***
Видите ли: все, что делает человек, прекрасно в наброске — и отвратительно в картине. Леонид Андреев «Дневник Сатаны»
Уиллу снится сон, у которого удалось выудить лишь несвязанные отрывки. Там он сидел на причале, где-то у Атлантического океана, когда постепенно поднимался шторм. Люди с размытыми лицами уходили с причала, но Уилл не двигался с места. Он ощущал себя так, будто находился в этом бескрайнем океане, где-то в круговороте воды, и медленно погружался на его дно. Уилл вспоминает, что во сне не хотел, чтобы шторм прекращался. Когда это произойдет, ему пришлось бы взойти на корабль и еще долго смотреть на привычную, блестящую под низким солнцем водяную гладь, вспоминая первую встречу с Ганнибалом здесь. Но Уилл не помнит, для чего ему нужно было подниматься на корабль. Не помнит, чем шторм напомнил ему Ганнибала Лектера. С побережья слышны пронзительные крики и шум волн, сталкивающихся с подводными камнями и песком. Волны с визгом шумели, тем самым заглушая предсмертные вопли тех, кто в судороге пытается выплыть из воды, зацепиться за мокрую скалу как за единственную надежду, спасти свою жалкую жизнь, стоящую не более корки хлеба в магазине за углом. Океан скрывал под собой смерть. И так, с запахом морских вод Уилл вдыхал запах смерти, и, видимо, это-то и напомнило ему о Ганнибале Лектере. Его непоколебимые черты лица, ледяные руки. Все, что подобает самой Смерти. Сон так и оборвался без логического завершения. Все последние сны так или иначе связаны с Ганнибалом, прямо или косвенно зациклены на нем. Пусть он и появлялся в разных формах, образах, Уилл всегда отчего-то несомненно знал, что это именно он и не кто иной. Будто так подсознание Уилла пыталось натолкнуть его на что-то, но он в упор не понимал, что оно так жаждало сказать. Уилл искал подсказки в тех обрывках снов, что ненадолго оставались с ним по пробуждению; чтобы сохранить как можно больше, Уилл взял в привычку, только-только проснувшись, сразу же записывать все, что помнит из прошедшего сновидения вплоть до малейших, казалось бы, незначительных деталей. Порой записи выходили сумбурными и абсурдными, но они помогли выстроить какую-никакую цепочку. Все кончилось до того, как началось. Ганнибал скрывался за чужими лицами. За материальным и нематериальным. Он умело подменивал реальность с никогда не существующим, сливая прошлое, необязательно свое, и настоящее в одно целое. Если он и говорил правду, то переигрывал ее так, как удобно ему. «Лжецам нужна хорошая память», — однажды сказал Ганнибал, и он прекрасно следовал этому правилу. Он никогда не отходил от своей истории, выдуманной до мелочей и разобранной наперед до молекул, и ни одна мышца на его лице не дернулась, когда он ведал о том, чего никогда на самом деле не происходило. Казалось, он и сам поверил в свою ложь, убедил себя, что эта расписанная, как книга, история — и есть его подлинное прошлое. Ганнибал вжился в роль так, как непосильно было ни одному голливудскому актеру. Он списал свое прошлое с жизней итальянских художников девятнадцатого века, судеб персонажей книг классиков, услышанных в аргентинских пабах и домах терпимости историй незнакомцев. Именно сны и навели Уилла на мысль о том, что все рассказы Ганнибала о прежней буржуазной жизни в Америке — лишь хорошо продуманная ложь. Незначительные несостыковки в его словах сыграли свою роль во снах, где разрастались в них до таких масштабов, что невозможно было бы их не заметить. Все сказанные им слова обретали свои формы, сначала — непонятные, но вскоре, сопоставляя их с последующими, Уиллу все же удалось собрать их в единую картину. Где-то в подсознании он знал, кто такой Ганнибал Лектер на самом деле, но до ответа нужно было докопаться, продираясь вниз, на самое дно, через множество улик, которые требовалось обнаружить и понять. В этих безграничных глубинах рассудка, в края которой поместились лживые, яркие звезды, сгустился туман, стирающий самосознание словно дешевое полотно. ...В первый раз Ганнибал Лектер явился в облике океана, так же, как и в последний. Тогда Уилл впервые всей плотью почувствовал, как трескается реальность, рассекая пространство. Тогда еще не придав значения, казалось бы, очередному сну, Уилл запомнил лишь то, что в этом сне он отчего-то был уверен, что находится на побережье Санрику, где-то в Японии. В дальнейшем образ морей и океанов все чаще преследовал его, прямо или косвенно: во снах периодически встречались корабли, чайки, картины Айвазовского, пустые порты. И как раз: в последний раз Уилл дожидался Ганнибала на причале, зная, что он придет — но в ином случае пришлось бы отплыть назад. Нос корабля устремлялся в никуда в погоне за чем-то призрачным, уже несуществующим, но попытка сбежать оборачивалась кораблекрушением. Как понял Уилл, это могло бы означать, что Ганнибал не так давно пересек границу через Атлантический океан, а невозможность вернуться назад и пустые порты намекали на то, что Ганнибал не собирается возвращаться обратно. Или, верней, не может. Но границу какой страны он пересек и почему дорога назад ему впредь закрыта? Иногда, вместо абсурдных образов, к Уиллу приходили воспоминания и, как то назвал бы Фрейд, «подсознательные желания». Они перемешивались в одно целое. В этих снах, где граница между прошлым и несбыточным стиралась, Ганнибал самолично воздвигал стены. Там всегда прослеживалось устойчивое спокойствие. Если в других случаях предметы вокруг, да и все окружение, содрогались в конвульсиях, отчаянно тряслись, настойчиво трещали где-то в черепной коробке, то здесь — лишь штиль, тихий и забвенный. В них было хорошо: Уилл помнил прикосновения рук; внутренние ощущения; тепло, рождающееся из пустоты; слова, искренние, почти до невинного чистые. Уилл, убежденный сотканной, кажется, из чужой плоти мыслью, несомненно знал, что во сне был Ганнибал — именно он касался его, целовал, как прежде. Но Уилл не помнил лица. Так его собственное подсознание переиграло его самого. Будто создавать эти мысли, себя вокруг них водить, значит избавляться от всего остального, что забито кошмарами и ужасами. В некоторых снах Уилл оказывался в одном и том же немецком пабе, где на фоне по радио неизменно играла речь Геббельса, а бармен читал сводку новостей о смерти Гинденбурга. Он встречал незнакомцев с размытыми лицами — коренных немцев, бежавших испанцев, говоривших о гражданской войне и диктатуре Франсиско Франко, и евреев. Однако в тридцатые-сороковые годы евреи не смогли бы так просто разгуливать по людным местам Берлина, в чем и заключалась абсурдность происходящего. Именно в таких деталях Уилл искал разгадку. Так, Уилл сделал вывод, что Ганнибал Лектер прибыл из Германии, где был тесно связан с евреями, и, вероятно, испанцами. Но каким образом? Уилл исписал десятки страниц с теми деталями, что помогли бы выстроить прошлое Ганнибала Лектера. Однако загвоздка заключалась в том, что Уилл мог воссоздать хронологию событий, — но не мотивы. И, кажется, Уилл, подмечая малейшие детали, упускает что-то, что находится прямо перед носом. По ощущениям — разбивается он сам, бесповоротно и необратимо. Ганнибал занимал роли других людей, которые никак не были на него похожи. Люди не так часто появлялись из подсознания Уилла, в отличие от неодушевленных тел. Все эти лица Уилл прежде не встречал, и поэтому они не могли так просто прийти к нему во снах — Уилл несомненно знал, что за ними кроется тень Ганнибала. Но он не знал, живы эти люди или нет: они всегда молчали, а взгляд был опустевшим и почерневшим. Некоторые оказались покалечены, а отдельные из них — настолько, что от лиц и тел осталась лишь мясистая субстанция. Многие представляли собой какой-то неудачный эксперимент Бога: части тела и органы были перемешаны между собой, находились не на своем месте, а какие-то и вовсе изначально принадлежали животным. Уилл спрашивал, что случилось с ними, но они никогда не отвечали. Жизнь, или что-то похожее на нее, лишь тихо скользила мимо них, вдоль черепа, безразличная и мертвая. В памяти руин сознания покоились одни смерти и корни. Объяснения этому могли быть разными. На календаре — почти половина двадцатого века, когда человечество пережило две мировые бойни, что обернулось на коже незаживающими шрамами и периодическим взглядом в пустоту перед собой. Со временем мертвые люди поселились на земле на равных правах с живыми. Люди показали свое истинное лицо — в общем-то, и неудивительно, что Уилл видит мертвых людей. Но отчего они таились именно за занавесой личности Ганнибала Лектера? Перебирая всевозможные версии, Уилл понял, какая неполноценная наука — философия. Одной вещи могут быть присущи тысячи объяснений, и, при том, каждое может оказаться по-своему верно, и вместе с тем — все могут быть априори неверными. Чтобы придать чему-либо смысл, приходится прежде всего опираться на своё собственное «Я». Проблема в том, что Уилл этому «Я» не всегда может довериться. Он боится одним движением спалить то, что так долго строится. А правда в том, что это действительно не несет сути. Но Уилл помнит, что, в глуби подсознания, он знает ответ. Темнота и отчаяние — то, чем были выстилается путь к правде, где овраг за оврагом на дороге бесконечные бездны и пропасти. И нельзя дать себя запутать. Сегодня — в сновидении — руки по локоть в чужой крови. Ганнибал Лектер поселился где-то глубоко в душе. Уилл бредит им, зацикливается на нем все больше, на его прошлом. А Ганнибал смотрит так, что ему хочется довериться от начала до конца и верить в каждое слово, и тем не менее — Уилл знает, что этого делать нельзя. Лишь бы не думать больше о Ганнибале, он жаждет наконец лечь на спину, вздохнуть полной грудью и размазать себя по стенке, чтобы больше не терпелось, не болело, не мешало. Просто пропасть и раствориться, как растворяются в чужой тени, оставшись в этом мире лишь следом свежей крови. Перед глазами — тот прежний Ганнибал, которым Уилл впервые его увидел: с стетоскопом на шее, уставшим пустым взглядом и полуулыбкой на лице при виде него. Тогда Уилл и знать не знал о том, что последует за этой мимолетной встречей с обычным местным врачом. А последовало то, что весь мир Уилла сосредоточился на Ганнибале. Уилл терялся под напором распаляющих чувств подле Ганнибала, незнакомого ранее ощущения заполненности внутри и тела рядом, холодного, проникающего под кожу так естественно, что хочется вжаться в него еще сильнее, опуститься глубже — до звезд перед глазами. Впустить его внутрь себя, так, чтобы до сердца колью. Умереть в нем. До ужаса хочется, чтобы Ганнибал никуда не уходил, остался здесь, успокаивающе поддерживал за плечо и руки, как делал это раньше. И вернуться в то время, когда море в сердце тихо дышало, рисуя брызгами на скалах берегов, и от этого спокойствия на душе не было так страшно и неправильно любить его. Уилл чувствует, как сходит с ума. То, что Уилл созерцает во снах, не приходит из ниоткуда. Все это Уилл где-то встречал ранее своими глазами, вероятней, в менее преувеличенных формах. Тогда новости кишели Нюрнбергским трибуналом над врачами, и, в частности, Йозефом Менгеле, Ангелом Смерти, бежавшим от смертной казни в Аргентину, о чем узнают гораздо позже. Уилл терпеть не мог читать новости. О поисках Менгеле ему поведал Ганнибал ранним августовским утром, читая на веранде свежую газету, от прикосновения к которой на подушечках пальцев оставалась черная краска (или это было во сне?). Лектер смотрел неопределенно вниз — в бездну под ними, стремительно темнеющую и глухую, и в его взгляде Уилл увидел нечто большее, чем он может понять. Но именно в тот момент в глазах Ганнибала отразились пять лет войны, следы рук мертвецов на шее, бушующий океан, пламенные закаты в отражении воды и его собственное прошлое, в котором горами лежали трупы. Пустые глаза открывали правду. Ганнибал так долго притворялся, врал, прежде всего — самому себе, смотря в зеркало, а выдал его один-единственный взгляд на дешевую утреннюю газету. Тогда-то Уилл все понял. Только спустя несколько десятилетий, когда в начале шестидесятых годов поймают Адольфа Эйхмана, а к концу семидесятых годов найдут тело утонувшего Йозефа Менгеле, отчего начнется исследование рассекреченных архивов, окончательно откроется занавеса прошлого. К концу Второй мировой войны тысячам пособникам павшего германского режима удалось бежать в Аргентину и другие страны Латинской Америки благодаря «крысиным тропам», проходящим через Испанию и Рим, организованные епископами и поддерживаемыми правительствами. Большинство нацистов, получивших убежище в Аргентине, оказались достаточно умны, чтобы никогда не говорить о своем прошлом, захоронить его внутри себя, или заранее выдумать его до малейших подробностей. В их числе оказался Ганнибал Лектер. В Германии он прожил порядка тридцати лет. Его семья принадлежала к влиятельным кругам, отчего Ганнибалу с самого детства оказались открыты все двери. С ранних лет он проявлял интерес к медицине. В восемь лет уже свободно разговаривал на латыни, знал многие медицинские термины на мертвом языке. Прежде врачей в этой семье не было, но семья поддержала юного Ганнибала в своем начинании: его отдали в школу с уклоном в химию и биологию, с расчетом на обучение будущих медиков, а после окончания он с легкостью поступил на медицинский факультет Берлинского университета, где вдоволь показал весь свой потенциал. Никто и не сомневался в том, что Ганнибал Лектер станет известным врачом. Так и случилось. На пороге новой войны Ганнибал Лектер уже состоялся в качестве гениального врача-хирурга. Он был близок к партийной элите и имел авторитетные связи. Однако Ганнибал никогда не высказывал симпатии к какой-либо идеологии, но и не выступал против, предпочитая оставаться вне политики. В начале сороковых годов он присоединился к резервным медицинским войскам, а вскоре власти, давно приметившие Ганнибала, предложили ему должность доктора в Освенциме, ненавязчиво намекая на то, что отказ будет иметь большие последствия для его карьеры. Поначалу Ганнибал не горел желанием работать врачом в лагерях смерти, однако свобода действий развязала ему руки: его, как хирурга, заинтересовала перспектива проводить эксперименты над людьми, которые не только не пресекали, но и поощряли местные власти. Ганнибал проявлял интерес к физиологическим аномалиям и ущербностям, которых в этих лагерях было предостаточно. Уже тогда карма ползла по коже кипящей кровью в иссохших венах. Ганнибал преследовал цель — создать нового «сверхчеловека» по Ницше, который был бы не таким бесполезным и слабым, каков прежний. Он пытался исправить этого нынешнего человека, но для этого требовались жертвы. Цель оправдывает средства? Уилл понимает, что любить такого человека, как Ганнибал Лектер, даже чьего настоящего имени он не знает, — априори неправильно. Все, что он знает о Ганнибале, он выудил из отрывков сновидений, порожденных подсознанием, что кричало о том, что нужно бежать сломя ноги от этого человека. Между ними застряло что-то, что не хочется озвучивать вслух, о чем хочется молчать, позволяя тишине разговаривать за них, потому что слова — не то, что они чувствуют. Покуда Уилл не сбежит от Ганнибала, что равносильно бегству от самого себя, он больше не сможет посмотреть ему в глаза как прежде. Уилл, хоть и пока не знает этого, отпустит Ганнибала Лектера лишь спустя десятки лет, будучи в другой стране вдали от всех воспоминаний, на берегу Тихого океана, когда утренняя новостная сводка сообщит о том, что бежавшего двадцать лет нацистского врача-преступника нашли повешенным в своей квартире в Италии. Сейчас у него в голове разрывается воплями бездна.***