может найти себе места, ходит нервно из угла в угол, переставляет колбы и прочие склянки с места на место, лишь краем глаза поглядывая на то, как Создетель со свойственной ему неряшливой изящностью избавляется от халата, тяжёлых сапог и брюк, как с готовностью занимает своё место на хирургическом столе и совсем не нервничает, когда над его голенью заносят остро наточенный инструмент.       Дотторе готов принять эту боль, как до этого принимал жадные ласки Омеги Билда в своих же покоях: податливо гнулся под сильными дланями, метался по влажным, изорваным в хлам простыням, не сдерживая низкий баритон голоса, когда было особенно хорошо. Омега разбудил его мерными толчками в измождённом с прошлой ночи нутре, звал по имени и трогал-трогал-трогал неоднократно израненные голени, бесславно пытаясь отговорить Дотторе от его задумки. Бессмысленно, как и всегда.       Вот и сейчас он жадно касается тела чужого — своего, — расторопно справляется с ширинкой собственных брюк и жмётся налитой кровью головкой к влажной промежности, ведёт по чувствительной коже вверх и вниз, пока не упирается в приоткрытую, ещё сочащуюся спермой после утреннего захода дырке, давит, но не входит, заглядывая в глаза Второго. Там пожарище, переходящее яркими всплесками на щёки и уши. Просто удивительно, насколько это чудовище могло быть человечным. Насколько они все, лишь до жуткого реалистичное подобие человека, фальшивки, могли быть похожи на тех, по образу и подобию кого создавались.       Бета мог заходиться злыми слезами, выть с надрывом и рвать на себе волосы от отчаяния, когда у него что-то не получалось. Дельта испуганно зажимался и прикрывался от гневливого, несдержанного в своих поддельных, но таких реалистичных эмоциях Альфы. Они все были способны обмануть окружающих, но только не того, кто их создал, породил из своей плоти и крови. И вот именно он был меньшим из них человеком, несмотря на саму свою суть. Он не копия, не детище гениального эксперимента, он — настоящий и неповторимый, а они… Они все дефективные, ошибки природы.       — Ты слишком громко думаешь, Омега, — выдыхает над ухом оглушающе громко учёный и в обманчивой ласке трогает грудь клона сквозь слои верхних одежд, пока не подцепляет плотную вязь портупеи в вырезе рубашки, аккурат над жабо. Он тянет, вынуждает склониться к себе вплотную и открытым текстом велит переходить к действиям. А желания Создателя — закон. И Омега Билд попросту не может преступить этот закон. — Умниц…а-а…       Голос чужой обрывается на полувздохе, стоит только толкнуться членом в жаркое, податливо принимающее нутро. Дотторе стонет, жмётся теснее, будто пытается залезть под кожу, несдержанно двигает тазом, насаживаясь глубже, сильнее. Наверняка, ему неприятно такое резкое вторжение, но Омеге Билду искренне, — наглая ложь, — плевать сейчас на чужой комфорт. Он ритмично вбивается в чужое тело, ловит губами рваные вздохи и стоны, что оседают на языке слабой вибрацией, трогает, ласкает все чувствительные точки на теле того, кто его породил.       — Убей меня, — просит Омега Билл, заглядывая в омут кровавых глаз. — Избавь от существования в мире, где я для тебя ничего не значу.       — Глупый Омега, — шепчет с излишней весёлостью в голосе учёный, ощущая скорую разрядку. Вот-вот, не хватает лишь пары мощных толчков и крепкой хватки на глотке, чтобы кончить и забыться в послеоргазменной неге. — Такой глупый… Не мели чепухи и бери от жизни всё.       — Но ты и есть моя жизнь, — зло, отчаянно и слишком жалко рычит клон, вырывая из груди Предвестника протяжный стон. — Как ты можешь говорить такое?       — Ну раз я и есть твоя жизнь, то бери меня.       И Омега берёт, не собираясь отказываться от предложенного. Ему хватает с десяток толчков и ленивого скольжения ладони по влажному члену Создателя, чтобы довести его до оргазма и почти тут же кончить следом, спуская в туго обхватившее его плоть нутро.