On the wind, a smell of misery Fear and death perfume the air It begins again in mystery And I always end up there Always unsuspecting So easy to lure them away from All the angels within
Вдох. Воздух обжигает, в груди знакомо колет, едва диафрагма начинает подниматься. Глаза открываются. Уши улавливают тихое постукивание дождя за стеклом. Потолок. Белый потолок, который разбегается на множество цветных мушек. Горький запах, от которого щиплет в носу и противно сжимается внутри. Взгляд сползает вниз. Тусклая полоса света высвечивает засохшую кровь на руке. Бордово-коричневая, ржавая. Скрюченные пальцы затекли, но продолжают отчаянно что-то сжимать. Дрожащая рука касается взмокшего лба и приглаживает непослушные пряди. Эхом звучит чей-то леденящий душу истеричный смех. В голове пусто. В носу стоят порох и гарь, во рту — привычный металлический привкус. Сбоку доносятся шорохи и голоса, сливающиеся в гул. Взгляд снова падает на руку. Знакомый узор на ладони, те же самые линии, что и всегда, тот же самый цвет, и всё же она кажется чужой. Кому принадлежит эта рука? Что она пытается сжать с такой силой и ненавистью? — Миу-тян, ты проснулась? Моргнув, она садится вертикально и поворачивает голову. В глаза сразу бьёт резким светом, морщится и поднимает руку. Привыкнув, убирает и распахивает веки. Ярко-белое пятно прикроватной лампы и Химико на койке, она же отворачивает свет в сторону. На коленях у неё томик манги. Рядом, в мешанине тянущихся жгутов и трубок, угадывается Тенко, от которой наружу торчит один нос. Она осторожно тянется вверх, высовываясь. — Как ты? — непривычно тихое. — Лучше не бывает, — Ирума опускает ноги с койки и нащупывает внизу что-то мягкое и тёплое. О, тапочки. — А ты? Глаз подмечает несколько синяков и царапин, слои бинта на обеих руках и что-то бугрящееся под одеялом. Кожа бледнее, чем обычно, но в целом всё такая же улыбчивая и жизнерадостная Тенко. Или пытается такой казаться. — Тенко чувствует себя полной сил! Ирума поднимает бровь. Тенко смущённо опускает взгляд под фырканье Химико. — Но доктор говорит, что мне ещё тут пару недель. Несправедливо! Противное чувство назойливо скребётся в груди. — Я тут чуть не сдохла от тоски в своё время, — кисло улыбается Ирума. Химико проверяет что-то в мобильном, прежде чем положить его на прикроватную тумбу и перелистнуть страницу. — Нам тут не скучно. — Повезло. Кстати, а где, — морщится, — Кируми? Это ведь она меня доставила сюда? Тишина режет уши. Химико остаётся неподвижной, её глаза смотрят внимательно, не моргая. Тенко же закусывает губу и прячет взгляд. — Думаю, она ещё здесь, — говорит она. — О, как мило, я теперь особо опасный преступник и нуждаюсь в охране? Реакции не последовало. Ни улыбки, ничего, Тенко и Химико продолжают молчать. Ирума снова морщится и с силой трёт затылок — чешется и побаливает. Ни капли сомнения в том, кто организовал этот внеплановый тихий час. — Где она? — Миу-тян, а… а ты не хочешь сначала умыться? Ирума моргает и скашивает взгляд на Тенко. Та тыкает забинтованным пальцем себе в лицо. — Т-ты вся в крови! Ты ам… ты пугаешь Юмено-сан! — М-м, а она меня пугает? Между этими двумя происходит молчаливая перепалка, когда они обе злобно зыркают друг на друга. Наконец, Химико фыркает и снова опускает взгляд в мангу. Словно нехотя произносит: — Тебе бы не помешало. Ирума пожимает плечами, поднимается и разминает затёкшее тело. — Не скучайте, — бросает она, выходя наружу. Коридор встречает её мёртвой тишиной. Длинная кишка тянется одинаковыми рядами стен, дверей и тусклым светом потолочных ламп. Одна из них, моргнув, гаснет. Зябко. Ирума по памяти идёт в сторону туалета, на ходу подмечая знакомые плакаты. Что делать при астме, про остановку сердца, заболевания ЖКТ, помощь при ожогах и поражении электрическим током. Каждый из них она могла бы повторить с закрытыми глазами — настолько унылым был прошлый опыт. Атмосфера гнетущая — больница словно и не рада видеть Ируму. Она отвечает ей тем же. Из щелей противно тянет холодом и свистит. Туалет встречает её едким запахом хлора, к которому вскоре добавляется вонючее твёрдое мыло. Кусок постоянно норовит выпрыгнуть из рук, как лягушка, пенится плохо, а оттирает кровь и того хуже. Когда она поднимает глаза, то видит в мутном отражении злое лицо голубоглазой блондинки, покрытое пятнами засохшей крови. Его перекашивает, и она мылит багряные разводы. Вот только они не смываются, пока по шее и подбородку текут грязные мыльные реки. Сушилка привычно показала ей средний палец, когда Ирума подносит к ней влажные руки. Фыркнув, обтирает их о брюки — всё равно пойдут на выброс. Тенко и Химико выглядят такими напряжёнными, словно в палату сейчас завалится группа захвата и повалит всех мордами в пол. Ирума вытаскивает из угла свою сумку и садится на кровать. Руки сами собой нащупывают телефон. Палец тянется к кнопке блокировки, но там же и замирает. Некоторое время Ирума молчит, вглядываясь в своё хмурое-хмурое отражение в чёрном экране. Три часа ночи. Никаких звонков, ничего. Сообщения для Бакамацу так и остались непрочитанными, последний раз она была в сети около десяти вечера. Настроение, и так бывшее неласковым, поползло вниз. — Спит как убитая, что ли? — вырывается из неё, когда длинные гудки так и остаются длинными, снова и снова. Ирума до хруста сжимает телефон, потом медленно оборачивается на этих двоих. Кируми здесь, а если кто-то и знает, что с Каэде… Если эта ненормальная с ней что-то сделала… — Где она. Тенко и Химико меняются многозначительными взглядами. Ируму этот театр пантомимы уже откровенно бесит. Тенко сдаётся первой: — В третьей палате. — Я ей что-то сломала? — усмехается, ощущая злое веселье. Поднимается и бьёт кулаком об ладонь, разминая шею. — Если она мне сейчас же не скажет, где Каэде, я сломаю ещё. — Миу-тян… Когда Ирума встречается взглядом с Тенко, её обжигает болезненным предчувствием. Комбинация вины, боли и страха — так и хочется сесть рядом и сказать что-то доброе, умиротворяющее. Ирума подходит вплотную и наклоняется. — Что-то случилось? — Просто выпусти кота на свободу, — доносится под шелест страниц. Тенко вспыхивает. — Юмено-сан! Ну вы же сами всё… сами всё… Это не так просто! — М-м, а по-моему только ты всё усложняешь. Ирума мысленно считает до трёх. Говорят, помогает. Встречается глазами с Химико. По её лицу сложно что-то сказать, так же как и с Бакамацу, когда она не в настроении. А не в настроении она всегда. К ней тянет. К ней невыносимо тянет сейчас, как к наркотику, к баскетболу. Ирума сойдёт с ума, если не получит свою желанную дозу Каэде. — С ней всё хорошо. — С кем? — моргает Ирума. — С Кируми? Химико ничего не отвечает, снова уткнувшись в свою мангу — что-то там про героических девочек-волшебниц. Ирума фыркает и идёт на выход. Уж где находится третья палата, она знает, несмотря на все старания мудаков-планировщиков. Ей приходится долго идти в противоположный коридор, который плавно утыкается в детское отделение. Тишина такая, словно всё вокруг вымерло от какого-нибудь пандавируса. Не будь Ирума так раздражена, она бы даже почувствовала себя неуютно в этих одинаковых безлюдных коридорах. Металлическая поверхность ручки холодит пальцы. Неохотно поддаётся, скользя вниз. Одиночная палата с окнами, выходящими на прибольничный дворик — хоть какое-то развлечение в местных условиях. Едва Ирума опускает взгляд, как она замирает. На койке, озарённая тусклым светом с потолка, лежит Каэде. Длинные волосы спутаны, грязные, в засохших пятнах крови. Бледная, неественно бледная, она будто не дышит, навечно замерев с этим хмурым выражением лица. Ослепительная вспышка, грохот. Глаз выхватывает блеск металлического лезвия, которое тянется к ней. Ирума едва успевает моргнуть, как уже сжимает чью-то руку, старательно выкручивая её. Выкручивая, желая услышать хруст и крики боли. На неё оборачиваются — знакомые зелёные волосы с запахом кофе и пронзительный взгляд. — Прочь! Она пытается сломать руку, — или запястье? — но с ней не церемонятся. Удар локтем ощущается как кувалда, воздух стремительно улетает наружу. Кашель, вкус крови, пока Кируми вырывает руку и брезгливо отряхивает её. Руку?.. На ней нет перчаток, с неественно белой кожей, она держит иглу капельницы. Капельницы? Ирума моргает. Разве там был не нож? — Что тут?.. — хрипит она, кашляя. — И вам доброй ночи, Ирума-сан, — лёгкий поклон. — Было очень невежливо с вашей стороны на меня нападать, пока я занимаюсь Акамацу-сан. Если хотите выяснить со мной отношения, — в голосе звенит сталь, — попрошу вас отложить это до другого раза, я занята, как вы могли обратить внимание. Кируми не меняет позицию или положение, но в том, как она стоит, чувствуется, что второй попытки у Ирумы не будет. Бариста уверенным движением нащупывает вену, вставляет огромную иглу и закрепляет при помощи перевязки. Только после этого она распрямляется и встаёт прямо перед Каэде, закрывая её собой. Складывает руки на груди. — И? — Какого хрена тут творится? — шипит Ирума. — С Акамацу-сан произошёл инцидент, в ходе которого она получила ножевое ранение в брюшную полость. Глаза Ирумы раскрываются. Остаток речи тонет в тумане. Всё, что она хочет сейчас знать — кто. Кто. Кто? Пальцы снова сжимаются, нажимая, снова и снова, на невидимый курок пистолета. —...сейчас её здоровью ничего не угрожает. Если вы не будете делать ничего лишнего, разумеется. Телефонный разговор. Эта сука. Ногти впиваются в кожу. — Джунко? Кируми склоняет голову набок, потом качает ей. — Нет, это была не она. Отонаши Рёко не имеет к этому никакого отношения. А вот Ёнага Анжи — да. Может быть, у вас есть идеи, почему Акамацу-сан так внезапно решила с ней увидеться? Пароль, ну разумеется. Каэде предвидела, что без боя она не получит часть Анжи. Но причём здесь рана в животе?! — Они должны были сразиться в игре. В игре! — Видимо, в какой-то момент игры перешли в другую плоскость. С облегчением Ирума замечает, что Каэде всё-таки дышит — её грудь вздымается. Совсем чуть-чуть, но вздымается. Вблизи она выглядит ещё более уставшей и измученной. Покрытая крупными гроздьями пота, она даже во сне решает какие-то очень важные вопросы. Спящая Каэде не сильно-то отличается от неспящей. — Какого чёрта тут творится? — Достаточно много, как вы могли заметить. — Меня интересует только она. Всё остальное может идти нахуй. Ирума медленно подходит к койке под внимательным взглядом Кируми. Приглаживает волосы Каэде, вглядываясь в напряжённое лицо. Проводит по губам, а потом нежно берёт за руку и несильно сжимает. Во всяком случае, синяков и царапин поменьше, чем у Тенко. Вселяет надежду. Если бы могла, она бы провела сейчас вечность, сидя и вглядываясь в Каэде и охраняя её сон. Не мысль — чувство, которое бьётся сейчас в груди. Наряду с другим, не менее сильным. — С ней всё будет в порядке? — Кризис миновал, — Кируми отводит взгляд в сторону, когда Ирума на неё оборачивается. — Я буду охранять её, даже если это мне будет стоить жизни. Руки Кируми подрагивают — как и её. Злость, которая Ирума ощущала к ней, отступает. Возможно, за этими стерильно-правильными вежливыми фразами, от которых тянет блевать, и есть человек. Который, прямо сейчас, боится. Хотя менее противной от этого она не стала. А ещё по её вине Каэде попала в эпицентр событий. Ирума напоследок ещё раз крепко сжимает руку, не желая отпускать её никогда-никогда. Чтобы, против воли, подняться. — Где Анжи? — А она вам зачем, Ирума… — осекается, заметив её взгляд. Серо-зелёные глаза опасно сужаются. — Она под арестом, Ирума-сан, как и полагается по закону. Хотите её проведать? Ирума прикрывает веки. Она уже знает всё, что надо. — Не пытайся меня остановить. — И не подумаю. Но постарайтесь обойтись без глупостей, Ирума-сан. Глупости? Уже стоя в коридоре, она оскаливается. Нет. Она просто сделает то, что должна. Шумно втягивает носом воздух. Выдыхает. Где-то здесь рядом лестница. Она помнит… нет, знает. Чувствует. И когда она наконец покидает коридор, потолочная лампа у третьей палаты, жалобно скрипнув, срывается и разбивается на тысячу осколков. Люди, пролёты лестницы и коридоры смешиваются в безликое марево, в котором она не различает никого и ничего. Замирает, ощутив ногой что-то шершавое. Потеряла тапочек? Двигает пальцами босой ноги. Холодно. Очень холодно, но забавно. Недолго думая, скидывает второй. Там, куда она идёт, ей не потребуется обувь. А потом, внезапно, её обдаёт ветром. Холодный, он задувает, дождь хлещет по лицу. Ирума поднимает голову. Огни города и автотрасса расплываются в тумане. Неоновые вывески, огни реклам, фары проезжих машин. И сирены, множество сирен, которые доносятся откуда-то издали, из-за стены дождя. Похоже, в этом городе и вправду что-то случилось. И она добавит ещё. Закрыв глаза, она представляет. Где-то там вдалеке находится её добыча, Ёнага Анжи, едва не убившая Каэде. Таланты абсолютны? Значит, если захотеть, они встретятся — несмотря ни на что. На это потребуется удача. Много удачи. И она знает, где её взять. Уличный фонарь, моргнув, взрывается на множество осколков, они со свистом летят в случайного прохожего. В доме через дорогу срабатывает пожарная сигнализация, валит дым. Старик падает на асфальт, держась за сердце. Машина вылетает на встречную полосу и со всего размаху влетает в газель. Крики, лязг шин, горящие покрышки… Ирума суёт руки в карманы и направляется прямиком на шоссе. Больше, ей нужно больше. Высоко в небе вертолёт мотыляет как пёрышко, и, наконец, он беспомощно падает вниз, утягивая с собой линии проводов. Где-то глубоко под землёй, метров сто, с рельс сходит поезд, на полной скорости вмазываясь в бетонную стену. Газовый шланг, прослуживший без нареканий десять лет, слезает с резьбы, мужчина заходит внутрь, и, не обращая внимания, тянется к кремню зажигалки, чтобы запалить сигарету… Ирума шумно дышит. Её переполняет сила. Её переполняет тепло. Хочется смеяться, хочется плакать, хочется танцевать под дождём посреди трассы. Закрыв глаза, она ощущает себя в центре огромного пожара. В небеса взметаются всполохи чёрного пламени, в котором медленно тает Токио… Открыв глаза, она видит застывший дождь. Его частицы не двигаются. Она проводит по ним рукой и снова чувствует ветер. И мокрый асфальт. И холод. Выдыхает, изо рта поднимается пар. Где-то вдалеке на полной скорости несётся полицейский грузовик с цельнометаллическим кузовом. Она встречается глазами с водителем. Мужчина средних лет, на его лице расплывается ужас. Бьёт по рулю, протяжные гудки, пытается что-то сделать. Покрышка переднего колеса лопается как арбуз, голое колесо оказывается на шоссе, грузовик покачивается… в следующий момент он подскакивает на пригорке, заваливается на бок, и, не теряя скорости, начинает катиться, точно игральный кубик. Чтобы у самой-самой Ирумы затормозить и встать обратно на колёса. От лобового стекла одно название, водитель и сопровождающий, все в крови и порезах, висят безвольными куклами на ремнях. Ирума неторопливо обходит кузов, пока не подходит к металлической двери, одиноко повисшей на петле. Закрыто. Закрыто для неё? Она поднимает ногу и отвешивает несильный пинок — дверь с грохотом падает и разваливается, как бумажная. Изнутри тянет кровью — Ёнага Анжи валяется посреди фургона в позе морской звезды. У неё разбит лоб, из него течёт на губы, а она хихикая, жадно слизывает влагу. Ирума наклоняется и берёт её за волосы. Сжимает, до боли, и поднимает, вглядываясь в эти глаза, словно она надеется в них что-то найти — раскаяние, например? Ужас и осознание своей судьбы? Но ничего этого нет — только веселье. Ей весело. — Вот мы и встрети… Ирума тащит её наружу и швыряет на асфальт. В процессе она что-то разворошила, и у ног падает что-то металлическое, со знакомыми ржавыми разводами. Нож? Окровавленный нож?.. Едва Анжи предпринимает попытку пошевелиться, нога со всего размаха прижимает цепь наручников к земле. Ирума наклоняется к полу, берёт в руки нож и водит по его лезвию. Явно не кухонный. Нажимает сильнее и на пальце распускается тонкая нить пореза. Засохшая кровь смешивается со свежей. Смех. — Уже третий, — снова дёргается и замирает, когда нога оказывается на этот раз на ней. Ирума слизывает кровь с пальца и сплёвывает. Горько. Берёт оружие обратным хватом и садится поверх Анжи, наконец удостаивая её взгляда. Конец ножа опасно смотрит прямо в глаз. Помешательство — вот что видит Ирума на её лице. Безумие, навроде того, что однажды было в Джунко. Как опасная заразная болезнь, как бешенство. — И что от меня нужно новому богу? Чего изволит мой повелитель? — Мне не интересны твои извращённые игры. Новый смех. — Играешь здесь только ты, Миу-тян. Оглянись! — мотает головой. — Всё вокруг — огромная песочница, в который ты только что подняла самую настоящую песчаную бурю! Ирума не сводит с неё глаз. Ей всё равно, что она там лопочет. Ей интересно только одно. Только один чёртов вопрос. — Я знала, знала, что ты меня найдёшь. Нужно будь глухим, чтобы не услышать этот пронзающий небеса рёв! Вы, боги, слишком громкие, когда что-то требуете. Вспышка где-то сзади. Раскат грома. — Тогда можешь начинать молиться. — Зачем? — пожимает плечами. — Зачем мне склонять голову перед мелким божком, возомнившим себя Зевсом? Атуа услышал тебя. Он идёт за тобой. Жаль, я не увижу ваше сражение и твоё поражение, Миу-тян. Как Ирума и думала, она совершенно безумна. — Это мы ещё посмотрим, — лезвие мгновенно оказывается у живота Анжи. Там же, куда она им ударила Каэде — Ирума знает это так же, как чувствует каждый палец у себя на руке. — Зачем? Безумие на лице Анжи на мгновение сменяется меланхолией, которая становится уродливой гримасой. Весело улыбается. — Каэде-тян так страстно хотела умереть, что я не смогла отказать ей. А у неё, — лезвие царапает кожу, — очень высокие стандарты! Ирума едва сдерживает желание выпотрошить Анжи как рыбу. — Только вот она меня подвела. — Подвела? — глухо повторяет Ирума. — Она слишком хотела жить. Представляешь? Я создала ей все условия, а она… В ушах противно звенит. Сердце бьётся так сильно, словно прямо сейчас выскочит наружу. Бакамацу хотела жить. Бакамацу пыталась не умереть. Бакамацу… не такая уж дура, сказать по правде. Ха. Значит, она отказалась от своей погони за эмоциями? Смеяться или плакать? Она заглядывает в глаза Анжи. Сомневается, буквально на секунду. На долгую-долгую секунду взвешивает этот нож и жизнь Анжи. — И ты почти убила её. — За кого ты меня принимаешь? — хмыкает. — Хотела бы убить, била б наверняка. Ни сожаления. Ни сомнения. Ничего. Захотела бы — и сегодня с утра она бы стояла не возле палаты, а у дверей морга, смотря с порога на мертвенно-бледную Каэде. Она бы умерла, а Ирума так бы и не проснулась, лишилась бы последнего шанса попрощаться, услышать её её язвительный голос, краснея, опять прижаться к груди и шутить на тему тупого аниме… Тихий шелест и стон. Ирума опускает взгляд. Половина лезвия погрузилась внутрь тела. Анжи на глазах бледнеет, дрожит и потеет. Пальцы Ирумы нетерпеливо постукивают по рукояти. — Ты проиграешь. А, теперь эта ненормальная отыгрывает троп злодея-неудачника? — Проиграешь здесь только ты. Одно движение, и вот у неё в руках только рукоятка. И что-то жидкое, что-то красное, что так и теплится на кончиках пальцев. Азарт. Хочется вынуть и воткнуть снова, а потом ещё, а потом ещё… Анжи шевелит губами, но из неё не выходит ничего, кроме глухого бульканья и хрипа. Слитным движением Ирума вырывает нож наружу, обдав себя фонтаном крови. Ей хочется пить. Безумно хочется пить. Почему именно сейчас, в этот момент? Лезвие холодит губы и обжигает остротой, но кровь врага кажется сладкой. Приятной. Сочной. Хочется ещё. И ещё. И… — А… так Каэде-тян тоже… — глаза Анжи смотрят на пепельное небо и сквозь него, пока на неё падают тяжёлые капли дождя. — Глупо… как глупо… — Хоть перед смертью ты что-то поняла. Анжи переводит на неё взгляд. Губ касается слабеющая улыбка. Из последних сил шевелит языком: — Тебя нет… Тебя нет там… Смерть Анжи не будет быстрой — какой могла бы быть и Каэде. Если Ирума и бог, то справедливый. И смотря на бегущую из живота Анжи кровь, она наконец-то чувствует блаженное умиротворение. — А теперь и тебя здесь нет.***
Буря утихла, сменившись громкими овациями. Свет прожектора бьёт в лицо, слышны аплодисменты и рёв толпы. Она, центровой нападающий, смогла. Ещё бы она не смогла — это ведь для неё такая мелочь, буквально пыль под ногами!.. Вот только там не пыль, а колючий асфальт, от которого неприятно чешутся ступни. Слишком жёсткий, слишком мокрый, слишком холодный. Она не понимает, куда идёт, но продолжает петлять по каким-то безлюдным переулкам и дворам. Комаэда был как резина — горький и неприятный на вкус, от него сводило судорогой зубы. Хотелось выплюнуть вместе с воспоминанием о его смерти. И Анжи — красивый трёхочковый, которым она насладилась сполна. Хочется повторить, только ещё красивее, ещё техничнее, ещё ещёвее. Истерично хихикает. А такое слово вообще существует? Где-то далеко ослепляют синие гроздья молний. Красиво. Азарт. Хочется нового противника, хочется вызова, достойного её. На арене появляется новый участник — девушка со спутанными чёрными волосами, одетая в плотный дождевик. Она выглядит неуловимо знакомо, так и напрашивается на неприятности — мяч начинает пружинить в руке. Это будет идеальный бросок, достойный её силы. Нога отбивает ритм в такт, шлёпая по луже. — Ирума-сан? Это вы? Они сближаются. Всего пара шагов, и корзина окажется в зоне её поражения. — Божечки, на вас лица нет! Вы истекаете кровью, вам помочь? Мяч летит точно пуля. Эта странная корзина с волосами и тупым выражением лица даже не поймёт, как в ней окажется мяч. На секунду на её лице мелькает ужас, из горла вырывается крик… Чтобы её окровавленный металлический мяч перехватили у самой сетки. Знакомая улыбка, отвратительно знакомая, как у чеширского кота, возникает из воздуха. — А… Два пальца — указательный и средний — крепко сжимают лезвие ножа. — Отойди в сторону и не отсвечивай, Микан. Не видишь, какие гости тут пожаловали? — хмыкает, — Миу-тян, можешь лишний раз не обижать Микан-тян, ладно? Её и так хорошенько зачморили и без твоей помощи. Новая вспышка на мгновение освещает хорошо знакомое лицо. Голубые глаза, хитро прищуренные и длинный розовый блонд, который постоянно преследует её в зеркале и реальности. Взмах руки — и мяч с противным металлическим звоном влетает в стену, откуда приземляется в лужу. Новый игрок разминает шею и руки. Только вот вместо спортивной формы на нём почему-то обгорелые лохмотья чего-то, напоминаюшего костюм. — Ах, прекрасно. А ты заставила меня побегать, Миу-тян. Я тут тебя ищу-свищу, а потом как слышу в новостях про взрывы, падающий вертолёт и аварию в метро, думаю, ну неужели моя любимая ученица резервного курса шалит, — качает головой, прежде чем похлопать в ладоши. — Знаешь, это было даже in style, дорогуша, мне есть, что взять на заметку. Джунко нуждается в тебе! — подмигивает. Ирума моргает и мотает головой. Это точно должна быть Джунко, эти интонации, эта быстрая речь, которая постоянно перескакивает с одного на другое на третье. Вместо баскетбольной арены она почему-то стоит посреди тёмного вонючего переулка, босая, в мокрой одежде. — Цумики-сенпай? Джунко? Какой странный сон… Эти двое переглядываются. Ладони Джунко замирают. — Перехвалила. Миу-тян, не уверена, под какими ты сейчас веществами, но мы тут вообще-то существуем. Ну, знаешь, cogito ergo sum и всё такое. Могу ещё дать потрогать, только уже в интимной обстановке, окей? Ирума упирается спиной в стену. Если это кошмар, надо всего лишь проснуться, надо всего лишь проснуться, надо всего лишь… Рука нащупывает в мусорке рядом бутылку — бьёт её об стену, оттуда выливается что-то мутное и дурнопахнущее, впивает пальцы в острие. Очень больно — но почему-то сон не заканчивается. Эта Джунко не думает пропадать, стоит на неё накричать, закрыть глаза, вырубиться. Её оживший кошмар чешет под подбородком. — Ты даже не представляешь, какой этот мудак Хаджиме удобный. Пару часов назад меня родня не узнавала, даже Муку-тян, прикинь? Пришлось срочно провести ребрендинг, пластику и накинуть пару размеров… — ловко обвивает пальцами бюст. — Микан, как тебе? А то я так спешила на свидание с Миу-тян, что напрочь забыла переодеться. А прошлый костюм, — хлопает по чёрным тряпкам, — пал жертвой моего дебютного шоу. Цумики, вся красная, медленно кивает. — Вы идеальны, г-госпожа… — Ах, ты мне так льстишь, паршивка, не останавливайся! Они приближаются, о чём-то переговариваясь — Ирума не слушает, отчаянно пытаясь проснуться. Поняв, что это бесполезно, выпускает розочку, она падает к осколкам стекла на асфальте. Эти двое сгущаются, как тени. Цумики подходит первой и протягивает руку, улыбаясь. — П-позвольте о вас позаботиться, Ирума… Хруст кости приводит в чувство. Крики будоражат кровь. Цумики, пошатываясь, пятится назад, то ли истерично хохоча, то ли вопя. Заваливается на пол, держась за кисть. Губы Ирумы трогает улыбка. Делать людям больно очень приятно. На мгновение она представляет на месте корчащейся девушки Кируми и сердце пропускает пару сладких ударов. Воздух вылетает наружу со свистом. Ирума даже не понимает, что произошло, как уже заходится настолько сильным кашлем, словно пытается в процессе выблевать лёгкие. Что-то тянет за волосы, её поднимают. Джунко ставит ногу на пол, наклоняется и заглядывает в глаза. Доносится глухое и низкое, до боли знакомым мужским голосом: — Эй, Миу-тян, я разрешала трогать мою собственность? Новый удар. Джунко грубо швыряет её об стену, и, пока она валяется на полу и харкает кровью, подходит к извивающейся хнычущей Цумики. Наклоняется и наблюдает за ней, наконец качает головой. — А ты харе тут симулировать, подумаешь, руку чуть не сломали. Давай, вернулась в строй. — Да-а… госпожа… Плача, Цумики дёргает за конечность и снова взрывается визгами. Джунко кладёт руку на лицо, вздыхает. Распрямляется и оборачивается обратно. Ирума в этот момент кое-как поднимается, опираясь на стену. — Что это ты на меня смотришь как на привидение? Мои кулаки, — разминает пальцы, — реальны. Как и всё остальное, — элегантно взмахивает головой и принимает эффектную позу, давая насладиться откровенным видом. Одежда на ней держится буквально на последнем слове. Ирума бы даже оценила, не испытывай глубокое отвращение. Она вчера, с Каэде… воспоминание мелькает как искра — тот короткий телефонный разговор, Кируми… Каэде, из которой сделали наживку. Ярость клокочет в груди, Ирума чувствует, как скалится. — Ты… Ты… Ты… — Миу-тян, все жалобы к моему менеджеру и стаффу. Ну или к этим фанатикам — кивает на Цумики, — а то они так яростно требовали камбэка, что мне не оставалось выбора. Настоящая селебрити, Миу-тян, всегда на короткой ноге со своей кор-аудиторией. Чокнутая продолжает нести околесицу, и Ируме приходится нехотя признать, что это реальность — во сне грудь не может болеть так, будто в неё врезался поезд. А ещё — это не копия, не глюк сознания или что-либо ещё — это Эношима Джунко, во плоти и живая. — Так что давай, замутим махач, — Джунко делает пару манящих движений пальцами, Ирума не двигается. Ненормальная хмурится. — Миу-тян, алкоголизм — страшное заболевание, не рекомендую… — принюхивается. — Хотя не, сивухой от тебя не несёт. А… — глаза сужаются. — Смотрю, кто-то тут приплыл от первого трупа. First blood всегда так возбуждает, я понимаю. Ируме сводит зубы от того, как Джунко отчётливо наслаждается своим как бы триумфом. Хочется начать с ней спорить, что-то доказывать… как и всегда, когда дело касается неё. Она столько дней представляла себе, что скажет, что сделает и как поведёт себя, окажись у них возможность встретиться вновь. И вот теперь это случилось, а она только и стоит, словно набрала в рот воды. И эта беспомощность злит. Так и хочется испытать свой талант, чтобы на неё что-то упало, чтобы она провалилась под землю… Из-за спины Джунко доносятся тихие истеричные смешки. Она оборачивается. — Микан-Микан… — снова на Ируму. — Как же вы тут, болезные, жили без меня? Она ждёт каких-то ответов, но у Ирумы есть только вопросы. Много вопросов. — Разве Цумики-сенпай не за решёткой? — Микан-то? — Джунко взрывается хохотом. — Миу-тян, ты с какой луны свалилась? Что, проходила особую кулинарную тренировку где-то в горах, а тут решила вернуться? — весело подмигивает и заглядывает ей в глаза. Улыбка на губах вянет. — Я тут слегка пошалила, военные устроили светомузыку, в Токио объявлено чрезвычайное положение, ты добавила сверху пару десятков несчастных случаев, сейчас ещё мои осколки подтянутся, будет совсем весело, — хмурится. — Миу-тян, ты вообще ничего не знаешь? — Я знаю, что живой тебе не уйти. — Скажи что-нибудь ещё, чего я не знаю, — отмахивается с явно обиженным видом. Подходит к Цумики, которая с закатанными глазами валяется на асфальте. Легонько пинает её. — Подъём, подъём. Микан, можно быть чуть менее бесполезной? — садится рядом и берёт за руку, проводит по ней с ногтями, Цумики расплывается в блаженной улыбке. — Давай, спящая красавица, come on, сейчас будем убивать и мучать, всё как ты любишь. — Думаешь, я тебе позволю? — Помолчала бы, Миу-тян. Я уже почти сутки живу и радуюсь, а легендарная победительница Эношимы Джунко даже жопу с дивана не отняла. Пророка правда жалко — девочка была талантливая. Не, не виню — око за око и всё такое. В конце концов, чего стоит какая-то Ёнага Анжи, если у меня есть целая ты, мой прекрасный маленький осколок? — Какая честь. И зачем я понадобилась вам, ваше высочество? Ирума выжидает, думая. Что-то во всей этой истории не сходится. Разве она не должна выглядеть как Изуру? Или как Рёко? А ещё она почему-то с ней разговаривает и тянет, вместо того, чтобы уже начать закатывать в асфальт. Но ей же лучше. Нужен всего один шанс — одно молниеносное движение её таланта, чтобы загнать эту мразь обратно в могилу. Ирума сжимает кулаки, ощущая, как чешутся царапины от бутылки. Под ногами неприятно хрустит стекло, впиваясь в ступни. Джунко снова поднимается. Тёмные щупальца тянутся к ней и к Микан, чтобы вытянуть всю удачу, какую только можно. Ируме просто нужно время и план — её талант работает куда лучше, если ему дать подсказку. — Высочество, мне нравится. Видимо, время может даже из деревенщины сделать человека. Браво, время, — хлопает в ладоши. — Ты разве не должна быть сейчас Отонаши Рёко — той чувихой с красными волосами? Отонаши имела свойство западать в душу — и теперь Ирума осознавала, почему. Действительно, Эношима Джунко остаётся собой в любом воплощении. Она похлопала по своему телу. — Нравится? Я ж говорю — Хината Хаджиме, он же хорошо известный тебе Камукура Изуру, не очень дружил с головой. Трудно дружить, если у тебя там сраная колония строгого режима с кучей заключённых. Маленькая скромная я всего лишь намекнула ему, что под моим руководством всё будет лучше, чем под его, — её внимательные глаза не сводят с Ирумы взгляда. — И вот теперь я это он, всё просто. Решила, раз уж вернулась, надо раздать долги, а ты у меня идёшь первой в этом списке, душенька. Ирума не знает, сколько удачи должно быть у Джунко или Изуру, тело которого она захватила, но надеется, что достаточно. Её глаз замечает нож — удача, вернувшись, снова начинает подсказывать ей путь к успеху. Интуитивное чувство, примерно как когда на баскетбольном матче ты видишь маленькую брешь в кажущейся непробиваемой обороне защитников. — Что, будешь мстить за свою неудачу? — говорит, смещаясь, шаг за шагом, к оружию. Нужно как-то отвлечь её, иначе догадается, что она задумала. Ирума бы не отказалась потратить часть удачи, чтобы на эту чокнутую упал кирпич. Или бетонная плита. — Фу, какая пошлятина, — Джунко морщит нос. — Месть вышла из моды, пупсик, ещё в прошлом сезоне. Не беспокойся, однажды сочтёмся, но у меня есть кое-что поинтереснее, — она берёт паузу, набирая в грудь воздух. — Давным-давно жил был демон. И была у него мечта — насолить гнусным людишкам. И создал он тогда зеркало, в котором всё хорошее обращалось в ничто, а всё плохое множилось. И ходил он с ним по свету, и чинил козни, но было ему этого мало. — У нас что, время детских сказок? Не то чтобы Ирума против — больше времени, больше удачи, то есть неудачи для Джунко. Та игнорирует её: — И тогда его ученики — маленькие бесята — решили, что надо посмеяться над самим Богом и его ангелами. Они взмыли вверх, — Джунко поднимает руку. — И полетели туда, в самую высь. Но чем выше они поднимались, тем больше зеркало дрожало в их руках. И вот, у самых ворот рая ударила молния, и грохот пронзил землю с севера на юг и с запада на восток. И зеркало треснуло. Треснуло и распалось, разлетевшись на множество осколков, — Джунко делает шаг. Другой. Третий. — Кому его осколок попадал в глаз, тот начинал видеть в людях лишь зло. Кому в ухо — тот слышал лишь зло. Люди вставляли осколки в стёкла, в оправы очков, и множилось зло, принесённое в мир демоном. Но хуже всего было тем, кому осколок попадал в сердце — оно превращалось в кусок бесчувственного льда. — Какая прекрасная история, в твоём духе. — И демон хохотал, довольный исходом. Действительно, прекрасная история, — прикрывает глаза. Резко распахивает их. — Время собирать осколки. Королева взывает к вам, мои поданные, мы вознесём зеркало к небу и отразим в нём лик бога. Присоединяйся ко мне, Ирума Миу, — протягивает руку. — Ибо я есть имя бога, суть которого отчаяние. Если до этого Ирума могла сомневаться, реально происходящее или нет, Джунко перед ней или кто-то, кто возомнил себя ей, теперь стало ясно: чокнутая на самом деле вернулась. Она делает шаг вперёд, продолжая тянуть ладонь, Ирума оступает. — Я грех. Я зло. Я абсолют. Я отчаяние. А ещё всем новоприбывшим полагается бесплатная мороженка! У Ирумы дёргается глаз. — Да, а ещё пуля в лоб. Что это с тобой? Разве ты не говорила, что я ничтожество, что ничто не стою? — Я говорила? — она моргает. — А, ну да, было дело. Скажи, понравилось копаться в кишках Анжи? Понравилось чувствовать силу? Понравилось быть на гребне волны и возвышаться над человеческим мусором, который никогда-никогда не мог и не сможет понять твоего величия? На все эти вопросы до единого Ирума хочет сказать «Нет». Как настоящий герой сёнен-манги перед лицом его злейшего врага. Но почему-то эти слова, несомненно правильные, так и не покидают горла. — Понравилось. Осколок отчаяния пустил в тебе корни, и пути назад для нас, грешников, не предусмотрено. Будь одной из нас или умри, сражаясь со мной. Что тебе больше нравится, моя любимая ученица резервного курса? Она прикасается к подбородку и берёт за него, заставляя вглядываться ей в глаза. Нож почти в пределах досягаемости, Ирума подтягивает его к себе ногой. Её талант работает вовсю: у Джунко должно было остаться столько неудачи, что она умрёт от случайного чиха. Однако чем больше Ирума пытается иссушить этот колодец, тем больше осознаёт, что он бездонный. — Мне всё равно. — Всё равно? А тогда зачем ты убила Анжи? Что, из спортивного интереса? Сарказм входит под рёбра не хуже ножа. — Она тронула Каэде. И никакой другой причины здесь нет. Джунко мерзко хихикает. — А ты не думала, — проводит ногтем по шее, — что такой маленькой причины достаточно, чтобы захотеть уничтожить этот мир? Думаешь, твои друзья из 77-го класса присоединились ко мне после коллективного сеанса промывки мозгов? — заливается хохотом, закинув голову. — Хината Хаджиме стал подопытным кроликом академии, помог распуститься отчаянию в Чиаки, которую, кстати, именно ты привела в мои тёплые заботливые руки. Кузурью лишился сестры, об Микан не вытирал ноги только ленивый, а Юкизоме-сенсей тайно ненавидела свою работу и хотела сжечь и академию, и весь управляющий состав. Не нужно никакого гипноза, сеанса лоботомии или стирания памяти, не нужно даже угрожать и лгать. Всего лишь пара слов там, пара здесь — я говорила им правду и ничего кроме правды. Но её оказалось достаточно, чтобы они возненавидели весь мир. И теперь ты тоже его ненавидишь, просто признай, Миу-тян. — Мир, ненависть? — Ирума сжимает нож между пальцев ног. Ещё чуть-чуть. — Мне насрать и на него, и на тебя, и на твоё отчаяние. — Слова, слова, слова. Миу-тян, — Джунко оказывается слишком близко, интимно близко. — Ты, которая готова идти по головам, лишь бы оказаться в центре внимания? Ты, которая пожертвовала своей подругой ради места в студсовете? — Это твоя вина! — Нет, это всецело твоя вина, Миу-тян. И да, не надо думать, что я дура, — при этих словах она выразительно скашивает взгляд вниз, — ну что, потанцуем? Нож взмывает в воздух и Ирума ловким движением перехватывает его прямо в полёте — проще, чем поймать пасс. Взмах — Джунко красиво отклоняется назад, взметнув волосы. Пара прядей, кружа, летит на асфальт. — Микан, не лезь. Удар, удар, удар. Выпад, поднырнуть, взмах — Ирума превратилась в разъярённую осу, которая жалит всё, до чего может дотянуться — а до Джунко она дотянуться не может. Та быстро и плавно обтекает каждый удар, уклоняясь в последний момент, точно танцует. Точни они обе танцуют. Поворот, Джунко делает сальто назад, новый поворот, они кружатся. Обходят друг друга по кругу, не спуская взгляда — Ирума против воли чувствует азарт. Чувствует, что улыбается. И чувствует, что ей нравится эта схватка — даже несмотря на то, что сражается она против Джунко, той самой Джунко. И та, что самое противное, тоже улыбается, наслаждаясь. — Теперь видишь, Миу-тян? Полуголая Джунко качает бёдрами как в танце живота, пока нож Ирумы снова и снова вспарывает обнажённый воздух. — И что я должна увидеть? Это не поединок навыка, это поединок удачи — Ирума ни на секунду не прекращает выкачивать её из Джунко. И когда она закончится… если она закончится. — Наши цели не так отличаются, мы в принципе ненавидим одно и то же, и вообще ты секси, когда злишься. — Это не делает нас друзьями. Я всё ещё хочу тебя убить. — А ты не знала, Миу-тян, что ненависть — лучшая приправа к сексу? Ирума на мгновение замирает и закашливается, ощущая приливающую к лицу краску. — Меня заводят люди, которые говорят мне «нет», — облизывается, — они могут далеко пойти. И познать куда большее отчаяние. — Мне плевать на надежду и отчаяние, — тяжело дышит Ирума, смахивая пот. Эта схватка начинает её выматывать, хотя Джунко всего лишь уклоняется. Что-то здесь не так. Она не должна быть такой сильной, такой ловкой, такой… Это всё Изуру? Неужели он настолько силён? — Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. — Миу-тян, для этого ты стала слишком опасной. Что, — хмыкает, — думаешь, Амами и его дохлый папашка тебя отмажут от всех тех людей, которые сдохли по твоей вине? Что, думаешь, сможешь просто проснуться и снова вернуться в прекрасное вчера, где ты никого не убивала и мило-мило пила клубничный смузи со своей возлюбленной? Проснись и пой, Миу-тян, — лезвие пролетает в опасной близости от уха. — Ты теперь избранная, как ты и мечтала, ты вошла в пантеон богов, ты на самом Олимпе. И теперь о простой нормальной жизни можно просто забыть. Взгляни: вот кровь на руках твоих. Взгляни и скажи, заслуживал ли каждый из них того, что ты с ним сделала? — Заткнись! — Но я готова простить и принять твои грехи, ибо я — милосердна… Взревев, Ирума начинает терзать Джунко — та не пытается уклониться, хотя бы в этот раз. Живот, грудь, руки — нож проходит сквозь тело этой мразь как сквозь масло. Умри, умри, умри, умри, умри-умри-умри-умри-умри-умри-умри! Из Джунко взмывает фонтан алой крови. Слышен вопль Цумики, протяжный и испуганный. Дождь, пот и кровь стекают по телу Ируму ручьём. Лёгкие горят так сильно, что кажется, она сейчас упадёт замертво, в ту же секунду. Ирума вытаскивает нож и жадно слизывает с него кровь, щекоча лезвием язык — вкус победы, к которому она пристрастилась. Джунко стоит, не двигаясь, расставив руки в сторону, будто косплея какого-то западного святого. Глаза закатаны, язык высунут. — Из меня королева выйдет получше, чем из тебя. Что ты там говорила про бесплатное мороженое новоприбывшим? — Г-госпожа… Ирума оборачивается на неё. — Теперь я твоя госпожа. — Objection, Миу-тян! Ирума цепенеет. Нет, этого не может быть, нет, она же, она… деревянно поворачивает голову. Джунко, которая возится с остатками пиджака, то ли пытаясь его застегнуть, то ли порвать ещё больше. — Знаешь, до того, как ты его порезала в лоскуты, он мне даже нравился. Наконец она снимает его обвязывает вокруг груди на манер пояса и завязывает спереди. — Микан, вот теперь можно. Нож сам собой выпадает из её рук, и она не сразу понимает, как ей заламывают руки, заводят назад, а саму её ставят на колени. Джунко отряхивается как заправская дворняга, пока многочисленные раны и порезы на её теле заживают, горя алым. — Бесплатный совет, Миу-тян. Прежде чем устраивать госпереворот, убедись, что конкурент надёжно убит или зафиксирован. А то будет неудобно, если он в самый последний момент вернётся живой и невредимый. — Как… — А, это? — хмыкает. — Папенька Рантаро подсобил. С моим стилем проживу недолго, зато теперь меня не убить даже выстрелом из танка, — смеётся. — Но если сбросить атомную бомбу или скинуть в жерло вулкана, кто знает — если вдруг решишь попытаться. — Но это разве не… Киригири Акира? Он же… — шепчет Ирума, вспоминая рассказ Шингуджи. Как это вообще? Как Джунко… — О, а ты в курсе? Это всё упрощает! — довольно кивает. — Так, на чём мы там с тобой остановились? — складывает руки на груди, нахмурившись. — Госизмена, вулкан, секс, потанцуем… а, будь моим накама! — треплет Ируму за щёку. — Короче, расклад такой. Я неубиваемая имба с кучей талантов, у меня чертовски отвратительное настроение, а ещё у меня так и чешутся руки устроить маленький конец света. Присоединяйся, — грубо поднимает за подбородок, — или я укорочу тебя, ну, знаешь… — Не смей, не смей… Джунко жадно втягивает воздух носом, вглядываясь ей в глаза. Шумно выдыхает.. — …на одну Акамацу Каэде. Микан, отпусти её. Сердце колотится ещё сильнее, чем раньше. Ирума поднимается на ноги, дрожа. И хотя её выпустили, цепи слов Джунко держат её куда надёжнее, чем любые руки. Каэде. Акамацу Каэде. Бакамацу. Бакамацу. Бакамацу… — Я жду, — Джунко топает ногой и начинает показательно ковырять в ухе. — Будешь тормозить, отзову своё несомненно щедрое предложение. Ирума давится — воздухом, словами, своим положением, тем, что она вынуждена прогибаться под Джунко. — Разумеется, если согласишься, никто твою ненаглядную не тронет, я вам даже устрою личный домик у моря на двоих. — В разрушенном мире? — Я могу специально пощадить один ма-аленький остров. Чисто для тебя, Миу-тян, не вопрос. Зато больше никто и никогда не разлучит вас, моё слово Абсолютного Отчаяния. Ирума понимает, что здесь и сейчас она должна отказать. Отказать и вступить в смертельную схватку, из которой не будет выхода. Потому что быть частью чего-то настолько отвратительного, как Джунко сотоварищи Ирума не собирается. Каэде должна понять и принять этот выбор. Вот только Джунко готова убить человека за сломанный по своей вине ноготь — что говорить о прямом оскорблении? Она убьёт Каэде — хотя бы ради того, чтобы насолить ей. Нужно тянуть время. Нужен новый план. Нужен козырь — последний туз в её слабеющих руках. — И зачем я тебе? — Миу-тян, урок делового этикета. Джунко, явно заскучавшая, подняла нож и начала крутить-вертеть его в руках, норовя отрезать пальцы — что-то такое обычно делали военные на видео, у неё выходило не хуже. — Если ты не в том положении, чтобы диктовать условия, — лезвие за мгновение оказывается у шеи Ирумы, прямо под подбородком. Играюче ползёт вниз, оставляя тонкую линию пореза. — То не диктуй. — Клинок замирает на впадине между грудью и шеей. — Надежда или отчаяние? Что выбираешь? — Каэде, — шепчет Ирума, молясь не богам — своему таланту. У неё на руках вся удача мира, и даже больше. Пожалуйста, ей нужно чудо. Он ведь может всё — пусть чёртова Джунко умрёт. Её руки горят. Удача летит в небо, рассеивается… и ничего не происходит. Кажется, между ней и основным курсом, как между ней и Джунко всё ещё есть разница, которую ей никак не преодолеть. Даже если мир превратится в кусок радиоактивной пластмассы, в любой реальности и вселенной она выберет Каэде. Джунко моргает, отстраняясь. — Что?.. — Я сказала, что выберу Каэде. Я стану твоим осколком отчаяния, буду сражаться с тобой или против тебя, только оставь её в покое. Джунко напоминает мраморную статую. Лицо без капли эмоций, даже глаза не шевелятся. Медленно поворачивает голову на Цумики. — Микан. Ты это слышала? — Да, госпожа, конечно. — Она ведь это сказала? — Да, сказала? — Заткнись. Микан бледнеет и вытягивается по стойке смирно. — Что? Я дала согласие, я сказала!.. — И ты тоже заткнись. Если до этого Джунко была Джунко, — она играла со словами, со смыслами, временами даже точно бы копировала Бакамацу — то теперь перед Ирумой словно стоял другой человек. Разочарованный, злой и уставший. Разочарованный? — А я ведь верила. Я надеялась. Я думала, мы сможем стать чем-то большим, Миу-тян… Из глаза Джунко катится слеза. Искренняя, наигранная, какая-то ещё, Ирума не знает. Зато что она точно знает — чокнутая в бешенстве. Она делает движение ножом, по привычке, но вместо воздуха лезвие рассекает ей губу. Морщится, облизывая порез. Переводит взгляд бесчувственно-синих глаз на Ируму. — Эй, Миу-тян. Та делает шаг назад. — Знаешь, что меня больше всего бесит в этом мире? — грустно улыбается. — Когда люди не оправдывают возложенных на них ожиданий. — Отчаянию не нравится надежда? — наугад бросает Ирума. Джунко моргает. Смеётся. — Никогда не смотрела на это с такой стороны. А ты права. Я очень, очень, очень, очень, очень, очень люблю, когда вместо золота выуживаю кусок собачьего дерьма. Эношима Джунко не ошибается. — А как же я? — А вот это я сейчас исправлю. Она переживает этот опыт во второй раз. Снова её грудь пронзает что-то холодное и острое, болезненное. Ноги подгибаются, и она падает на землю. Руки тянутся — где-то здесь, где-то здесь рана. Из груди хлещет такая горячая и такая влажная кровь. Она… она умирает?.. Больно. Больно. — К… э… Конец. Всё кончено. Она убьёт её, она убьёт Каэде. Она… проиграла. Ты проиграешь Нет, нет, она не должна, она… Мысль то норовит угаснуть, как пламя свечи, то вспыхивает вновь. Будет ли она жить? Не будет ли она жить? Я хочу жить. Я хочу жить. Джунко не должна выиграть. Что я, чёрт возьми, за бог, если умру здесь и сейчас? Я хочу жить. Я хочу жить. Я буду жить, я буду жить, я буду… Вдох. Воздух обжигает. Диафрагма поднимается, доходит до верхней точки и колет. Стук дождя неподалёку, ступни, в которые впиваются куски стекла. Вспышка и шум грома. Белый потолок, цветные мушки, горький запах, леденящий душу смех и Каэде, Каэде, Каэде… Крови нет. Она не течёт. Не капает. Не выливается. И когда она трогает шею, то чувствует только что-то горячее и пульсирующее. А ещё как кусок кожи, который срастается под её пальцами. Она садится, опираясь на дрожащий кулак. Она не проиграла. Она не проиграет. Не здесь, не сейчас, не Эношиме Джунко. Не тогда, когда на кону жизнь Каэде. Джунко смотрит на неё с таким презрением, будто увидела насекомое. — И не один не сможет жить спокойно, пока жив другой? — сплёвывает. — Миу-тян, в этом мире может существовать только одна особа королевской крови. Сразу предупреждаю, что это не ты. Ирума поднимается на ноги, тяжело дыша. Джунко, заложив руки за спину, неторопливо приближается к ней. — Не подходи, — скалится. Джунко прищуривается. — Не подходи, не подходи… а что ты мне сделаешь, мой плюшевый вор удачи? Ирума сжимает кулаки. Действительно, какой смысл в удаче, даже в таком количестве, если она банально не может сделать, чтобы этой Джунко кирпич на голову упал! — Твоя удача закончилась в тот момент, когда ты встретилась со мной. Можешь помолить небо о пощаде, ибо от меня её не жди. Небо? Ирума поднимает глаза. Небо. Вспышки молний. гроза, дождь… небо. Хватит ли её удачи для того, чтобы призвать помощь с неба? Ирума медленно поднимает руку, сама не до конца осознавая, что она делает. Джунко тоже поднимает, но на этот раз голову. Мир привычно замедляется, и капли дождя останавливаются прямо в полёте. Она видит их. Она видит пульсирующие трезубцы фиолетового цвета, чистейшие потоки энергии, плазмы. И глаз — огромный глаз, из которого они выходят, который торчит на самой верхушке небоскрёба. Говорят, бог, когда хочет показать себя, являет себя в виде потока молний. Они летят — медленно, но всё ещё быстро — быстрее, чем она может двигаться, быстрее, чем она может мыслить, быстрее, чем она может спастись. Эта из резервного курса смотрит на неё. Перекошенное лицо, ярость, которая точно всё больше разгорается с каждой мгновением этого замершего посреди никогда момента. Какая она красивая. И как ей будет чертовски больно. Трезубцы приближаются. Пронзают её, сжигая до состояния пепла, превращая в хнычущий комок крови и боли. И всё, что ей остаётся… Это ты тоже смогла предсказать, Рёко?***
Ирума с трудом помнит, что было дальше. Она бежала, много. Чуть не налетела на машину, её сбил с ног какой-то случайный прохожий, она что-то пролепетала, поднялись крики — видок у неё тот ещё. Нужно идти. Дальше, дальше, дальше. Дальше от Джунко, ближе к Каэде. Дальше от Джунко, ближе к Каэде. Ей всё равно, преследует её кто-то или нет, есть у неё удача или нет, только оказаться подальше. Она ведь мертва — она ведь мертва, Джунко, да? Если в неё зарядить столько удачи, как при взрыве ядерной бомбы — она же должна умереть, верно? Нет, она не умерла, она не умерла, она не умерла, она пойдёт по её следу, она сейчас идёт по её следу, она гонится за ней, она пытается её обогнать, она нагонит Каэде и убьёт её! Больница — это ведь она, это ведь больница? Холодно, холодно, больно, ногам больно, лёгким больно, холодно… Она оказывается по другую сторону турникета, проигнорировав вопли охранника и припускает дальше. Одна лестница, другая, детское отделение… третья палата, третья палата, третья!.. — Ирума-сан! Она сталкивается лицом к лицу с Кируми. — Ирума-сан, я надеюсь, что сейчас вы… Ирума садится возле Каэде. Она жива, она дышит, с ней всё хорошо, с ней всё хорошо, с ней всё хорошо, с ней всё… А потом она просто рыдает. Рыдает, вжимаясь головой в койку. Рыдает, наконец-то позволив отпустить себе напряжение момента. Что-то холодное тычется в лицо — стекло? Вода? Не думая, она осушает её. И ещё одну. И ещё раз. И ещё. — Ирума-сан, спокойно, всё хорошо. Хотите успокоительного? — звучит ласково-ласково, как от мамы. — Не надо успокоительного. Не надо, не надо… — Хорошо, хорошо, Ирума-сан, — она ощущает, как кто-то её обнимает и гладит по спине. Каэде? Но Каэде спит… — Давайте поговорим снаружи, чтобы не беспокоить Акамацу-сан? — Нет! — вырывается из неё крик. — Она будет здесь, она сейчас будет здесь, я не должна, я не должна… — Кто, Ирума-сан? — Дж… Дж… Нельзя, нельзя произносить это имя — оно приносит неудачу. С ней была Цумики, наверняка она может воспользоваться своими знаниями или связями, чтобы отыскать их. И тогда она снова найдёт её и приставит нож — на этот раз к Каэде, а не к ней. Почему она разозлилась? Что она такого сказала? Она ведь согласилась стать её чертовым осколком, что эта чертвова Джунко от неё хочет?! — Ирума-сан, вы говорите вслух. Она вздрагивате. О боже, она выпалила это вслух? Она проклята? — Ирума-сан, для начала, дышите. Глубже, глубже. Она пытается дышать. Она пытается дышать. Вдох, вдох, вдох, вдох… она ведь всё правильно делает? — Во-вторых, почему Джунко должна сюда прийти? — Она вернулась. Я видела её… Ирума сама не поняла, как она очутилась на стуле, дрожащая. А вот уже она укрыта полотенцем, и Кируми, мягкими движениями, её вытирает. — Вы точно уверена, что это была она, а не человек на неё похожий, кто-то другой? Например, Отонаши-сан? — Это была она. Она что-то говорила про Изуру и Хинату, что-то про то, что она захватила его тело и воскресла… — Merde. — А? — Это полный провал. Ирума заходится кашлем. Кажется, её легкие решили, что неплохо напомнить, что о них нужно заботиться — а не устраивать внеплановые марафоны и схватки со всякими Джунко. Кровь льётся из рта, когда приступ наконец-то заканчивается. Ирума моргает, немного приходя в себя. Она сидит, под несколькими полотенцами неподалёку от Бакамацу. Её ноги… почему им так тепло и приятно? Опускает взгляд. Тазик с тёплой водой? Когда он тут?.. — Тише, Ирума-сан, тише. Здесь нет никаких Джунко, вы в безопасности, я и никому не позволю навредить вам или Акамацу-сан. Клянусь моей жизнью. Разрешите, я вас осмотрю? Пальцы Кируми распахивают полотенца и она начинает водить взглядом, изучая её тело. Она всё ещё без перчаток — они всё так же одиноко покоятся с левого бока Бакамацу. — Merde, — доносится от Кируми. Ирума готова поклясться, что это какое-то очень грязное ругательство. Пальцы девушки замирают на том месте, где был последний порез рукой Джунко. Ирума всматривается ей в лицо. Если кто-то и знает, какого чёрта тут творится… — Что со мной? — Неудачные последствия экспериментального лечения. Хотя, — проводит по белой полоске шрама, — судя по тому, что мы сейчас с вами разговариваем, очень даже удачные. — Скажи прямо. Кируми вздыхает. — Два с половиной года назад мой господин попросил отца помочь одной своей умирающей подруге. Отец согласился, но с условием… мы боялись, что в вас может пробудиться этот талант. Это был риск, и, к сожалению, он оправдался. Простите нас, Ирума-сан. Ирума думала, что голова не могла пойти кругом больше, но откровения не торопились заканчиваться. Значит, всё это время Рантаро… ради неё… Иронично. Ей пересадили ткань того бессмертного, и, по иронии, его силу каким-то образом получила и Джунко. Она бы посмеялась, если бы не хотела разрыдаться. — Может быть, вы замечали ещё какие-то странности за своим телом? Головные боли, приступы? Помимо, — Кируми игриво улыбается, — естественных гормональных изменений. Если бы Ирума могла, она бы сейчас запустила в неё подушкой. Или стукнула. Или ещё чего похуже. Но веселье уходит так же быстро, как и появляется. С её телом точно было что-то не так, и она это давно знала. Но как и обычно, пыталась не придавать этому значения. — Я часто кашляю, с кровью. Иногда задыхаюсь. Кируми, ты не понимаешь, она сейчас восстановится, а потом… — Ирума-сан, для начала успокойтесь. Если вы будете нервничать, ваш талант может взбеситься. Думайте о хорошем, вы в безопасности. Хотите мятного чаю? — улыбается. — Предложила бы и кофе, но это займёт время. Чашка горячего чая оказывается в руках Ирумы снова как-то сама собой — она даже не пыталась удивляться. То ли дело в таланте Кируми, то ли в её восприятии времени, в котором она замечает провалы. Возможно, она права. Опьянённая расправой над Анжи, она натолкнулась на Джунко, желая достойного противника. Значит, ей надо пожелать, чтобы ей, Кируми и Каэде не причинили вреда, а Джунко оказалась как можно дальше от этого места? А ты бываешь удобным, талант. — Обещаешь, что ничего не скажешь Каэде? — Акамацу-сан? Вы про ваше состояние? — Кируми спокойно растирает ноги Ируме, вымывая грязь и вытаскивая осколки стекла. — Было опрометчиво идти босиком, Ирума-сан. — Пожалуйста. — Ирума-сан, если позволите… — поднимает голову. — Акамацу-сан достаточно умна, чтобы понять и понимать всё сама. Навряд ли вы или я сможем от неё что-то утаить, даже если очень сильно захотим. Ирума чувствует, как у неё в глазах щиплет. — Мне не нужна её или чья-либо ещё жалость. Вздрагивает, когда ощущает новое ласковое объятие от Кируми. Она отстраняется, улыбаясь. — Верьте в неё, Ирума-сан. Она не тот человек, которого могут смутить условности навроде чужой смерти или ограниченного срока жизни. Акамацу-сан, — Ирума сглатывает. В словах Кируми она чувствует вдохновение. Веру. И любовь. — Тот человек, который ценит каждую минуту, которую он проводит с вами. Она вас никому никогда не отдаст, потому что она — Акамацу Каэде. Ирума, против воли смеётся. Кируми звучит ничем не лучше этой ненормальной Джунко, когда она рассказывает о своём отчаянии… но, наверное, поэтому ей — им — и хочется верить. И хочется верить в Каэде. Но есть ещё кое-что, что стоит прояснить. — Всё так странно, Кируми. Этот день, Джунко… я умерла, я помню, как моё сердце перестало биться, а лёгкие — дышать… Я убила человека, Кируми, я убила человека… — Я догадываюсь, Ирума-сан. — Ты не поняла! Я убила Анжи, я убила её, убила… — А ещё тех несчастных, которые попали под ваш талант? Ирума вздрагивает и поднимает взгляд, сталкиваясь с абсолютной спокойной и даже меланхоличной Кируми. — Я знаю. Вы… — поджимает губы. — У вас узнаваемый почерк. — Я не хотела, — глухо произносит Ирума. — Я хотела убить её. Кируми молчит, поджав губы. — Вам повезло, что жертв оказалось… меньше, чем могло. — Мой талант ужасен. — Нож не виноват, что он режет. Дождь не виноват, что он идёт. Ирума моргает. Что? Поднимает голову. Кируми смотрит в сторону Акамацу. — Не думаю, что для вас будет новостью, что я убивала. И не всегда те, кого я убивала, заслуживали этого. Мои руки… — она поднимает их. — Каждый раз, когда я смотрю на них, без перчаток, я вижу кровь. И сколько бы я ни пыталась её смыть, её не становится меньше, — встречается с ней глазами. — Это то, с чем вам и мне предстоит жить. — Тебе… нравится убивать? — Это просто работа. Как заварить кофе. Как подмести пол. Как подрезать розу. Ируме кажется, что от этих слов она чувствует сладкий вкус чужой крови на губах. Тошнота подступает к горлу, она пытается её заглушить сладким мятным чаем. — Я сожалею, что вам пришлось пережить это, Ирума-сан. Поверьте, мы можем обсудить это, если хотите, чуть позже. А пока позвольте вам передать слова Акамацу-сан. — А? Голос Кируми меняется, становясь похожим на Акамацу: — Скажи, чтобы она не волновалась. Я вернусь, пусть дождётся меня. Ирума открывает рот, чувствуя, как глаза щиплет ещё сильнее. Ещё чуть-чуть, и она снова впадёт в истерику. — Я просто хотела, чтобы нас оставили в покое… — Для начала покой нужен вам, Ирума-сан. Доверите ли вы мне охранять ваш сон? Можете не беспокоиться и располагаться. — Но… это же палата на одного! — Не проблема. Не изволите для начала принять душ? Ирума смотрит на неё с сомнением, поджав губы. Кируми кладёт руку на грудь. — Ирума-сан, если не дай бог что-то случится, вы будете первой, кто узнает об этом. Клянусь. — Только не оставляй её, — кивает на Каэде. — Пожалуйста. Смешки. — Не переживайте, я не собиралась. Струи воды венчают окончание этого утра. Организм, переживший смерть и многое другое, начинает подавать признаки и сонливости. Она зевает, лениво натягивая больничную робу и валится на футон у кровати Каэде. Напоследок сжимает её руку и, ощущая запах, засыпает.