Все, что было в Вегасе...

- Хорошо. В смысле, okay. Нико не верит своим ушам. В смысле, блять, окей? Окей — это в смысле понятно, или окей — это... - I agree. Relax your face. Кажется, выражение лица боснийца сейчас настолько красноречиво, что можно даже не переспрашивать — весь этот немой вопрос, требующий подтверждения, сверкает в глазах с яркостью диодной бегущей строки. Не то, чтобы Нико хочет услышать отрицательный ответ, но положительный, да еще и так легко, не просто без каких-то гневных истерик и обид, но даже без просьб дать время подумать... Этого он не может предположить даже в самой откровенной и нескромной фантазии. Вообще, это не его идея. Да и чисто технически не может ей быть, потому что Нико... ревнивый. Настолько ревнивый, что переломал бы руки любому чужому человеку, который посмел бы прикоснуться к ЕГО мальчишке. Даже несмотря на то, что у этого «его» до сих пор нет какого-то официального статуса, потому что они ни разу не заговаривают о том, что же между ними и каким словом это можно называть. Отношения ли это или секс по дружбе, что-то вроде кайфового горизонтального времяпрепровождения или что-то серьезное с далекими перспективами. Это начинается абсолютно спонтанно и, как ни странно, вообще не по инициативе Николы. Просто в один прекрасный вечер Расмус предлагает сходить в ресторан, но мелкий отказывается, ссылаясь на не очень хорошее самочувствие, сам Нико вызывается остаться с ним и проследить за вроде бы как заболевающим, по крайней мере по его описаниям, юным снайпером, и в итоге они остаются вдвоем на весь кемп. Вдвоем, по старой доброй традиции — на одном большом диване в общей гостиной, где часто собираются перед телевизором с какими-то дурацкими шоу на ютубе, которые Ковач смотрит в полглаза, перебирая шелковистые светлые прядки волос, пока мальчишка заваливается головой к нему на колени или плечо, зарываясь в соцсети в своем телефоне. А дальше... все происходит как в каком-то безумно банальном романтическом ситкоме из тех, что тоннами идут по развлекательным каналам в дневное время. Пробуждение из гипнотического анабиоза в тот момент, когда кожа на ключице — той, что ближе к плечу, на котором уютно устраивается Осипов — ощущает прикосновение губ. Нико даже не сразу понимает, что это именно губы, а когда осознает, вздрагивает с непонимающим взглядом, направленным сверху вниз на светлую макушку... и получает те же губы, только уже на своих губах. А дальше — все как в тумане. Потому что отказать этому ребенку, невероятно тактильному, невыносимо ласковому и всеобъемлющему в своих конечностях, которых, кажется, не четыре, а как минимум десять, когда он внезапно оказывается верхом на его коленях и обвивает буквально всем собой, не давая физической возможности отстраниться хотя бы на секунду — по определению невозможно. Нет, потом, когда этот разморенный мальчишка уже сладко засыпает, свернувшись клубочком на его коленях, Нико относит его на руках в его комнату, чтобы вернувшиеся со своего своеобразного тимбилдинга тиммейты не увидели того, что для их глаз совершенно точно не предназначено. И медленно осознает, что единственный, кто здесь болеет, это, пожалуй, он сам. Болеет непробиваемой тупостью, которая не поняла сразу, что это был слишком простой и банальный план, а не вирусные инфекции, но в целом... Быть обманутым ТАК он совершенно не против. Тем более, когда это оказывается не разовой акцией, которая могла бы заставить почувствовать себя... ну, немножко использованным пацаном, решившим таким способом познать то, на что с кем-то другим из-за постоянных игр, тренировок и вообще образа жизни профессионального киберспортсмена до сих пор не хватало времени. Нет, мелкий приходит снова — сначала к нему в спальню ночью, когда в доме гаснет свет и все расходятся по своим комнатам, потом под вытаращенный взгляд и словившее легкую панику шикание — прямо к нему в душ. А потом это как то медленно, но верно становится нормой. Причем тактильность растет не только в их общении тет-а-тет. Мальчишка лезет и на глазах у всей команды — благо, палку все-таки не перегибает, не делает ничего такого, за что можно осудить сразу и однозначно, просто чаще приходит под крыло или на колени, а не только за вечерними посиделками в гостиной, может подойти и обнять со спины в тот момент, когда Нико готовит завтрак на общей кухне. По началу он все равно напрягается — каждый раз, ощущая на себе маленькие, но цепкие руки буквально ждет, когда на нем сойдутся три укоризненных, осуждающих взгляда, но этого не происходит — ни в первый, ни во второй, ни в десятый раз, и Ковач наконец постепенно расслабляется, принимая, что всем настолько очевидна тактильность Ильи, что это не вызывает никаких подозрений — скорее наоборот, совершенно добродушные шуточки про папочку и сына от другого бати, над которыми Нико каждый раз не сколько смеется, сколько лукаво усмехается — если бы кто-нибудь знал, как звучит это самое “daddy” губами мелкого в тот момент, когда в его простату раз за разом толкается головка члена этого самого «папочки»... Не смешно становится только в те моменты, когда эта тактильность Осипова, которая ему действительно свойственна, и которая по природе своей не может распространяться только строго на него одного единственного, начинает затрагивать третьи лица. В какой-то момент Нико просто ловит себя на том, что у него сжимаются кулаки и скрипят зубы при виде Ильи, висящего на шее Расмуса или Джастина. Так приходит принятие собственной ревности — увы, ей вряд ли удастся объяснить, что они вроде как никаких обязательств друг перед другом не принимали, даже о своих взаимоотношениях ни разу не говорили, и, кроме того, мальчишка даже не делает ничего «такого» - всего лишь обнимает, приваливается светлой макушкой к плечу, в общем, делает то же, что и всегда. Не меняется ничего кроме его собственных обстоятельств. С братом, кстати, это, на удивление, работает в гораздо меньшей степени. Нет, конечно, ревность не может выключаться по щелчку рубильника целиком и полностью, когда в радиусе тактильности мелкого оказывается не кто-то другой, а лично Неманья, но в его случае пальцы расслабляются быстрее, чем успевают сжаться в кулак, потому что... Нет, не потому, то это какая-то субординация перед старшим братом, а потому что... Да Нико сам до конца не знает, почему. Может быть потому, что в нем он по умолчанию уверен больше, чем в любом другом человеке, даже пребывающем рядом с ним достаточно давно, как тот же Расмус. Может быть потому, что он — человек, которому можно доверять, самый близкий и понимающий не только в контексте родственных, но и в контексте ментальных связей, если не считать самого Илью. Так или иначе, брат — единственный, кому Нико не мечтает открутить голову в тот момент, когда на его спине смыкаются руки тактильного мальчишки, и кому он может быть даже готов когда-нибудь рассказать о том, что на самом деле происходит между ним и их снайпером. Вот только рассказывать не приходится. Незапертого изнутри замка одним прекрасным вечером становится достаточно для того, чтобы не услышать за шуршанием простыней и тихим скулежом прямо в ухо, поднимающимся благодаря не только тактильности, но и сумасшедшей чувствительности еще в тот момент, когда губы Нико только касаются остро выпирающих из-под бледной кожи ключиц, тихого стука сначала открывающейся, а следом плотно закрывающейся обратно двери. Неманья сам подходит уже другим прекрасным вечером, когда мелкий на этот раз действительно без всяких коварных планов жалуется на плохое самочувствие и исчезает в своей спальне рано и в гордом одиночестве. Ну, почти — Нико заходит, прижимается губами к реально влажноватому и горячему виску и гладит мальчишку по макушке и сгорбленной в клубочек спине до тех пор, пока его дыхание не замедляется, подтверждая — он спит, крепко и вроде бы пока спокойно. А потом возвращается в свою собственную спальню и встречается с сидящим в кресле напротив кровати братом. В озвучивании своих мыслей, идей и пожеланий Немо настолько прямолинеен, однозначен и вообще не закомплексован, что в какой-то момент Нико кажется, что его брат записался в ряды наглухо отбитых суицидников. И только потом, когда первичный звон в ушах, не поднимавшийся еще ни разу за все эти братские обнимашки с Ильей, все же проходит, до даже не воспалившегося, а буквально воспламенившегося с одного щелчка невидимой зажигалкой мозга доходит — Неманья выбирает самую грамотную стратегию из всех возможных. Самую, может быть, некрасиво манипулятивную, но самую цепляющуюся за ниточку сомнений внутри. Не в смысле каких-то сомнений в себе или во взаимоотношениях с Ильей, а в контексте внутреннего конфликта. Конфликта между здоровой, даже чуточку природно-животной ревностью и паттернами из детства, юности, лежащим настолько глубоко в подсознании, что сопротивляться им крайне сложно. Немо охуел — это факт. Настолько охуел, что Нико даже не успевает удивиться тому, что брат в курсе об их... взаимоотношениях. С какого перепуга брат решил, что младший Ковач с радостью готов поделиться, так сказать, своими особыми привилегиями в команде — вот этот вопрос не просто волнует гораздо больше, а буквально вышибает воздух из легких, но аргументы добивают контрольным в голову. Нет, на сознательном уровне Нико все еще адекватный ревнивый мужчина, собственник, который имеет «свое», пусть даже это «свое» до сих пор до конца не определено, но... Но вот этот инстинкт младшего брата, сидящий глубоко внутри, заставляет невольно сомневаться. Младший всегда хочет доказать, что он лучше. Это нормально, это природа, это то, как это работает почти у всех сиблингов, особенно мужчин, а не женщин. Лучше во всем, включая... отношения. Лучший в семейной жизни, лучший в сексе, лучший в выборе партнера, и Илья... Блять, Илья — это то, чем хочется хвастаться. Илья красивый, Илья изящный, Илья невероятно чувствительный и сексуальный, Илья ведет себя в постели так, что это хочется не просто записать на видео и пересматривать долгими одинокими вечерами, это хочется буквально выжечь у себя на сетчатке и барабанных перепонках. Как он стонет, как выгибается, как подставляется, прося еще больше, вообще все, что ему можно дать. И именно это заставляет сомневаться. Да, сначала буквально заносить кулак перед лицом собственного брата и рычать диким зверем, но потом все равно сдаваться с характерным шипением и цедить сквозь зубы обещание подумать. Взвесить за и против безусловно есть что. С одной стороны, когда-то давно, еще до появления Ильи в его жизни в определенном смысле этого слова у Нико были мысли о том, что он хотел бы попробовать групповой секс. Да наверное почти любому мужчине любопытно хотя бы раз в жизни это испытать. Правда, тогда это подразумевало скорее ЖМЖ, чем МЖМ и тем более МММ, но в целом это не столь принципиальный вопрос. Туда же, к аргументам «за» можно отправить то, что несмотря на беспросветную наглость, это все еще его брат. И ему в какой-то степени можно доверять. По крайней мере в той, в которой, если он говорит, что это всего лишь любопытный опыт, то это действительно опыт, а не попытка таким извращенным образом отбить у него уникального в своем роде мальчишку. И дело даже не в самих словах, а скорее в безусловном понимании, что это так и есть, и родной человек не будет его так в открытую подставлять. На другой чаше весов, конечно, есть и здравое понимание того, что если брат и может за себя отвечать, то Илья со всей юношеской впечатлительностью, даже если вдруг все звезды сойдутся и он согласится на такой эксперимент, за свои чувства и желания должен отвечать гораздо хуже, и осознанно ручаться за то, что это никак не повлияет на их взаимоотношения, вряд ли в состоянии. Именно поэтому он сначала берет какое-то время на подумать, а потом... Потом вспоминает старое доброе правило, которое еще не портило ни одни, даже самые странные отношения. Если хочешь решить какой-то вопрос — обсуди его. *** - I agree. Relax your face. Это вообще нихрена не похоже на обсуждение. Посыл ведь изначально был абсолютно благородный. Сначала высказать коротко саму суть, так сказать, идеи, а потом уже, когда придет логичное сопротивление или как минимум недоумение, уже выложить в подробностях все собственные за и против, обсудить их и принять коллективное решение. Скорее всего — отрицательное, но подкрепляющее собственные сомнения чужими, более однозначными аргументами. Все идет по пизде ровно вместе с этим коротким и совершенно излишне емким «Okay». Вот просто, сука, okay. Ни удивления, ни недоумения — просто одно короткое слово, подтвержденное еще парочкой, чтобы наверняка, после которых все планы разбиваются вдребезги. Потому что аргументов против не будет. И времени на какие-то обсуждения — тоже. Точнее даже не времени, а какой-то логичности этого, что ли, потому что какой смысл сначала предлагать, а потом начинать рассуждать вслух, если ты предложил — человек согласился, все, цикл замкнулся, пути назад как будто бы уже нет. Но даже это мелкий как будто бы читает — совершенно не по годам развитый мальчишка, и не только в плане секса, но и в плане психологического созревания и умения понимать, считывать других людей, проявлять какую-то эмпатию, а иногда даже почти читать мысли. По крайней мере, когда они буквально написаны на лбу. - Okay, If you want to talk about it – let's talk. - укутанный после душа в свой любимый безразмерный, достающий почти до пяток халат Илья опускается на торец кровати, с хрустом сминая свежее одеяло, которое по всем первоначальным прикидкам должно было быть смято совсем иным способом. - You want to try, but you're afraid that it will change something in our relationship. Am I right? And I'm telling you, it's not so. Nothing will change. The only thing is, I have one small condition. But I will tell it only in the process. If you, of course, decide to try. Кажется, здесь абсолютно все знают его лучше, чем он сам. По крайней мере иных аргументов, почему все им настолько умело манипулируют, у Нико просто нет. Да, черт возьми, он любопытный. Может быть, не настолько, насколько сам мелкий, у которого эта опция в силу возраста усилена перком в несколько раз, но явно более, чем стоило бы в его возрасте. Илья, вроде бы, даже не берет его на слабо в открытую, но интригует. Интригует пиздец как, до щекочущихся мурашек, бегущих по ладоням. Что там за такие условия он хочет продиктовать, да еще и только в процессе? То, что нет смысла пытаться расспросить его сейчас — это и так очевидно, Осипов - упертый баран почище любого из их команды. Причем такие условия, в которых, он уверен — между ними ничего не изменится. Может быть, в этой ситуации стоило бы задуматься о том, что он ничего не сказал по поводу того, что ничего не изменится в их с братом взаимоотношениях, но сейчас это кажется чем-то настолько несущественным, что именно в этом месте Нико и прокалывается. И просто сдается. Без лишних комментариев и запланированных обсуждений, лишь с неразборчивым бурчанием себе под нос на все равно непонятном мелкому боснийском, с которым он всем телом наваливается на лукаво щурящегося снизу вверх мальчишку, сходу просовывая обе руки под приглашающе распахивающиеся полы халата. *** - What are you waiting for? Come here. Ладно, пожалуй, на словах, с которыми Немо подходит к брату, старший Ковач оказывается все таки чуточку увереннее в себе, чем на деле в тот самый момент, когда за спиной захлопывается дверь в спальню Нико — идеальная условно-нейтральная территория, на которой должно быть комфортно всем. И Илье, который здесь бывает едва ли не чаще, чем у себя, и Неманье, регулярно заваливающемуся сюда на родственных правах, и самому Нико, которому при всех его сомнениях будет проще, если он будет хозяином территории. Ключевое — должно быть. Но на деле все оказывается немного сложнее. Одно дело — предлагать секс втроем, глядя в глаза одному человеку, которого ты знаешь с младенчества, другое — стоять в дверях спальни, когда тебя с порога встречают два пристальных, выжидающих взгляда, один из которых выглядит еще и настороженно, как взгляд того самого зверя, который уже встал в боевую стойку, распушил вставшую дыбом шерсть, но еще не бросается, а наблюдает, готовый оттолкнуться от земли крупными лапами в любую секунду. Вот именно в этот самый момент начинаешь осознавать, что в жизни все совсем не так же, как в порно, где первый же кадр начинается со сцены, где двое сочных мужчин уже старательно наминают грудь хрупкой блондинки, с вожделением раскрывающей свои перекачанные филлерами губы. В реальности до этого как-то еще нужно дойти, и вот этот момент, когда все еще одеты, смотрят друг на друга и не понимают, что в таких ситуациях делать и как вообще все это начинать — вот это оказывается гораздо более неловко, чем представляется во влажных фантазиях. Удивительнее всего, что разряжает это напряженное молчание тот, кто должен делать это в последнюю очередь. Самый мелкий и вроде бы как неопытный, только из раза в раз доказывающий делом совершенно обратное. Именно Илья, полубоком лежащий в своем бессменном халате поверх гладко застеленного одеяла, пока Нико верным настороженным псом восседает со слишком нарочито выпрямленной спиной в кресле неподалеку, приподнимает руку и покачивает тонкими длинными пальцами в приглашающем жесте. И это уже диссонирует с тем, что представлял себе Немо после увиденной в этой самой комнате несколько недель назад картины. Илья выглядел настолько хрупко, изящно до какой-то скульптурной изломанности, тонко до дрожи, и почему-то казалось, что и реакции, и поведение его должно быть... примерно таким же. Осторожным, воздушным, чем-то напоминающим не то испуганного олененка, не то невесомую птичку колибри. Но в фантазии, так или иначе преследовавшие его с того самого вечера, никак не укладывалось, что это хрупкое юное создание может быть хозяином положения. Потому что иначе то, как он выглядит сейчас — такой расслабленный, будто для него все не просто нормально, а буквально обыденно — просто не назвать. Но и противиться этому невозможно — потому что у мелкого уже взгляд... как будто бы одновременно плывет, затянутый какой-то невидимой мутноватой пеленой, и в то же время настолько пронзительный, острый, будто у хищной птицы, что от него одного яйца тянет и заворачивает узлом, заставляя переминаться с ноги на ногу в ощущении того, как жар скапливается в районе пупка и стекает вниз, в пах — а ведь он еще даже не прикоснулся ни к себе, ни к Илье, который, вопреки всем ожиданиям, имеет явно гораздо меньше сомнений, чем Нико. И он повинуется. Подходит на стремительно становящихся ватными, будто немеющими ногах к краю кровати, на которой так по-хозяйски устроился мальчишка и аккуратно опускается на свободный угол в ногах, будто даже чуточку воровато переводя взгляд с мальчишки на брата и обратно. - Tell him your terms. Заинтересованный взгляд все еще целиком и полностью прикован к нему, но не нужно никаких дополнительных объяснений, чтобы понять — адресат у фразы совсем иной. Тот самый, что прямо сейчас раздувает ноздри и дышит настолько шумно и глубоко, что, кажется, достает горячим воздухом до почти бесцветных волосков на руке мальчишки. Руки, которая в это самое время ложится на колено Неманьи, лукаво очерчивая выпирающие даже сквозь тонкую ткань домашних брюк косточки и пропуская электрические разряды через них до самого паха. - You're not fucking his ass. You can look, you can touch, you can give him your dick and he will do whatever he wants. But his ass is mine and mine alone. Хер его знает, как это работает. Может быть мужской мозг всё-таки где-то на уровне подсознания считает, что настоящий секс - это проникновение, и всё остальное - баловство, так что черт с ним. Хотя на сознательном уровне это самое остальное Нико ерундой никогда бы не назвал. Особенно после того, как выл, скулил и умолял о пощаде под ртом и руками этого мальчишки, который в состоянии высосать душу через член. Возможно, именно это когда-то он и сделал, но Нико, в общем-то, не сильно против. - Do you agree? Do you accept his terms? - вот теперь адресат пристального взгляда и самого вопроса совпадает, но отвечает Немо всё равно с задержкой в несколько долгих секунд - потому что в ушах начинает тихо звенеть от прикосновений, которыми Осипов будто бы между делом начинает подниматься выше, от колена - по бедру, по внутренней его стороне до самой паховой складки. И как будто бы в этом пока нет ничего такого вовсе, но статическое электричество, накапливаемое с прикосновениями этих рук, уже начинает зудяще искрить где-то в копчике. Ну как отвечает - торопливо кивает, потому что во рту безбожно пересыхает и язык моментально приклеивается к нёбу. И тут же выдает сдавленный хрип, потому что мелкий хмыкает, кажется, полностью удовлетворенный таким ответом и откидывает в стороны полы своего пушистого банного халата, являя сразу двум взглядам... всё. Вообще всё. Под ним нет ничего. Даже нижнего белья. Только кукольно хрупкое тело с молочной, почти по-младенчески нежной кожей, единичными бесцветными волосками, спускающимися от пупка вниз и аккуратным, уже наполовину возбужденным членом — таким же бархатистым, как и весь мальчишка, с нежно розовой головкой, чуть загнутой ближе к пупку. Пересохший рот мгновенно наполняется слюной. Неманья — не гей, нет, и никогда им не был. И даже не стопроцентный бисексуал, если под этим понимать равнозначное влечение к мужчинам и женщинам. Скорее он... ценитель прекрасного. А то, что предстает сейчас перед его глазами, смело можно записывать в одно из самого великолепного из всего, что он когда-либо видел. Будто бы даже не живой человек, а какая-то картинка из журнала, идеальная кукла, созданная руками гениального инженера и дизайнера в одном лице. Когда даже не знаешь, чего хочется больше — прикоснуться или просто любоваться, как самым настоящим произведением искусства, боясь лишний раз дотронуться, чтобы не сработала сирена музейной сигнализации. Дилемму разрешает сам Илья. Сам тянется вперед, накрывает по-девичьи тонкими пальцами напряженное, жилистое запястье и опускает его себе на бедро. Не слишком откровенно — не сразу на член, хоть тот и не против ощутить на себе чье бы то ни было прикосновение, но и не слишком скромно — сразу на внутреннюю сторону, в том самом месте, где особенно мягко и горячо, вздергивая уголок губ от тут же следующего за этим очередного шумного выдоха, доносящегося из-за спины, со стороны кресла. А следом — ощущая на собственной пояснице еще одну руку. Горячую, чуть влажноватую — не то от подкатывающего возбуждения, не то от сопряженного с ним волнения, но главное — по собственнически тяжелую. У Ильи от этого ощущения каждый раз буквально яйца сводит. И мурашки бегут по всему телу от макушки до в миг подгибающихся коленок. Даже если в этот момент он уже в горизонтальном положении. Ему нравится это чувство... принадлежности, такой физиологичной, почти животной. Хотя почему почти — действительно животной, в которой для идеальности не хватает только зубов, сжимающихся на загривке, прямо над седьмым шейным. Нико не каждый раз позволяет себе нечто подобное. И не потому, что боится как-то навредить, перегнуть палку — нет, этот этап они прошли еще в самом начале, когда Ковач реально боялся навредить хрупкому и доставшемуся ему совершенно девственным ребенку, но этот ребенок из раза в раз доказывал, что тот скорее разъебется сам, чем сможет каким-то образом ему навредить, поэтому подобные страхи уже давно позади. Дело скорее в том, что эта кукольная хрупкость до сих пор периодически вызывает желание в буквальном смысле носить на руках, зацеловывать, заласкивать каждый сантиметр кожи до самых кончиков пальцев. И не то, чтобы Илья был сильно против — в такие моменты он с радостью захлебывается воздухом и сходит с ума, умоляя дать еще больше, дать наконец кончить, но порой ему действительно хочется, чтобы эти крепкие руки сжались на его бедрах, оставляя синяки под жесткими пальцами, натянули на свой член в один толчок до самого основания, чтобы яйца шлепались о липкую от смазки задницу. И может быть, подобное желание и провоцирует столь легкое согласие на сомнительную авантюру. А может быть Илья знает, кто является ее инициатором и у него есть свой коварный план, а это — всего лишь приятный, хоть и неотъемлемый бонус. - Look, how sensitive he is. Нико мог бы говорить и на родном языке, но это — показательное выступление не только для брата. Конечно, в большей степени именно для него, но он хочет отклика, своеобразной телесной обратной связи и от того, кто любит подобные комплименты больше всего. От того, кто не просто плывет, а буквально скулить начинает, когда он своим хриплым шепотом прямо на ухо рассказывает о том, насколько Илья чувствительный, горячий, желанный и невыносимо тугой изнутри. Широкая грудная клетка накрывает сзади узкую спину с выпирающими тонкими ребрами, губы смыкаются на том самом выпирающем позвонке — но не прихватывают, не кусают так, как Осипов любит больше всего, наоборот — лишь обдают кожу горячим дыханием, покрывают ее испариной, которой следом касается влажный язык. Сначала широко, мокро, а следом — острее, вычерчивая прохладную дорожку по задней стороне шеи до мочки уха. И Немо чувствует. Чувствует, как от такой детской практически ласки бедро под его ладонью начинает вибрировать мелкой дрожью, которая постепенно становится все сильнее, переходя в ритмичные сокращения и расслабления под бархатистой кожей. И ловит себя на том, что пальцы стискиваются сильнее, сжимают ходящую ходуном под ними мышцу раньше, чем он вообще успевает что-то осознать. Илья дрожит вообще весь. Нежная кожа покрывается шершавыми мурашками, вызывая непреодолимое желание не то их разгладить, не то спровоцировать еще больше, и судя по тому, как он направлял его руку к себе — Немо может это себе позволить. Убрать слегка загрубевшие подушечки пальцев с худого бедра — но только для того, чтобы снова опустить их на колено и повести вверх медленнее, вдумчивее, будто бы невзначай задевая тыльной стороной ладони основание тут же вздрагивающего и приподнимающегося над тазовой косточкой члена. Нико раздирает противоречиями. С одной стороны, он прекрасно видит эту руку из-за вжимающегося в его грудь плеча, и первое, что с ней хочется сделать — переломать к чертям, чтобы никогда больше не видеть чужих прикосновений к его малышу, который должен целиком и полностью принадлежать ему одному. С другой же... Он ведь сам хотел показать его во всей красе? И даже сам выстраивал условия, на которых согласен это сделать. И про «не дотрагиваться вообще» там не было ни слова — иначе бы это уже попахивало каким-то эксгибиционизмом. Приходится продышать раздражение, справиться с чешущимися ладонями, зачем-то машинально вытирая их о шершавость длинного ворса банного халата, раскинувшегося пушистым облаком вокруг бледного тела, дрожащего уже под двумя парами рук, и наконец взять инициативу в свои руки, надавливая на хрупкое плечо, заставляя мальчишку перекатиться на живот и уткнуться горящим лицом в прохладную свежесть одеяла. - Look at him. At his little ass. You have no idea, how hot and tight it is inside. - И не узнаешь — так хочется язвительно добавить Нико, но показать — не равно издеваться в открытую, поэтому он ограничивается именно тем, чем задумал изначально. Просто показывает. Скользит ладонью по просвечивающим под тонкой, почти полупрозначной кожей позвонкам до самого копчика, жадно стискивает покрытую мурашками ягодицу, которая почти целиком помещается в его широкую ладонь и оттягивает в сторону, вызывая тихий, приглушенный закрывающим рот одеялом стон. У Ильи полыхают щеки, сбивается дыхание, как будто бы только сейчас до воспаленного сознания доходит, что прямо сейчас его видит таким — с раздвинутыми ногами, с раскрытой задницей - не только Нико, но и тот, кого он до этого предложения никогда не рассматривал в интимном плане и с кем ему буквально завтра придется так же как и всегда, плечом к плечу сидеть в практисе и делать вид, что абсолютно ничего не произошло. Но он ведь сильный мальчик. Большой и очень уверенный в себе. И если в игре правило «лучшая защита — это нападение» работает не всегда, то в реальной жизни у него определенно шансов больше. И для того, чтобы вспомнить об этом, чуть сильнее прикушенной нижней губы, заземляющей болезненным ощущением ровно так же, как в моменты, когда нужно собраться на проигрываемой карте на сцене, вполне достаточно. Поясница прогибается, раскрывая отставленную выше задницу еще сильнее, лопатки почти слипаются между собой, когда хрупкие ладошки упираются в жесткий матрас, горящая щека подворачивается в сторону, позволяя хоть краем глаза, хоть через плечо, но все же заглянуть в лицо нависающему сверху Нико. Илье недостаточно слов — он хочет видеть, хочет сам показать себя, свой затуманенный взгляд, перед которым Ковач никогда не может устоять, готовый абсолютно на все, о чем бы ни попросил мелкий. Даже если это... - Lick me, please. Это даже не совсем провокация. Илья действительно искренне любит, когда Нико вылизывает его, дразнит, увлажняет слюной — так, чтобы буквально капало, стекало густыми дорожками по мошонке на простыни, и трахает своим языком — это один из лучших способов расслабиться, когда знаешь, что после этот язык сменят вначале пальцы, а следом крупный, растягивающий до предела член. Но капелька своего рода... проверки на искренность, что ли, в этом всё-таки есть. Да — он не может быть, он действительно прекрасно понимает, кто на самом деле является инициатором всего этого эксперимента, потому что со всей ревностью Нико, которую не заметить со стороны невозможно, он никогда не пошел бы первым на такой шаг. И если, несмотря на эту самую ревность, Нико все же соглашается — значит у него есть на то мотивы. Например — похвастаться перед своим братом. Это самое простое, что может прийти в голову. Банальное и абсолютно понятное любому мальчишке, и сколько там лет, тринадцать или тридцать — совершенно неважно. И вот тут в воздухе подвисает такая интересная морально-этическая дилемма — хочет ли Нико показать брату его в качестве красивой, чувствительной и идеальной в своей согласности на всё куклы, или готов и сам... в определенной степени прогнуться и показать брату все аспекты их взаимоотношений, некоторые из которых кто-то мог бы счесть унизительными для мужчины. Даже вне контекста изначальной однополости отношений, в которых он состоит. Но может быть, кого-то более ортодоксального, по чистой случайности вписавшегося в подобные отношения благодаря заманчивой андрогинности и все той же сумасшедшей тактильности, силами которой можно неплохо поднимать свое мужское эго, это действительно бы смутило. Если не наедине, так на глазах третьего человека, тем более — старшего брата так точно. Но только не Нико. Может быть они и не говорят об их отношениях, но честности в них, пожалуй, больше, чем в тех, где о любви кричат в голос и бьют себя пяткой в грудь. Все происходит с точностью до наоборот. Конечно, Нико недоуменно вздергивает бровь — но только потому, что не ожидает, что его хрупкий мальчишка сможет себя ощутить настолько уверенно в такой ситуации, где ему самому было бы на его месте просто космически неловко, что не просто сможет выдать что-то более членораздельное, чем тихие просящие всхлипы, но и столь открыто попросить о подобной ласке. - Of course, my sweety little boy. - слова уже обжигают дыханием поясницу, на которой прозрачные волоски в миг встают дыбом, а уже в следующее мгновение промежности касается влажный язык. Открыто, широко, мажущим движением от шероховатой мошонки до выпирающей над туго сжатым, но уже пульсирующим в предвкушении анусом косточки копчика. На плотной, мышино серой ткани домашних брюк проступает слишком откровенно яркое влажное пятно. И как ни странно — эти брюки принадлежат отнюдь не Нико, чье лицо с нескрываемо довольными искорками в зрачках скрывается между влажнеющих от его собственной слюны ягодиц. Неманья смотрит. Просто... смотрит, будто боясь лишний раз пошевелиться ровно с того момента, как его рука соскальзывает с нежной кожи и так и остается замершей в воздухе, пока прямо перед глазами, в самой непосредственной близости происходит... это. Это ощущается очень странно. Казалось бы, все здесь взрослые люди. Ну или почти все. Но он — совершенно точно. И в его жизни было и огромное количество порно, и вполне адекватная, даже достаточно разнообразная собственная интимная жизнь. Но почему-то это ощущается совершенно иначе, когда смотришь со стороны, но... вживую. Когда на какую-то долю секунды кажется, будто реально оказываешься по ту сторону экрана, внутри, в режиме какого-то сумасшедшего 5D и можешь не только видеть, но и чувствовать. Чувствовать коленями, как скрипит одеяло, стискиваемое судорожно сжимающимися пальцами мелкого. Слышать не какие-то наигранные стоны, а живое, настоящее сорванное дыхание, с шумом вырывающееся из легких. Ощущать аромат самого настоящего секса, который уже начинает окутывать спальню, несмотря на то, что все еще только-только начинается. И при этом он, как ни странно, не чувствует себя лишним. Казалось бы, он пока что не смеет даже рукой прикоснуться, несмотря на довольно широкие границы дозволенного, но одного созерцания того, как мальчишка ерзает, срывается то и дело с шумных выдохов на тихий скулеж, царапает своими тонкими пальцами постельное белье и раз за разом проскальзывает коленями по нему же в попытках приподняться чуть выше уже достаточно. По крайней мере — достаточно для того, чтобы то самое пятно, что расплывается на его домашних брюках, стремительно увеличивалось в размерах, а округлость чуть ниже резинки очерчивалась все более однозначно. Округлость, которая наконец ловит на себе взгляд, когда Нико отстраняется на несколько секунд, чтобы облизнуть уже слегка припухшие губы и набрать в легкие воздуха. Но этот взгляд принадлежит не ему. Этот взгляд поднят снизу вверх, затуманен почти настоящей, видимой мутной пеленой, и когда ему вторит язык — острый, нарочито медленно обводящий искусанную верхнюю губу — Немо не выдерживает, сам срываясь на шумный надрывный выдох и буквально на секунду прикрывая глаза, чтобы хоть как-то вернуть себе остатки самообладания. - Take it off. Ладно, может быть не на секунду. Неманье не нужно опускать взгляд обратно вниз, чтобы понять, о чем говорит мальчишка. Только от предвкушающих мыслей о том, что это означает, пульс поднимается так, что начинает долбить по ушам, словно кто-то стучит резиновым молотком изнутри черепной коробки. И пальцы, которыми он как-то слишком торопливо дергает вниз ткань, стремительно влажнеют, пару раз соскальзывая с мягких завязок, прежде чем ее удается подцепить, спуская наконец до колен сразу вместе с трусами, щелкающими фирменной резинкой от Calvin Klein по задней стороне бедер. - Hey, Niko! Softer! - вот теперь уже взгляд плывет у самого Неманьи. Настолько, что приходится прикладывать немало усилий, чтобы сквозь полупрозрачную муть обнаружить розовеющий след от укуса на отведенной в сторону широкой ладонью брата ягодице и вторую его руку, исчезающую между них. Нико сложно. Внутри полным ходом идет третья мировая, когда взгляд цепляет розовеющую мордашку в непосредственной близости от бессовестно стоящего колом члена брата. И он ничуть не жалеет о том, что заталкивает в не менее бессовестную задницу палец прямо так, по одной лишь слюне, без дополнительной смазки, хоть та и валяется под подушкой в самой непосредственной близости, когда Илья вытаскивает язык и демонстративно скользит им от основания до самого края головки, подцепляя проступившую белесую каплю. А вот Осипов, кажется, начинает входить во вкус. Да, он срывается на эти практически рандомно приходящие в голову слова, на короткий, отрывистый всхлип, когда палец внутри слишком умело и легко находит простату, дразняще надавливая и тут же отпуская. Но ему определенно все это начинает нравиться. Первичное смущение, подкатившее на моменте, когда Нико в буквальном смысле раскрыл перед своим братом его задницу, наконец отпускает, позволяя более адекватно осознать происходящее и свои собственные эмоции по этому поводу. И ему... нравится. Совершенно точно нравится наблюдать за тем, как вокруг него сразу двое взрослых мужчин медленно, но верно едут крышей — один от возбуждения и восхищения, другой — от не меньшего возбуждения, жадности и ревности, в которой внутри него просыпается зверь, с которым Илья так любит встречаться лицом к лицу. А ведь это еще не все. У него все еще есть маленький, но очень коварный козырь в рукаве — идея, которая пришла в голову моментально, едва Нико озвучил свое сомнительное предложение. Да, может быть она странная. Нет, она пиздец какая странная, и его скорее всего сочтут гребаным извращенцем, но когда ещё это прозвучит более нелепо, чем в тот момент, когда над ним нависают два желающих трахнуть его вместе мужчины. И для того, чтобы выложить этот козырь на игральный стол он выбирает самый подходящий момент. Когда смазка все же находит свое должное применение, и у него внутри свободно ходят уже даже не два, а все три пальца Нико, а его член, избавленный от одежды, с каждым движением трется о бедро, оставляя липкую пленку... Когда Немо уже не может сдержать какого-то неразборчивого локального мата на родном языке, потому что Илья толком не сосет — только дразнит, скользит то языком, то губами по длине, то и дело совсем невесомо касаясь головки, но даже не думая брать ее в рот. Когда эти двое уже действительно готовы во всех смыслах настолько, что вот-вот из ушей пойдет пар и раздастся свист закипающего чайника. Вот именно в этот самый момент Осипов отстраняется. Совсем немного — чуть выпрямляется на все еще упирающихся в матрас руках, подкручивает поясницу, ловко снимаясь с заполняющих задницу пальцев. И оборачивается через плечо, бросая на Нико очень, даже слишком лукавый взгляд. - Do you remember, that I have my own condition? Честно — Нико уже нихрена не помнит. У него мозги плавятся и текут самым натуральным образом. Илья и в одиночку просто своим присутствием умудряется обычно буквально сводить его с ума, и Нико может смело признать, что никого и никогда в своей жизни не хотел так сильно, как хочет Осипова каждый раз, когда тот оказывается в его постели. Ну или не только постели. А когда все это еще в каких-то экстремальных условиях, когда перед глазами предстает самое настоящее порно, в котором одновременно скулы сводит от ревности, и все равно яйца поджимаются в каких-то неконтролируемых животных инстинктах — там до забыть свое собственное имя гораздо ближе, чем до помнить о каких-то условиях. И он кивает скорее на каком-то автомате, вот почти — будем снова честны — на отъебись, потому что даже толком ничего не слышит из-за равномерного гула в заложенных ушах. Но вот следующее, что говорит Илья, отрезвляет получше ледяного душа. - Kiss him. Первые секунд пять Нико думает, что ослышался. И даже искренне перебирает в сознании варианты, насколько легко можно перепутать на слух «him» и «me», которое совершенно точно было бы здесь гораздо более уместно и как минимум логично. Еще почти десять уходит на то, чтобы сфокусировать взгляд и понять, что Илья вполне конкретно и красноречиво склоняет голову в сторону брата. И еще минимум столько же — на то, чтобы сформулировать хоть что-то и выдавить из себя в миг охрипшим до нелепых скачков вверх и вниз голосом. - Are you fucking crazy? - Nope. - нет, честно — скорее всего да, но взгляд Ильи сияет настолько искренне, пусть и уже совсем неприкрыто лукаво, и в то же время абсолютно уверенно, даже самоуверенно, что до Нико слишком быстро начинает доходить — он не шутит. - You want to fuck my ass. He wants me to finally suck his dick. I'll do it all if you kiss. - What for, Iliya? We are brothers, it's... disgusting! - комментировать становится еще тяжелее, когда помимо хрипа в связках мешать начинает еще и вполне конкретная боль в яйцах. Тянущая и очень неприятно зудящая, которая появляется откликом на столь прямолинейные заявления мелкого, с которыми... невозможно не согласиться. И, кажется, Илья слишком ювелирно это понимает и именно этим и пользуется. - I know it. He's just your brother. Not a freak, a monster or something else. Just a handsome boy. Please, Niko, it's so arousing me... - You're fucking pervert, Iliya, you know? And why the hell aren't you talking? Do you understand, what's going on? Илья то прекрасно понимает, что он извращенец. И услышать это слово он, вообще-то, ожидает на пару минут раньше, так что все идет даже лучше, чем планировалось изначально, а вот Неманья, к которому пытается воззвать брат... С ним все гораздо сложнее. Не то, чтобы он вдруг знал английский хуже Нико, причем настолько, что сейчас вообще не понимает, о чем речь. Просто он, в отличие от брата, настолько не адаптирован к близости с Осиповым, что вот у него мозги реально текут на полном серьезе. У него совершенно одуревший взгляд, у него трясутся по-прежнему упирающиеся в матрас коленки, у него стоит так, что на это даже со стороны больно смотреть. И, по всей видимости, у него еще и такая не пелена даже, а буквально стена перед глазами и такие обезьянки с тарелками в ушах, что единственное, что возвращает его в реальность — это звонкий чмок. Чужих губ о свою щеку. Не принадлежащих Илье, потому что на Илье не растет колющая подбородок щетина. - What the f... - Not so! It's not a kiss, it's just a... чмок, fuck, I don't know how it is in English. A kiss is when.. with the tongue? Or you want always kiss me like that? - This is a dirty and dishonest manipulation. - I know. And you love me as I am. I'm your little manipulator. А вот теперь до Немо наконец начинает доходить суть спора. Причина, по которой малолетнему русскому мальчишке вдруг вздумалось посмотреть на двух сосущихся братьев, правда, до сих пор остается загадкой, но, по крайней мере, он наконец понимает, почему все прервалось и что от него хотят. Если еще точнее — что хотят от него, чтобы все это наконец продолжилось и маленький, издевающийся над ним все это время бляденыш наконец взял в рот его член и у него на глазах у всех не лопнули яйца. Кажется, из Нико вырывается какое-то очень сдавленно-удивленное и в то же время недовольное хрипение в тот момент, когда его плечи вдруг дергают на себя чужие руки — может быть и не такие мясистые, как у него самого, но явно не менее жилистые. А в следующую секунду в него вжимаются губы. Совсем не те губы, к которым он привык. Не мягкие, пухлые и невероятно нежные, а тонкие, шершавые от сухих шелушек и абсолютно беспардонные в попытке без всяких приглашений засунуть язык ему в рот. Нико мычит. Нико широко распахивает глаза и брыкается, упираясь ладонями в грудь присосавшегося — какой пиздец — к его губам брата, но Неманья держит слишком крепко. Каким бы номинально старшим тот ни был, Никола вроде бы всегда был крупнее, и вместе с этим как будто бы закономерно сильнее, но... Не в этом случае. Говорят, в экстремальной ситуации тело концентрирует все свои силы. Можно ли считать экстремальной ситуацией готовые взорваться яйца? Судя по всему — можно. Потому что беспорядочные дергания в руках старшего брата не приносят никаких плодов, кроме тихого, почти сдержанного смешка откуда-то снизу. И Нико сдается. Обмякает в обезоруживающе сильных руках и просто покорно открывает рот и чуть подворачивает подбородок вбок, рассчитывая на наилучший ракурс для маленького гнусного манипулятора, ради которого и происходит весь этот пиздец, ради которого по его зубам сейчас скользит язык брата. И лучшее, что он может сделать в такой ситуации — не думать о том, что слишком бодрый энтузиазм может быть вызван чем бы то ни было кроме отчаянного желания наконец засунуть свой член поглубже в наглую, но очень умелую глотку. И получает заветную награду за собственную послушность практически незамедлительно. Потому что тихий смешок сменяется жадным, и в то же время восхищенным стоном, который вырывается у Ильи сам собой. Да, ему действительно хотелось увидеть что-то такое... неправильное, противоестественное, чего никогда не увидишь в порно, потому что под всякими «дядя и племянник» и «брат с сестрой» всегда будут скрываться актеры, которые видят друг друга впервые в жизни. Но он вообще не думал о том, какую реакцию увиденное может вызвать у него самого. А это определенно сильнее, чем то, что он даже гипотетически мог бы себе представить. Это дико непривычно - видеть Нико, взаимодействующего с кем-то другим, и в то же время буквально кожей ощущать вибрирующее между ними двумя покалывание этой неправильности - потому что они всё ещё два брата. Целующиеся по его просьбе два брата, и даже просто от одной этой сформулированной для самого себя мысли низ живота обжигает обрушивающейся в него волной невидимого кипятка и всё ещё влажная от слюны Ковача задница начинает ритмично пульсировать, обозначая собственные требования в самые кратчайшие сроки. А когда вообще можно наконец остановиться? Эта мысль доходит до Нико даже слишком медленно, только после того, как сирены "сос, аларм, караул, пиздец" перестают истошно орать в черепной коробке, уступая место хоть чему-то более содержательному и словесно оформленному. Такое ощущение, будто Немо этот вопрос не волнует вообще. Как будто ему абсолютно окей - обвивать своими руками поясницу брата, а не какой-то девчонки, ну или хотя бы Ильи, скользить ладонью вдоль позвоночника, то поднимаясь до перекатов ромбовидных между лопаток, то спускаясь почти до ямочек возле крестца, которыми начинаются округлости жилистых ягодиц. А потом он чувствует прикосновение. И снова забывает о том, что хотя бы пытался сказать только что. Прикосновение к своему члену, такое характерно знакомое... И пробивающее душем холодных мурашек от мгновенного осознания, что знакомым в одном очень важном смысле слова оно быть просто не может. Тем более, когда прямо в рот надрывно всхлипывает брат. - You two... You are so fucking amazing... It's even better than I could imagine. Лучше бы Нико не опускал взгляд. На благо собственной психики, как минимум. Но он не может не смотреть, когда слышит этот голос, и объебывается в очередной раз - попадает в ловушку, когда и вроде видеть не хочется, и отвести взгляд физически невозможно. Два члена, плотно прижатых друг к другу. Только головкой к головке — совсем не тот, к которому он привык. Длиннее и немного тоньше, идеально прямой, но точно не тот, который он когда-либо мог ожидать в настолько непосредственной близости от своего собственного. Ладошка. Маленькая, с тонкими длинными пальцами и просвечивающими сквозь кожу голубоватыми венками. И взгляд. Не просто подернутый пеленой, а совершенно осоловелый, с расширенными, как у самого настоящего наркомана, зрачками. И не только пальцами. В ту секунду, когда обе головки сразу накрывают пухлые, горящие, как и все лицо, губы, Нико вообще не отдупляет, как до боли вцепляется пальцами в поясницу по-прежнему обнимающего его поперек спины брата — в глазах темнеет и голова сама собой запрокидывается, а из горла выдавливается надрывный хрип, которому прямо над ухом вторит еще один — выше и как будто еще болезненнее, чем его собственный. Мелкий — сумасшедший. Отбитый наглухо. Еще вчера совершенно наивный ребенок, сейчас он творит такие вещи, которые приличные люди даже не снимают в порно, и умудряется просто сносить с катушек сразу двух людей, которые должны были быть здесь хоть каким-то оплотом серьезности и уверенности в своих намерениях — пусть и каждый в своих. Он пытается взять глубже, но два не самых маленьких члена — слишком много для маленького, хоть и очень умелого рта. Он вытягивает язык и роняет с него густые капли слюны, которую тут же перехватывает руками — уже сразу двумя, чтобы сжать между собой еще туже и двинуть вверх и вниз, размазывая скользкие потеки по всей длине. Он лижет — широко, от собственных пальцев до края головок, запуская кончик языка то в одну, то в другую дырочку уретры. Он дразнится, издевается... и сам же с ума сходит от того, насколько хочет большего, но так больше все равно не получится, и от этой же безысходности по мокрым членам прокатывается жалобный скулеж, больше напоминающий детское хныкание. И именно этот звук окончательно срывает крышу Нико. Слишком знакомый, он наконец возвращает младшего Ковача в реальность, потому что это, в отличие от всего предшествующего, он уже слышал и видел. Он знает, что означает этот звук. Что это — бессловная мольба мальчишки о том, чтобы его как можно скорее заткнули членом. И чем глубже, больше и жестче, тем лучше. И может быть, он бы смог это прокомментировать более вербализированно, но рот слишком занят, а заставить себя оторваться от процесса он тоже уже не может — порочный во всех смыслах круг. Зато может Никола. Так, как он не так уж и часто поступает, но так, как безумно нравится самому Илье. Тот даже не успевает заметить, в какой момент крепкая рука покидает поясницу брата и оказывается на его шее — почти до боли врезается перепонкой кожи между большим и указательным пальцами в кадык, надавливает ими почти до синяков прямо под нижней челюстью и буквально за нее поднимает, сдергивает этот распухший блядский рот сразу с двух членов и поднимает выше, еще выше, заставляя подниматься на колени, вытягиваться на выпрямляющихся вслед за задирающейся головой руках и смотреть прямо в глаза. - You get what you need. Now it's our turn. - это «our» выходит само собой, хотя в голове изначально по всей логике пульсирует «my». Но думать об этом сейчас Нико точно не собирается — потому что в паху пульсирует несравнимо сильнее. Больше он не церемонится ни с кем — ни с братом, даже не замечая, как сбрасывает его руку с собственной спины в тот момент, когда делает шаг коленом по матрасу в сторону, ни с издающим удивленный всхлип мальчишкой, когда мертвой хваткой вцепляется в его бедра, вдавливает почти до боли большие пальцы в ямочки на ягодицах и в одно движение натягивает все еще скользкую от смазки и раскрытую его собственными усилиями чуть ранее дырку на член до самого основания. И до темноты в глазах и звона в ушах, которыми резко перекрывает так, что на какую-то секунду Ковач теряет понимание, что произойдет быстрее — он просто кончит или потеряет сознание. Наверное, если бы у него не было секса чуть дольше, чем сутки — то сначала бы первое, а потом сразу второе. Или вообще одновременно. Но только тот факт, что буквально вчерашним утром перед праками Осипов стоял на коленях в его душевой и брал в рот по самые яйца, позволяет переждать, продышать этот момент, дождаться, пока подкатившая почти к самому основанию члена от яиц тяжесть чуть спадет обратно, а в глазах хотя бы немного посветлеет. Достаточно для того, чтобы найти перед собой светлую, влажную от пота и совершенно непристойно растрепанную макушку и сжать спутанные пряди в кулак, грубо, почти до боли оттягивая на себя затылок и подавляя в зачатке протяжный стон, заставляя захлебываться воздухом. - Suck him. You promised. Усилиями Ильи его ебашит настолько, что он реально забывает о собственной ревности, которая еще двадцать минут назад заботливо предлагала переломать брату руки, если тот рискнет ими лапать его драгоценного мальчика. Сейчас он реально хочет это увидеть. Увидеть, как мальчишка, который умудрился довести до крайней степени кипения в самом грязном смысле этого слова сразу двух взрослых и сильных мужчин получит то, что им обещал — и что-то подсказывает, вряд ли мог предположить, как это будет ощущаться на самом деле. Это тяжело. Это пиздец как тяжело. В порно все так легко и задорно, как будто где один — там и два, и три, да и четвертый откуда-нибудь можно пристроить, не помешает. В действительности — это лютый пиздец. Когда в тебя сзади толкается крупный, длинный и слишком умело давящий на простату член, а спереди прямо перед лицом оказывается еще один — и не какие-то там аллюзии в виде игрушек или пальцев, а живой, настоящий, сочащийся смазкой и уже требовательно скользящий по губам — наступает перегрузка. И черт знает какая быстрее — сенсорная или эмоциональная. Нет, пожалуй, все же сначала эмоциональная. Сердце колотит так, что физически кажется, что оно с каждым собственным сокращением подскакивает до кадыка и падает куда-то к пупку. Даже стонать по-человечески, так как он привык — долго, высоко, протяжно, как любит и из раза в раз просит не сдерживаться Нико — не получается. Выходит нелепо, отрывисто, похоже на какое-то нелепое икание — потому что связки сводит синхронно с коленями, которые давно бы разъехались, если бы не крепкая рука, которая успевает соскользнуть с бедра под живот, поддерживая — но не заботы ради, а скорее наоборот — из своеобразной мести, в которой она не позволяет опустить задницу ниже, чем Нико нужно для того, чтобы каждым толчком попадать в самую нужную точку. А когда губы сами собой размыкаются и тут же пропускают член, бесцеремонно проталкивающийся глубже, без всяких прелюдий, прямиком в горло, проезжаясь по чувствительному корню языка — своеобразные всхлипы переходят в сдавленный булькающий хрип. Это то самое легендарное «плохорошо», возведенное в абсолют. Это дико, это пиздец как животно, это где-то даже больно и неприятно. Особенно когда пальцы, теперь уже кажется принадлежащие Неманье, впиваются в волосы так сильно, что едва не вырывают пряди. Когда на коленях, которые Нико практически таскает по пододеяльнику, раз за разом даже не сколько толкаясь в него, сколько натягивая и снимая со своего члена, начинает гореть и стираться кожа. Когда горло начинает саднить от постоянных толчков — не его собственных попыток взять глубже по собственной инициативе, а именно полноценных фрикций членом в глотку. Но все это не просто херня по сравнению с тем, насколько в глобальном смысле сильно то, что ощущает сейчас Илья. Это только подчеркивает и усиливает то «хорошо», которое все еще ключевое в этом слове и для которого на самом деле даже «охуенно» будет ничтожно слабым эпитетом. Таким возбуждающим и желанным, таким заполненным, таким готовым реально грохнуться в обморок от силы всей гаммы ощущений, которая его перекрывает в этот момент — от двух членов, двух пар рук, двух горячих тел, которых так много, что кажется, будто они вообще опутывают его всего целиком, от таких разных звуков, которые они издают, разных ароматов, которые источает их почти раскаленная кожа. Он теряет счет времени напрочь. Настолько, что при всем желании не смог бы сказать, сколько времени он уже распят на двух размашисто трахающих его без всяких намеков на нежность, заботу или хотя бы какую-то попытку прикоснуться к его паху членах — несколько минут или несколько часов. Но если все это измеряется считанными минутами — он все равно не будет испытывать угрызений совести, потому что сами виноваты. Нико — точно, потому что слишком хорошо знает, как сильно подобные вещи нравятся его хрупкому и такому невинному на вид по сей день мальчишке. Потому что терпеть это просто невыносимо. И если бы кто-то попытался его приласкать — возможно это возымело как раз противоположный эффект, потому что сейчас для того, чтобы довести его до края во всех смыслах этого слова не нужно больше ничего. Вообще ничего. Неманья даже предположить не может, что такое вообще возможно. Да, Нико успел уже за сегодня обронить пару слов о том, насколько Илья чувствительный, но у всего должны быть свои границы разумного — по крайней мере в голове человека, который не так уж часто смотрит гей-порно. Границы, которые с хрустом ломаются в тот момент, когда его член выскальзывает изо рта, потому что голова мальчишки сама, без усилий его рук запрокидывается пугающе неестественно, поясница прогибается так, что, кажется, вот-вот затрещат позвонки, и все тело начинает бить даже не дрожью, а самыми настоящими судорогами. Границы, которые рассыпаются в прах, когда он опускает взгляд чуть ниже и видит белесые лужицы, одна за другой выплескиваемые дергающимся без единого к нему прикосновения членом. А вишенкой на торте всего этого переворачивающегося на глазах мира становится... Нико. Нет, Немо прекрасно знает, насколько резко может меняться настроение его младшего, имеющего холерический даже не на сто, а на все двести процентов темперамент. Но он все равно не может предположить, насколько резко тот может меняться не только в настроении, но и в поведении буквально за долю секунды. Как может полностью разгладиться напряженное в возбуждении, смешанном со здоровой животной агрессией лицо, как могут моментально остановиться бедра, как за мгновения мертвая хватка ладоней может стать мягко поддерживающими руками, которые не сжимают, а лишь аккуратно, медленно опускают на одеяло трясущееся хрупкое тело и укрывают его сверху, заботливо переворачивая на спину и оглаживая плечи, руки, живот до тех пор, пока колени не перестают ходить ходуном и взгляд, опустевший и закатившийся куда-то в параллельную вселенную не начинает постепенно возвращаться, пусть еще мутно и устало, но все же фокусируясь на его лице. - I'm faster than you... - Илья не то, чтобы выглядит слишком виноватым, но, кажется, его лицо вообще пока не в состоянии выражать какие бы то ни было эмоции, оставляя полет для наивной фантазии Нико, которая с легкостью принимает эти слова за искренние извинения. - It's not a problem. Конечно, он отчасти лукавит. В глобальном морально-этическом смысле это, безусловно, не проблема, но его член все еще стоит настолько каменно, что без разрядки это практически причиняет боль, которую Нико всячески подавляет, стараясь сохранять заботливое выражение лица, пока... - Maybe you... to each other... - You... - Нико вспыхивает мгновенно. Вытягивается в гневном недоумении, округляет глаза от степени наглости мальчишки, у которого уже не должно было остаться никаких сил на подобные инсинуации после такого оргазма... И тут же сдувается на глазах, приземленный одной единственной фразой, впечатывающейся во взмокший затылок. - Zaslužio je to. И это звучит настолько безапелляционно, но не жестко, а скорее настолько титанически спокойно, что Нико... сдается. Вот так легко, практически без боя - и потому, что главная битва уже прошла, и это скорее какие-то вялые добивания подранков, и потому, что все это и морально и физически успевает вымотать до такой степени, что сил нет даже на какие-то внутренние конфликты. Ладонь брата — твердая, совсем немного влажная по сравнению с его взмокшими до проступающих на коже капель руками, ложится на бедро и тянет на себя, перекатывая на спину. А следом — просто ложится на его член. Так спокойно и буднично, будто бы для них вообще абсолютная норма — передернуть с братом друг другу томным одиноким вечером, пока Илья пребывает где-то в далекой холодной России. Вот только оказывается, что когда сознание уже выжато наизнанку от таких перепадов эмоций, а телу просто болезненно требуется разрядка — достаточно пары глубоких вдохов и выдохов, чтобы осознать — да в общем-то... это окей. В том смысле, что он не оказывается в каком-то адском котле, где его уже заживо варят черти, его не выкручивает наизнанку приступами отвращения. Это просто рука, которая сразу сжимает так правильно и крепко, что все остатки сомнений выжимаются вместе с каплей смазки, которую выдавливает из головки тугая ладонь. И он просто подчиняется. Как бы это ни противоречило всем его порой даже чрезмерно горделивым принципам. Просто прикрывает глаза, зачем-то по привычке сплевывает в правую руку, хотя та и так напрочь мокрая — от пота, от смазки, от всех естественных выделений Ильи, и находит ей чужой член под усталый, но все еще восхищенный вздох из-за своего левого плеча. К тому моменту, как они оба кончают — практически синхронно, уже даже не в силах стонать — скорее хрипло, с надрывом выдыхая и заливая друг другу кулаки спермой, капающей на смятое одеяло — Осипов уже крепко спит, улыбаясь во сне настолько сладко, что губы обоих, несмотря на неуместность ситуации, трогает синхронной, полной умиления улыбкой. - I šta ćemo uraditi u vezi toga? - What happens in Vegas stays in Vegas, brate.