Всё, что хочешь

Щелчки камеры, доносящиеся из-за двери кажутся выстрелами. Женя нещадно обкусывает губы, больно, и не помогает. В комнате много молодых парней, разной комплекции, разной внешности, но одетых одинаково — в одни джинсы. Пожалуй, на медосмотрах в военкомате было неприятнее, но тогда Женя нервничал меньше. От армии его защищает студенческий, а от безденежья не защищает. Можно, конечно, поднапрячься и учиться без троек, вовремя всё сдавать, но он давно уже решил, что три шестьсот стипендии не стоят нервов и времени, этим даже за общагу не заплатишь, а жить на что-то надо. И вот, он здесь. Модельное агентство. Если пацаны увидят его рекламирующим хоть что-то, кроме обожаемой Эпидемии — засмеют. Женя бы и сам кого хочешь засмеял, если бы узнал, что парень такую профессию выбрал. Это ведь почти вебкам, только с фотками, и даром, что журнал — модный, а не порнографический. Все модельеры сплошь гомосеки, и над этим даже долго думать не надо. Жене некомфортно, но деньги не пахнут. Вернее, эти — пахнут. Духами, при чём какими-то хитрыми, а не с привычным запахом «коры дуба» или «морского бриза». Время в этой душной комнате тянется долго. Вызывают по алфавиту, и по ощущениям, от «А» до «Б» проходит человек пятьдесят и, когда в комнату, где стреляет камера, проскальзывает тщедушный пацан с накрашенными чёрным ногтями и фамилией Баярунас, Женя решает, что сегодня напьётся и, желательно, в одиночестве. Даже Казьмина звать не будет. Ну его к чёрту. Этот точно не станет стесняться в выражениях ни относительно ориентации, ни относительно принципиальности Егорова. Каждый претендент проводит в соседней небольшой комнате минут по пять. Потом доходит до общей кучи сложенных на стульях футболок, маек, рубашек, молча одевается и выскальзывает за дверь. Про сам процесс ничего не рассказывают, хотя их провожают голодными взглядами те, кому ещё только предстоит отправиться внутрь. У Баярунаса что-то явно идёт не по плану. Он проводит там едва ли не втрое больше предыдущих кандидатов. Щелчки камеры даже прекращаются, и слышны два голоса — Баярунаса и самого-о-боже-помогите-он-здесь-Гордеева — как перешёптываются двое одинаковых ребят с побритыми почти под ноль головами. — Страшный он? — осторожно спрашивает Женя. — Требовательный. — отвечает тот близнец, который стоит ближе к Егорову. — Да страшный он. — откликается второй, с короткой цепочкой на шее. — Не путай мальчика, Сём… — Ничего я не путаю. Он всегда новеньких во все щели… — Так ты-то не новенький. — Так он новенький. — Что, так заметно? — уточняет Женя, переводя взгляд с одного на другого. — Да за версту видно, что ты непуганный. — хмыкает один из них — кажется, Сёма. — Стесняешься… И смотрит в глаза, открыто, прямо и очень внимательно, потом соскальзывает взглядом на грудь, одобрительно хмыкает, удовлетворяясь реакцией. — И правда. — соглашается второй близнец. — Ты как сюда забрел, восьмое чудо света? — Деньги. — Женя скрещивает руки на груди, проводя по предплечьям, будто замёрз. — Никаких денег не будет, если с такой кислой мордой пойдешь. — авторитетно заявляет Сёма, как-то странно и будто безсознательно прикрывая правой рукой левое плечо. — Хотя ты красивый… Может, и будут. От очевидно неловкой ситуации связанной с попытками нормально и не агрессивно отреагировать на то, что его назвал красивым другой парень, Женю отвлекает то, что Баярунас выскакивает из-за двери, со вкусом ей хлопнув, и Егорову кажется, будто в проёме он увидел высокого человека, сидящего верхом на стуле. — А вот и наша звезда… — хмыкает второй близнец. — Взяли, Ярик? Тот также молча проходит к своей одежде, натягивает невозможно огромную футболку, сверху невероятно большую куртку и поверх нее невообразимо длинный шарф. Все это он делает так долго, что Женя начинает понимать, почему именно Баярунас провел в комнате столько времени. — Он звезда? — поражается Женя, наконец. Тощий подросток с непроизносимой фамилией и татуировкой Алисы на половину груди — не совсем соответствует тому представлению о мужчинах моделях, которое сформированно у Жени. — Он звезда. — без зависти подтверждает Сёма. — А всё потому что подавать себя умеет и горит этой фигнёй… — И морда странная. — Типаж «strange face» — жуть как круто для кутюра. — Он соавтор тех фотосессий, в которых снимается. — А вы, ну… — Женя чувствует себя жутко неловко, врываясь в этот словесный поток. — А нам тоже деньги нужны. Мы просто красивое мясо. Ещё и в двойном экземпляре — редкость, в общем, экзотика. От формулировки неприятно. А ещё неприятнее от того, что она в целом, и на Женю отлично ложится. Тоже экзотика своего рода. Если и возьмут, то за пушистую гриву, больше в нем ничего особенного нет — такого, что снимать было бы красиво. Ещё и явное нежелание находиться здесь на лице написано… Близнецы, как оказалось, Немцевы, в отличие от него, на «экзотическое красивое мясо», по собственному выражению, не очень похожи. Они оба — живые очень, свыкшиеся со своей ролью. Им забавно наблюдать за новичком, но смеются они по-доброму, чуть свысока советуют какие-то мудрые вещи, и даже, в виде особого бонуса, показывают, как ходить перед модельерами. — Это, вообще-то, не так важно. — замечает Федя, когда в комнату начинают пускать людей с фамилией на «Д». — У тебя пока нет ничего, кроме внешности, из-за чего взять могут. — Если Гордеев решит, что ты с его коллекцией сочетаешься — возьмёт. — уверяет Сёма. — Даже будь ты хоть трижды бревном в кадре. Женя уверен, что он бревно в кадре, минимум четырежды, и эта уверенность лишь крепнет, когда с приближением «его» времени начинают деревенеть конечности. То, что казалось смешным, пока Немцевы это демонстрировали с очень серьезными лицами, теперь ощущается невероятно важным, и Женя чувствует, как забывает это напрочь. Все вылетает из головы. — Ты не плыви, главное. — напутствует Федя, когда называют Женину фамилию. — А то Гордеев решит, что с тобой можно всё, что хочешь делать. — добавляет Семён страшным шепотом. И вот на этот раз Жене совершенно не кажется, что они шутят. Впрочем, восприятие юмора ему отключает совершенно. Он сейчас даже на новость о том, что колобок повесился, ответит: «соболезную». Комната, где навылет щёлкает камера, сильно уступает в размерах зале ожидания, зато освещена она гораздо ярче. За столом, накрытым белой скатертью, сидит несколько человек, как на пресс-конференциях, на которых Женя ни разу не был. Перед ними стоят бутылки с водой и таблички с именами. В том, кто из них Гордеев, сомневаться не приходится хотя бы потому что он среди этой комиссии — единственный мужчина, а ещё потому что это его стул стоит перед столом, чуть сбоку, и это неудобно, так как приходится искать позицию, где Женя не будет ни к кому развернут спиной. Гордеев привлекает внимание, впрочем, не только этим. Он не выглядит уставшим, только нервным и недовольным. Ему это ещё не надоело. В его глазах горит какой-то странный азарт. — Евгений Егоров, да? — уточняет девушка, скользя ручкой по списку фамилий. — Да. — Опыта нет. — Нет. — Работаете или учитесь? — Учусь. Четвертый курс. Программная инженерия. Рост, вес, размер одежды, все так, все верно. Он отправил заявку в начале недели. Да, волосы свои. Да, он может их распустить. Женя тянет за резинку, и ругает себя, что не сделал этого раньше. Волосы падают на спину мягким золотым водопадом, укрывая от чужих взглядов, пронизывающих насквозь. Гордеев, буравящий его взглядом, коротко вдыхает и встаёт, оказываясь даже выше, чем Женя предполагал. Он одет в настолько дорогую одежду, что даже Егорову очевидна ее заоблачная цена. Стоять перед таким в джинсах, в которых Женя гоняет в институт и иногда на концерты — как-то неудобно. Пронзительные глаза Гордеева ничем не выдают его настроения. От него хочется закрыться руками, но Женя заставляет себя смотреть в ответ, все в любом случае закончится скоро. — Улыбнись. — требует Гордеев. — Не так. Расслабься. Нет. Ты выглядишь как идиот. Пройдись. Его не трогают, командуют одним голосом, но Женя чувствует, что его осматривают, как породистую лошадь. Даже в зубы смотрят. Да так, что хочется этими самыми зубами скрипеть, выполняя требования. Он отрешается от процесса, позволяя вертеть собой, как угодно модельеру. Ничего не остаётся кроме голоса Гордеева, командующего его движениями, и даже щелчки камеры Егоров не замечает. Вот что значит «думать об Англии». Только Женя думает, в основном, об единственном на этаже душе в общаге, и как будет стирать с себя вечером всю эту атмосферу, налипшую глянцем на кожу и осевшую запахом духов в волосах. — Вы хороший материал, Евгений. — наконец, удовлетворённо замечает Кирилл. — Скажите, у вас есть приличная белая рубашка? — Есть. С выпускного. — Ладно, забудьте этот вопрос. — Кирилл косится на притихших коллег. — Что вы делаете сегодня вечером? У Жени в глазах, вероятно, всплывает ошибка 404. Так вот что имели в виду Немцевы под «всё, что угодно»… И откуда у них такие познания? — Я тихо говорю? — интересуется Гордеев. — Это последний вопрос, отвечайте и не задерживайте очередь. — Я свободен. — счастливые мечты об общажном душе, видимо, придется отложить до лучших времён. Потому что другого ответа на подобный вопрос давать таким людям, как Гордеев, нельзя. — Вы поужинаете со мной сегодня, в восемь. Я встречу вас на четвертом выходе с Арбатской. Он не врёт насчёт того, что вопрос про свободу Жени был последним. Это — уже утверждение. Женя покидает комнату на ватных ногах. Вслед ему выкрикивают следующую фамилию, и это подстёгивает ускорить шаг. Кажется, что в общем зале воздух холоднее, Женю прошибает ознобом. Кто-то из Немцевых трогает его за плечо. Оба брата снова кажутся абсолютно одинаковыми — Женя напрочь забывает приметы, по котором их различал. Впрочем, ему все сейчас кажутся одинаковыми. — Тебя возьмут? — тихо уточняет один из них. — Возьмут. — из глотки против воли вырывается нервный смешок. На пары Женя в этот день не идёт. Засыпает в общаге, как только приходит — лицом вниз. Просыпается рывком, как будто специально будильник в себе завел. Тяжесть обещания будит. Он мрачно смотрит на часы. Время сходить в душ ещё есть, но соблазнительность этого действия резко падает в тот момент, когда оказывается, что в душе он не один. Женя себя заставляет быстро вымыться и исчезнуть из душа, не отвечая на приветствие одного из соседей по этажу. Вместо рубашки он натягивает на себя серую водолазку, долго и тщательно расправляет ворот, вешает на шею небольшой кулон. Всё ещё теплится надежда, что ужин означает только ужин. Он, конечно, не выглядит, как голодающий Поволжья, но может быть модельер решил поиграть в благотворителя и прикормить студента просто так? Если так, то Женя зря нервничает, и его вполне может миновать та участь, которую он себе нафантазировал… И всё-таки, он сильно сомневается в подобном исходе. Так что, проклиная себя, всё-таки со скрипом открывает давно подаренный кем-то флакон духов с ароматом «морского бриза». На четвертый выход Арбатской он успевает вовремя, но это стоит двух пробежек по эскалатору, одна из которых — вверх. Ровно в восемь он побеждает в неравном бою тяжёлую дверь из метро и тут же находит Гордеева взглядом. Тот смотрит в телефон, застыв, как памятник самому себе. Не заметить его невозможно. Как и в той комнате, он выделяется, отличается от всех: ростом, статью, какой-то агрессивной холеностью движений. Он, к удивлению Жени, одет достаточно просто — для себя. Расстегнутое бежевое пальто открывает вид на простую плотную черную футболку и такие же черные штаны. Женю он то ли чует, то ли просто вовремя поворачивается, в любом случае, Егоров попадает в ловушку пронзительных глаз, едва заметно подверженных карандашом, и даже если у него были до этого мысли тихо развернуться и нырнуть обратно в спасительные подземелья метро, то теперь все они мгновенно улетучиваются. — Здравствуй. — улыбается акульей улыбкой Гордеев, склоняя голову в приветствии. Егоров с удивлением отмечает несколько подкрашенных зелёным прядей в черных с едва заметной проседью волосах. С утра этого не было. Нет, ужин не означает только ужин. Женя обречённо кивает. Тут к гадалке ходить не надо. Все понятно и без слов. А вот над чем гадать приходится — так это над тем, куда они в конце концов пойдут, и как там не запутаться в приборах. Впрочем, некоторые подозрения у Жени начинают появляться довольно быстро. Гордеев явно успел прогуглить про Женю что-то за пределами анкеты. Потому что, пока они идут мимо невозможно дорогих ресторанов и таких же дорогих сувенирных магазинчиков с камуфляжными противогазами вырвиглазными кислотными шапками-ушанками, разговор, который, в основном, ведёт Гордеев, сворачивает на советский рок, возле стены Цоя, а потом и — рок в целом. К модельеру хочется обращаться на «вы», и Женя выбирает именно этот путь, поскольку имени не помнит. Стоило прогуглить, сейчас спрашивать уже как-то совсем неудобно. Между тем, самому Жене модельер без зазрения совести говорит «ты» и зовёт «Евгением». Сочетание непривычное и странное, будто препод за непосещаемость и идиотские ответы отчитывает. Но Женя не поправляет, не просит звать Женей. Ведёт вежливую, насколько позволяет нервное ожидание, беседу, не позволяя себе даже упоминать Эпидемию. Закат над весенней Москвой выкрашивает волосы Егорова в какой-то нежный рыже-малиновый цвет, если судить по отражению в блестящей витрине. Женя смотрит туда мельком, чтобы понять, что такого, надеясь, что Гордеев так его гипнотизирует из-за какой-нибудь грязи на щеке. Ответа он не находит, и приходится смириться, что его просто пожирают взглядом. Красивое экзотическое мясо. — Вип. — сообщает Кирилл билетеру, останавливаясь под вывеской «16 тонн». Женя в этом клубе с друзьями был, и с сопричастными согласился, что здесь, как и в большинстве почём зря распиаренных клубов, звук говно и пиво дорогое. А ещё публика сильно распальцованная и пафосная. Но, может, в випе все совсем другое? Вернее, это неважно. Смотреть концерт сидя, да ещё и поедая что-то, для Жени — нонсенс. Другое дело — стоячка, когда максимум отвлечения — это попытки не пролить в толпе пиво. Но здесь его, в принципе, никто не спрашивает. Женя засовывает телефон в карман джинс и сдает куртку в гардероб, оставляя там и паспорт, кошелек тоже. Как там его напутствовала Лена, поясняя за тонкости современного этикета? Кто пригласил, тот и платит. Пока Гордеев сдает пальто, Женя успевает быстро его прогуглить. Гордеев оказывается Кириллом, а ещё частым участником скандалов, связанных с домогательством до моделей. В целом, Егоров и без подобных уточнений догадывался. Он успевает спрятать телефон в карман. Концерт какой-то почти неизвестной группы не способен отвлечь и расслабить достаточно. Пиво дорогое оказывается и сверху, звук тоже не сильно приобретает в качестве. Впрочем, пиво он в этот раз решает не пить, а звук не слушает. Он полностью сосредотачивается на том, чтобы придумать какие-нибудь срочные и неотложные дела. Ну в самом деле, ну что сделает ему какой-то модельер, даже если со связями, если Женя сейчас сбежит в туалет, а оттуда — хоть через окно — на улицу и в метро? Но то ли банальный страх, то ли интуиция, подсказывают, что решение это, конечно, может и наиболее желанное в данный момент, но уж точно не самое продуманное. У таких людей глаза, уши и связи — везде. Да что связи: один горестный пост на странице о том, каким вероломным и бездарным хамом оказался Евгений Егоров, и его репутация уничтожена, при чем так качественно, что, скорее всего, и по группе проедется, а подставлять ребят хочется ещё меньше, чем подставлять задницу. Самым сложным на этом ужине оказывается поддерживать иллюзию беседы. Кирилл с самым непринуждённым видом, не слишком, как и Женя, отвлекаясь на музыкантов, расспрашивает Егорова о концертной деятельности, внимательно слушает, но, впрочем, слышит в его речи он что-то исключительно своё. Вопросы связаны с тем, что рассказывает Женя, но связаны косвенно. В истории о том, как Жене пришлось связывать поломанную стойку банданой, Кирилла больше всего интересует прочность банданы, а в истории о том, как они ошиблись самолётами — перевозка гитар в салоне самолёта. Женя сидит, как на иголках. Ему кажется, будто здесь все смотрят за ними, не отрываясь, ловят каждый поворот головы, каждый взгляд и каждое движение тем более. Кирилла удивляет обилие фенечек, укрывающих запястья Жени, и он достаточно тактично интересуется о наличии шрамов определенного характера. Нет, у Егорова нет подобных шрамов, а фенечки просто красивые. — Красивые. — соглашается Гордеев и осторожно берет руку Жени в свою, прикасается к проступающим венам, заставляя Егорова едва заметно вздрогнуть. Самый интимный жест за вечер. Больше ничего Кирилл себе не позволяет. Когда заканчивается концерт, модельер вежливо его благодарит за компанию и назначает следующую встречу через пару дней. На этот раз — в «Китайском лётчике Джао Да». Назавтра Женя всё-таки напивается с Сашей, но о поводе не говорит. Ему пока что даже не на что жаловаться. Бесплатная еда — вкусная. Дорогое пиво тоже вкусное. Концерт Женя, возможно, даже смог бы оценить, если бы слушал. Казьмин смотрит хмуро, видя, что Женьке хреново, но не расспрашивает. Пьет меньше Жени, а потом помогает пробраться мимо строгой коменды. В «Джао Да» Кирилл узнает его ВК, и начинает иногда, почти регулярно, писать. В друзья не добавляется, и немногочисленные фото не лайкает. Конспирация это правильно. Женя отвечает вдумчиво, выбирает выражения. Появляется ощущение, что он переписывается не с модельером, который определенно хочет его трахнуть, а с вредным преподом, от которого зависит, отчислят Женю или нет. По крайней мере, запястья также наливаются тяжестью каждый раз, когда нужно отвечать. — Я хотел бы тебя обнять. — говорит Кирилл, придерживая ему дверь в «Glastonberry». — Пожалуйста? — пожимает плечами Женя. Это пятая их встреча. Невероятные, невозможные для континентального климата +18 в марте. Прокуренное крыльцо, бесконечное сиреневое Московское небо, бликующие рыжим провода и сухой асфальт под кедами. Кирилл обнимает его на этом крыльце за плечи. Жене кажется, что единственная тому причина — рост Егорова, ниже ему было бы просто неудобно опускаться. Он обнимает Женю, как обнял Саша, когда Егоров сознался, что ему хреново, но все ещё не сказал, почему. Если закрыть глаза, можно представить, что это — Саша, и успокоиться. Конечно, у Жени не такая хорошая фантазия. На седьмой встрече случается катастрофа. В «Вермеле» они попадают на выступление «Гран-КуражЪ». Женя всю дорогу отворачивается от сцены, но Петю не обманешь. Он замечает, и лучистая улыбка озаряет его лицо. — Он тебя знает? — уточняет Кирилл. Они знают друг друга уже несколько лет. Петя старше и опытнее Жени. Он — один из немногих, кому Женя доверяет почти безоговорочно, и это получилось совершенно случайно. — Наши группы пересекались. — уклончиво отвечает Женя, видя, как напрягся Кирилл. — Петя очень хорошо поет. Мы дружим. До конца концерта Женя с мстительным удовольствием наблюдает на лице Гордеева смесь из сосредоточенных размышлений и чего-то похожего на ревность. Это в каком-то смысле тешит самолюбие. Егоров уже давно понял, что Кирилл не из тех, с кем можно безнаказанно думать об Англии. Ему нужна эмоциональная отдача. Что ж, именно сейчас Женя отработал, если не весь, то хотя бы десятую часть своего увеличивающегося долга. — Привет. — после окончания концерта музыканты спускаются в зал, и Петя, разумеется, подходит к Жене лично. — Познакомишь? — Кирилл Гордеев. — откликается Женя. — Модельер. — поспешно добавляет Кирилл. — Евгений выступает моим провожатым в мир рок-музыки. Я собираюсь сшить новую коллекцию… — Круто. Женя вдохновляет, я знаю. — к Петиной честности привыкать надо, и Кирилл выглядит несколько обескураженным. — Рад за вас. Жене хочется вскочить с места, обхватить Петю за руки, как при прошлых встречах, а лучше обнять и расспросить, какого черта он ничего не написал о приезде в Москву, сказать что скучал и позвать шататься по Москве с термокружками, до краев заполненными вином. Но в этот раз он остаётся сидеть на месте, будто стесняясь обычных для них проявлений дружеской привязанности. Будто небольшим разговором может оскорбить или унизить Кирилла. Женя понимает, что делать этого почему-то не хочет. Что-то неуловимо изменилось, в нем самом — в первую очередь. Ему не хочется ранить Кирилла несмотря на всю первую неприязнь. Он умный интересный и интеллигентный, готовый слушать то, что рассказывает Женя. Он старше, он человек из другой среды, которая отчего-то больше не вызывает отвращения. То, что он обратил внимание на Женю, больше не кажется проклятием. Это заставляет расправлять плечи рядом с ним с особенным старанием, самому себе казаться чуть выше и красивее. Это ощущение пленит. Жене кажется, что он был бы не против оказаться перед камерой в одежде, сшитой по эскизам Кирилла. Ему даже радостно, что Петя увидел их вдвоем. Ну а то, что Кириллу, в первую очередь Женю хочется… в исключительно физическом смысле. И то, что мнения Жени на этот счёт не спрашивают… За него решают. Но решают так филигранно, что Жене начинает нравится. — А ты правда что-то… Моделируешь? — осторожно спрашивает Женя, когда они выходят на набережную Москвы-реки, одновременно чувствуя неловкость и за сам вопрос, и за то, что не знает правильного названия этого процесса. — Чистая правда. — Я рад, что помогаю. — честно сознается Женя, оправляя на себе кожаную куртку. — Твоя помощь неоценима. — их взгляды встречаются, и Женя чувствует, что то ли тает, то ли распадается на части от этого вкрадчивого голоса. Его будто раздевают прямо здесь, одним взглядом. Женя вспоминает свое портфолио модели: фото по пояс, фото в полный рост, в одежде, в белье, чёрно-белые портретные фото… Все эти фотографии лежат в сети, и вряд ли Кирилл оставил их без внимания. Теплеет в груди, и июньский вечер будто бы наполняется особой магией. Пройдет ещё немного времени и Женя забудет начало их знакомства, беспомощность, холодный душ, попытку напиться и забыть, духоту комнаты и выстрелы камеры… Женя сможет полюбить его. Правда сможет. А пока разве он не может дать Кириллу хоть что-то в ответ? Женя приближается к Кириллу и запрокидывает голову, вцепляясь в модный свитшот и притягивая себя к нему. Он видел, что девчонки в фильмах так делают. После этого их целуют, как, впрочем, и его. Даже в ясный вечер над Москвой не видно звёзд, но блестят звёздочки над кремлём, а над ними висит луна, шумят машины, погромыхивая на мосту, и мерно течет река, и это все, что остаётся в его мире. С того момента, как Женю научила целоваться первая девушка, его тело действует чисто механически. Он так и не понял, зачем нужны поцелуи, кроме того, что это подтверждение статуса отношений. Это не вызывает неприязни, но, пожалуй, ничего больше он не испытывает. Все делает совершенная красота момента. Их поцелуй будто бы довершает ее, и Женя — уж на что лишён стремления к гармонии — чувствует почти что катарсис, если это так правильно называется. Кирилл отпускает его от себя с заметной неохотой. И Женя ловит в его взгляде отражение того восторга, который чувствует сам. Вернее не отражение. Это сам он отражает этот восторг и пламя, пляшущее в глазах Кирилла. Яркое острое и конкретное. Губы у Кирилла влажные и холодные, и Женя помнит, какие они на вкус, и как неудобно целовать его с Жениным-то ростом. Ещё немного, и он поймет, почему это должно быть приятно. Он ловит себя на том, что хочет поцеловать его снова. Он не распробовал красоту до конца. Ещё не понял. А если не понял — надо или спросить у тех, кто уже понимает, или проверить опытным путем. С разговорами у Жени вечные беды. — Раз уж я был вынужден рассказать про коллекцию. — начинает Кирилл. — Может, съездим ко мне? Я подгоню образцы. У тебя не совсем стандартная комплекция для модели… Ну да, метр с кепкой в прыжке, ещё и руки… Жене уже сказали, что у него мало шансов, хотя он красивый. — Только подгонишь коллекцию и все? — Конечно. Но это процесс не быстрый. Принцип активного согласия? Он слышал на пляже в Алуште, как веселые и пьяные студентки с ГПИ говорили, что он только портит атмосферу, и если ему следовать, человечество просто вымрет от недоеба. И только Оля Годунова, самая красивая на их потоке девушка, вечно окружённая толпой друзей, договорившихся, что не будут посягать на неё, чтобы не разрушить дружбу между собой, сказала в сторону, но так, что услышал Женя, что они озабоченные дуры. В голове возникает таблица, которую им рисовал на паре препод по философии. Он напрочь забыл ученого, который его вывел. Помнит только, что удивился, что тот, чью фамилию они постоянно слышали на физике, занимался ещё и теологией. Верить или не верить в бога? Если веришь, и бог есть — попадешь в рай, если веришь, а бога нет — потеряешь время. Если не веришь, а бог есть — окажешься на каком-то там адском кругу для безбожников, если бога нет — не потеряешь времени. Выгоднее верить. Также и здесь. Выгоднее верить. Если Женя согласится, и Кирилл об этом принципе в курсе — то под него подгонят коллекцию, и потом возможно заплатят денег, если нет — Женя распробует на своей собственной шкуре «красоту». Если не согласится, и Кирилл в курсе, то не потеряет времени, они подгонят коллекцию когда-то потом, если не в курсе, то он просто сейчас поедет в общагу, а потом… Вообще, если Кирилл принципу этому не следует, Женю точно ничего не защитит. Дилемма. И несмотря на все доводы разума насчёт безопасности… — В таком случае — подгонишь, и я домой. — обозначает Женя. — А то мне охранника в общаге придется будить, а он злой… — Договорились. Я такси вызову, хорошо? Женя кивает. Над Москвой гаснет сиреневый закат, по реке проплывает корабль с надписью «Ривер флотилия», и это кажется Жене очень смешным. Ему вообще многое сейчас таким кажется. Накрывает какое-то ощущение предвкушения неясно чего пополам с абсолютной безнаказанностью. Кирилл мягко смеется его шуткам и потом приобнимает за спину, потому что с высоты своего роста до талии не дотягивается. Быть может, девушки с ГПИ всё-таки были правы? Такси ведёт толстая пожилая женщина армянской внешности, Кирилл садится на переднее сидение, и она рассказывает ему о том, что недавно ее дочь вышла замуж за итальянца, который увидел ее в Инстаграмме, и что в Италии есть обычай, мол, за день до свадьбы жених должен спеть невесте серенаду, и что жених ее дочери не умел петь, и поэтому вместе с ним (а иногда и вместо него) пели его друзья. Женя смотрит вперёд с заднего сидения, слушая вполуха и поражаясь тому, как активно эта женщина жестикулирует, не отвлекаясь, впрочем, от дороги. Машина едет плавно, и изредка Женя ловит темный взгляд Кирилла через зеркало заднего вида, и сосредотачиваться на истории женщины, которая очень рада за то, что ее дочь нашла и счастье, и путь уехать отсюда, не получается. К тому моменту, как они добираются до дома Кирилла, уже темнеет окончательно, и жёлтые фонари освещают им путь. К удивлению Жени, квартира у Кирилла, хоть и в новом доме, но на отшибе. И, что особенно неприятно — на совершенно противоположном конце Москвы от Жениного института. В подъезде мрамор, четыре лифта, из которых работает два. А ещё Кирилл шепотом поясняет, что застройщики обанкротились по пути, не успев продать и половины квартир, так что дом был фактически передан государству, и поэтому большинство его соседей имеют отношения к гос-структурам и полиции. — А ты исключение? — Конечно, исключение. — Кирилл щелкает ключами в замке. — А мне показалось, ты из полиции моды… — Если бы я был из полиции моды… — Кирилл галантно приоткрывает перед ним дверь. — Ты бы уже схлопотал пожизненное. — Ой, да все не настолько плохо. — Поверь профессионалу, настолько… Кирилл помогает ему снять кожанку, вешает ее в шкаф. Квартира у него, надо сказать, дизайнерская от слова «совсем». Серые стены, черные столы и стулья, все — одинаковые, подсвеченная голубым барная стойка, черная плазма, серый холодильник с черным насыпателем льда, и вот последнее Женя видел только в кино, и поэтому восхищается. Все красиво, как в музее. Двери без ручек открываются, когда на них нажмёшь, почти во всех стенах есть скрытые полки, и они тоже показываются, если нажать на определенное место. Женя и нажимает, случайно, когда приваливается к стене. И не на шутку пугается, что что-то сломал. На самом деле — ничего, там противоударная защита. Кирилл наблюдает за ним, как за неловким провинциалом, впервые оказавшимся где-то за пределами родной деревни. Хочется огрызнуться, но Кирилл извиняется первым, предлагает вино. Белое, игристое, красное есть, но только сухое, если хочешь… — А пить перед работой с опасными предметами, ну… Вообще по ТБ? — на всякий случай уточняет Женя. — Так ведь я пить не собираюсь. — пожимает плечами Кирилл. — А тебе полезно будет: расслабишься, перестанешь дергаться… И смотрит таким взглядом, что Жене становится за свой просмотр на ту коллекцию, которой он, видимо, по мнению Кирилла, не подошёл, немного стыдно. — Это тоже мнение профессионала? — Это мнение радушного хозяина и друга, который, всё-таки, немного успел тебя изучить. Как профессионал… — Кирилл будто бы на секунду задумывается. — Как профессионал, я бы пить не рекомендовал. — А кто ты сейчас больше? — Смотря, чего хочешь ты. Это похоже на игру в кошки мышки. Флирт, в котором Женя всегда был профаном, на уровне интуиции… Шаг, шаг, ещё шаг, и то, что их теперь разделяет барная стойка — это красиво. Женя опирается на нее руками и, сверкнув на Кирилла взглядом из-под ресниц, выбирает: — Красное. — Не думал, что ты ценитель подобного. — признаётся Кирилл, доставая со скрытой за серой панелью полки бутылку, заткнутую пробкой. — Мне всегда казалось, вы больше по чему-то… Более десертному. — Мы — это кто? — уточняет Женя, делая глоток из протянутого бокала. — Рокеры или модели? Модели, которые были в этой квартире до него. Которых таким же, как его, мурлычащим тоном уговаривали. Ярик или те стриженные близнецы… Интересно, а они были здесь вдвоем или все же, только тот, который утверждал, что Гордеев — страшный? — Забудь. — Нет уж, договаривай. Абсолютная безнаказанность веселит. Кто бы сказал ему перед показом, что он посмеет требовать чего-то от Гордеева, чью фамилию, как он слышал, в мире моды произносят с предыханием, Женя бы отправил наглеца к врачу. — Один мой знакомый встречался с девушкой, она училась тоже где-то на техническом направлении, может, даже в вашем же институте. Не помню… Так вот, она утверждала, что пошла на техническое направление исключительно потому что гуманитарии не умеют пить. — Оригинальный повод… Но в чем-то она права. — И пила только сладкие вина. — В чем-то. — вздыхает Женя. — Многое теряла. — Вот и я тоже так думаю. Пить в одиночку не очень правильно, и это, возможно, алкоголизм. Однако он ведь немного… На самом деле вино оказывается то ли довольно крепким, то ли он зря повысил градус. Он чувствует, как чуть розовеют скулы, и действительно расслабляется. Бокал на тонкой ножке в его руках смотрится несколько чуждо, но Женя доблестно вспоминает все, чего насмотрелся в кино, пытаясь воспроизвести в реальной жизни. На самом деле не очень помогает, он все равно выглядит нелепо. И тогда Кирилл забирает у него бокал, и снова целует, перегнувшись через барную стойку, достающую ему едва ли до пояса. — Расслабься. Не пытайся казаться лучше, чем ты есть. — говорит он, глядя Жене в глаза. — Я считаю тебя невероятно привлекательным. Женя вспыхивает против воли. И когда подобные заявления от Кирилла перестали вызывать отторжение и неприязнь? Кирилл несколько секунд смотрит на него в упор, а потом отводит взгляд будто бы с долей сожаления. — Пора начинать с коллекцией, иначе мы не успеем. — Да, пора. — соглашается Женя. Воздух в комнате делается очень тяжёлым, сквозь него как будто бы сложно перемещаться. Вино не помогает расслабиться, от осознания бесконтрольности, замкнутости пространства, от прямого изучающего взгляда Кирилла все мышцы будто немеют. Становится ясно, что надо будет написать Казьмину, предупредить, что в общаге не заночует. Он даже не смотрит в зеркало. Это лишь очень долгая прелюдия. Больше не красивая. Теперь уже окончательно ясная. Понятная. Хищная красота, как у плотоядных цветов. Росянка, мухоловка и иже с ними… Волосы льются на плечи золотым водопадом. Черная кожа штанов и куртки, облегающая майка с каким-то жутко модным и в то же время сдержанным принтом, какие-то безумные портупеи, жилетки, джинсы… Все это неудобно до безумия, от одежды до прикосновений и необходимости снова и снова раздеваться, чтобы примерить то или иное жутко модное и в будущем наверняка очень дорогое шмотьё. В нём, наверное, надо выступать вместе с симфоническим оркестром перед такими же зажравшимися, как Кирилл. Кирилл даже не спрашивает, нравится ли Жене. Он размечает что-то мелом по ткани. Закалывает булавками. И Женя на самом деле ему благодарен. Комментариев он бы не выдержал. Ему и так тяжело, мутно и как-то по-мудацки страшно за собственную задницу. Ничего ведь ещё не случилось. Но вся ситуация, все прошлые действия обязывают. Женя ведь попался сам. Его ведь предупреждали о том, чего не нужно делать, чтобы Гордеев мог сделать с ним всё, что угодно. Откуда знали… Он всё ещё не смотрит в зеркало, он смотрит на дверцу холодильника, в которой специально прорезано окошко, если нажать на кнопку оттуда сыпется мелкий колотый лёд. Женя с удовольствием высыпал бы себе горсть за шиворот, лишь бы перестали мелькать в сознании образы тех двух бритоголовых ребят. Экзотического мяса в двойном экземпляре — здесь, в этой квартире, быть может, под почти таким же предлогом, оба на коленях, преданно заглядывающие в глаза страшному всемогущему модельеру ради очередной съёмки. Один размыкает губы, чтобы пропустить в глотку его член, второй почти незаметно касается ладони брата. Сжимает пальцы. Незаметный, непонятный шифр только для двоих: «пожалуйста, дай заменить тебя» — «не надо, не лезь в эту грязь». Из Жени откровенно хреновая модель, а актёр — ещё хуже. И кислая морда у него даже сейчас. Но Кирилл не останавливается. Одна ладонь ложится Жене на талию, вторая поворачивает его голову к зеркалу. — Посмотри. — вкрадчиво говорит он. — Тебя только на обложку… Женя зажмуривается. Потом открывает глаза. Из зеркала смотрит что-то совершенно блядское, непохожее на него. С покрасневшими от выпитого щеками. Сейчас надо просто перетерпеть. Однажды он сможет это прекратить. Но не сейчас же. Сейчас он слишком много должен, и потом… Обложка — дорогая, пускай и хищная красота. Просто думать об Англии. Он, наверное, получит за это деньги. Сможет пожить хорошо. Может, подставлять задницу не так уж и больно, когда знаешь, что за это тебе воздастся тем, что до этого ты попробовать не мог. Надо просто ненадолго исчезнуть в этом мартовском обострении. Раствориться, представить всё это кошмарным сном. Позволить и взять от этого всё, что предложат. А потом собрать себя по кускам. Такие, как он, по идее, должны быстро надоедать. В нём ведь нет ничего, кроме золотых вьющихся волос. Долго это не продлится. И если он ненадолго исчезнет, то потом сможет вернуться. К апрелю, к маю, да хоть к следующему январю. Он продержится. Будто на периферии сознания он слышит выстрел. Щелчок одной из четырёх камер смартфона Кирилла. Женя знает, что на этом снимке — он. В этой коллекционной от кутюр псевдо-рок-гадости. Вряд ли Гордеев вдруг решил замутить селфи. Женя слишком много взял, чтобы не отдать ничего. И всё же. Пожалуйста, только не сейчас. Немного позже… — Кир… Мне плохо. — всё, что ему удаётся выдавить из себя. Дальше он не помнит ничего до очень, очень сильной пощёчины, которую ему выписывает Казьмин. С размаха и даже почти не по щеке — основная сила удара приходится на ухо. — Ебанутый. Блять, Жень, ебанутый. — Я… — Да при чём тут ты, блять… Глухо и гулко стучат капли о железо. Говорят, тот, кто сможет завернуть до конца кран на общажной кухне четвёртого этажа общаги Синички, получит диплом автоматом. У Жени мокрый насквозь ворот и его откровенно хреначит ознобом. Он вспоминает, что забыл у Гордеева джинсовку. Хорошо хоть рюкзак догадался ухватить. Бестолочь. Ничего, он заберёт в следующий раз… — Женя, блять, не уплывай. Твои волосы пиздец как сложно держать. Да, точно, его вырвало. А потом он, кажется, всё выложил Саше. Всё, с самого начала, как на духу, и этого точно не стоило делать. — Я не уплываю. — медленно выговаривает Женя. — Заяву на эту суку надо писать. — говорит Казьмин, бескомпромиссно и жёстко. — Сдавать его инстанциям, пусть знает, как к студентам лезть… У нас как раз уголовное право сейчас, я всё накопаю, как и куда… — Саш, он же ничего не сделал. — Ебаться в уши ничего. — Саша даже встаёт. Глядит в окно, где уже занимается рассвет, потом мрачно отворачивается. — Да, состава преступления никакого… — Тут скорее я виноват… — Тут скорее ему надо пизды дать… — Саша воинственно засучивает рукав. Это до абсурда смешно — Женя не уверен, что Казьмин вытянет не то, что против Гордеева — против Ярика. В конце концов, если Женя один раз Гордееву даст, они ведь будут в расчёте? Или за сегодняшний побег уже, получается, нужно не один? Сколько? Какой там курс свиданий к сексу? Не станет ли его долг ещё больше? Или, может, если Гордеев узнает, что он бревно не только в кадре, но и в постели, ему скостят задолженность? — Не порти себе жизнь, Саш. — Женя устало морщится, глядя на часы. Совсем скоро, через два часа им обоим придётся вставать. — У него наверное знакомые… — Да срал я на этих знакомых… Жень. — Саша снова садится перед Егоровым на табуретку и преданно заглядывает в лицо. — Напиши ему, что всё, лафа закончилась, пускай ебёт своего Ярика, этих двух, к тебе не лезет, блять. Иначе Александр Казьмин, а вместе с ним весь его факультет пойдёт бить ему ебало. Ты же не хочешь быть моделью. Что он тебе сделает? — У него моя фотка… — Ну вот пускай на неё и дрочит. Жень, ты анекдот про зайца и дракона слышал? — Который? — Где дракон говорит: «я тебя в книжечку записал, на ужин приходи, я тебя съем», а заяц ему… — А можно не приходить? — И дракон ему: «вычёркиваю». — заканчивает Саша. Женя фыркает. Потому что это пиздец как просто и по-мудачески. Наш девиз непобедим — возбудим, но не дадим, и всё в этом духе. Мир сдохнет от недоёба. Но… Ведь не сразу же. Если девчонки с ГПИ от этого хотят спасти вселенную, то пускай сами и топают. — При мне кинь его в чёрный список. — требует Казьмин, зевая. Женя кидает, не обращая внимания на сообщение трёхчасовой давности: «ты дома?» и последовавшее за ним: «как доберёшься — обязательно напиши». На следующий день он хочет спать настолько сильно, что думать получается только о биомеханике собственного тела. Ножку вперёд, ложечку в рот, энергетик открывается путём вытягивания колечка, и так далее. Вечером падает на кровать почти замертво. А на следующий день Петя-таки зовёт его гулять по Москве сам. С наполненными вином термокружками. И постепенно становится как-то легче. До сессии далеко, но преподы уже начинают требовать демонстрации напаянного для диплома барахла и очень долго отчитывать нерадивых студентов. Потом подползает питоном сессия. Гипнотически раскачивается и изгибается душными кольцами. Жадная и голодная. Отчетливо плотоядная, не пытающаяся притворяться чем-то иным. У Жени не остаётся даже времени думать о прошлом. Март магическим образом исчезает из памяти: горят синим пламенем сроки диплома. Только странные полубредовые сны напоминают о прошлом, а наяву на это не хватает времени. С дипломом всё настолько весело, что это Казьмину приходится вытаскивать Женю из учебного запоя и тащить хотя бы до ближайшей пивной. Он-то, собака, почти всё успел сделать заранее и теперь наслаждается жизнью… — А я тебе говорю, этот парень вчера в клубе отжигал как в последний раз. — Этот? — нетвёрдо уточняет Женя, у которого от потрясающего сочетания недосыпа с алкоголем начинает заплетаться язык. — Сейчас найду. — Саша на ходу вытаскивает из кармана телефон, едва его не роняет и вдруг резко останавливается у газетного киоска, ещё незакрытого, несмотря на поздний час, и тычет в обложку с какой-то помпезно-английской надписью и фоткой модели с отчётливо-знакомой «странной мордой». — Так вот же он. — Ярик. — вдруг вспоминает Егоров, и его прошибает холодным потом. — Чего? — Это Ярик. — повторяет Женя. — Фамилию не вспомню. Я его на кастинге видел. Казьмин хмыкает и направляется к окошку киоска. Картой там можно, только не дышите на меня перегаром, молодой чебурек, совсем стыд и совесть потеряли… — Как думаешь, если я его в соцсетях по фоткам найду… Он оценит? — интересуется Казьмин, возвращаясь с журналом. — Не думаю, что это будет оригинально… — пожимает плечами Женя, стараясь подальше отодвинуться от журнала, будто тот сейчас его укусит. Но он всё равно косится. Узнаваемые шмотки. Жутко неудобные. И красоты в этих углах, изгибах, отсылках на что-то там историческое, эпохальное и культовое, он не видит. Саша пролистывает довольно быстро, профессионально отыскивая Яриковы фотки. — Я вообще не понимаю, как в этом можно выступать, если они под рокеров косят… — выдаёт Женя. — Они не шарят. — бормочет себе под нос Казьмин. — О, смотри, они даже гитару ему дали. На одном из разворотов Ярик действительно опирается на гитару, выглядящую слишком нормально для этой фотосессии. На второй странице этого разворота, копируя позы друг друга, стоят спиной двое. Женя узнаёт их сразу. Всплывает в голове та ужасная картинка, подсунутая мозгом, но сейчас почему-то кажется, что её не было. По крайней мере не так. Не настолько. — Пидорство, конечно… — выговаривает Саша, сосредоточенно вглядываясь в фотографию Ярика. — Но что-то в этом есть, конечно… Есть, наверное есть… Иначе бы такие журналы не продавались вовсе, тем более, в нескольких десятках метрах от здания технического ВУЗа, где вообще не та целевая аудитория… Но Женя, глядя на этот журнал, отчётливо осознаёт: никогда, никогда он этого не поймёт. Никогда.