О том, как солдат влюбился в пленного и к чему это привело.
***
— Солдат, значит? — Парень, закинув ноги на стол, приподнимает одну бровь и ухмыляется. Мужчина перед ним до смешного взволнован. — Как ты узнал? — У него низкий голос. Но он напряжён до того, что почти дрожит. Младший на мгновение хмурится, но после снова расплывается в улыбке. Мало ли. — С моим-то опытом? Да я вас вижу как облупленных. У вас самые непристойные шутки, необычные пляски и странный акцент у всех, поголовно, я ещё не понял, нравится мне это или нет. — Парень зажигает сигарету и предлагает мужчине. Тот принимает. — Вы неприлично много пьёте, всегда, но при этом мгновенно трезвеете в случае необходимости. Вы никогда не расслаблены полностью. Вот это мне нравится. Я думаю, это достаточно сексуально. А ты? — Не знаю, но я бы правда выпил сейчас. — Слушай, ты снял меня на всю ночь, но зачем, если так боишься? — Парень наклоняется ближе к старшему и выдыхает ему в лицо дым. Тот не реагирует. — У меня к тебе есть просьба. Возможно, странная. — Ох, я тут уже столько всего видел и слышал, что тебе меня не удивишь. — Но если у нас много времени, я расскажу тебе кое-что? Думаю, это прояснит всё. — Валяй, я весь в твоём распоряжении.***
Война закончилась два года назад. Значит, происходило всё пять лет назад. Я точно помню. Тогда мы подступали к городу N, до него было около 50 километров. Подумать только, как сейчас помню всю местность. Сам фронт представлял собой холмистую равнину, изрытую окопами, вокруг были ямы от снарядов, и где-то там находился блиндаж. Где-то в километре по правую сторону текла мелкая речушка. Как раз там и расположился наш лагерь. Я не помню, сколько мне тогда было. Лет 25? К тому времени на войне я провёл уже два года и привык ко всему, что там творится. Хотя, слово «привык», конечно, сюда не подходит. Мы просто жили, полагались на случай и надеялись каждый раз вернуться и доесть спрятанные галеты. Когда вспоминаю, мне кажется, что я жил две жизни. В лагере и в окопах – совершенно разные вещи. В лагере мы были людьми, смеялись, танцевали, курили и выпивали, а в окопах мы чудовища и животные, которыми управляют инстинкты. Сейчас меня это поражает, а тогда я не задумывался об этом. Потому что стоит погрузиться в свои мысли, остаться наедине с собой, как получишь пулю в лоб. Солдат всегда должен быть занят чем-то, чтобы не допустить этого, будь то построение или чистка картошки, хотя последнее дело приятное. Значит, что час обеда приближается. До сих пор обожаю наедаться до отвала и выпивать, в такие моменты я понимаю, что здесь безопасно, чтобы расслабиться. Ладно, думаю, о военных буднях ты слышал достаточно. Мне не нравится, когда люди, не бывшие на фронте, рассказывают об этом, потому что в их рассказах слишком много романтизма и излишних прикрас. В войне всё ужасно. Нам удалось поймать пленных. Пятеро. Их осмотрели на наличие травм. Все-таки это было в лагере, мы были тогда людьми. Двоих отвели в лазарет: у одного переломаны рёбра и сотрясение мозга, а другому раздробило руку, до сих пор помню в какой безобразный кусок мяса превратилась конечность. Осталось трое. Их обыскали и, когда убедились что оружия нет, заперли в сарае. Еду им носили два раза в неделю, это не входило в мои обязанности, но как-то раз мне пришлось. Я тогда смог разглядеть их: такие же дети, как мы. И один... Несмотря на грязь, усталость и следы крови, он выглядел так... Так... Не могу подобрать слов, чтобы описать, что я тогда почувствовал. Мне нравились красивые люди. Молодой человек был непозволительно красив. Но, разумеется, он смотрел на меня враждебно и осыпал проклятьями. К тому времени почти все владели языками друг друга, два года воевали, в конце концов. С того дня я всегда приносил им еду. И, не знаю, на что я надеялся и чего хотел, иногда отдавал этому парню свой кусок хлеба или сала. Он не двигался, когда я приходил. Это было странно. Пытаться по-доброму относиться к пленному парню, а на следующий день без сожаления стрелять по его братьям. Но, как я говорил, мы смогли приспособиться. Интересно, считается ли это лицемерием? Когда нас отбросили назад, лагерь пришлось оставить, наш отряд спустился вниз по реке. Раненых мы оставили под деревом. Их было видно, поэтому с ними должно было быть всё хорошо. А остальных пришлось брать с собой, командир хотел перестрелять их, но его остановили. Сейчас я думаю, что лучше бы сразу расстреляли, столько всего удалось бы избежать. Мы вышли к большому лагерю у устья реки. Всем выделили палатки, мы наконец-то не спали под открытым небом. Была налажена связь с центром, каждую неделю ездили грузовики туда и обратно. Также целый забор для пленных, их заставляли рыть окопы или делать другую грязную работу. Как ты понял, я влюбился в этого паренька. Не понимаю, как это получилось. Я всеми фибрами души ненавидел этих чужаков, которые пытаются забрать нашу землю, но он... Мы с ним тогда даже не разговаривали, а я сразу понял: Люблю! Доктор говорит, что в те дни мне нужна была встряска, какое-то разнообразие, чтобы вспомнить, что я всё ещё человек со своими чувствами, а не солдат. И мой мозг решил сыграть поистине злую шутку. Со мной и тем пареньком. Жалею ли я, что влюбился в него? Было бы романтично, если бы ответ был «нет», но я жалею об этом каждый день. Его звали Чимин. Он проговорился кому-то из моих товарищей, я узнал его имя спустя около месяца после первой встречи. Ему я представился в тот же день. Чимин был патриотом. Одним из тех, кто добровольно пошёл в армию, кто шёл на передовой и ни разу не бежал с поля. Он решил умереть от голода. Не ел, даже когда его принуждали к этому и избивали. В одежде мы все выглядим грозно, взрослые мужчины, но нам было всего по двадцать, мы были мальчишками. Чимину было страшно, а я боялся за него. Ночью пробрался к нему и через забор протянул кусок колбасы с салом. — Уйди вон, грязный варвар. Либо застрели меня сейчас, — Его прекрасные глаза были полны злобы. У меня скрутило живот, мне хотелось плакать. Я не хотел войны, не хотел его ненавидеть и получать его ненависть в ответ. Как солдат я презирал его, как человек - любил. — Ты должен поесть. Оно не отравлено. — Сам жри это дерьмо. — Пожалуйста, никто не хочет ведь умирать. — Он ещё долго упирался. Я приходил к нему каждую ночь. Его щеки, когда-то наверняка мягкие и пухлые, уступили место острым скулам. Он становился с каждым днём всё худее, я думал, что вскоре он может просто исчезнуть. — Пожалуйста, я не хочу, чтобы ты умер. — Почему? — у него не было сил вредничать. — Я хочу, чтобы ты влюбился в меня, — «когда война закончится закончился» я не озвучил, потому что в те дни мы не верили в конец войны. Нам всем было суждено погибнуть, о будущем мы не думали. Поэтому всё должно происходить сейчас. — Как же сильно я тебя ненавижу, — Но в ту ночь он принял еду. Теперь иногда я приносил ему часть своего пайка. Мы несли потери, и еды нам давали много. На неделю нас отвезли на другую линию фронта. Чтобы рыть окопы, как нам сказали. Мы попали под обстрел, и наш отряд снова потерял нескольких. Настроение у меня было паршивое. — Тебя долго не было. Я думал, что ты умер. — Ты бы расстроился? — Нет. — Он не врал. Ему было всё равно, ведь я всегда лишь солдат из вражеской армии. Мне стало грустно. Если я умру, никто не будет обо мне плакать. Мы не плачем над умершими товарищами. Никто не вспомнит обо мне, когда я погибну. Моя матушка умерла в прошлом году от болезни. Я плачу. Делаю это впервые за очень долгое время. Мне страшно, я хочу жить, я хочу любить, я не хочу быть солдатом. Мы часто сидели вот так ночью. Его руки всё ещё были связаны, я не осмеливался развязать верёвку. В основном говорил я, чаще всего сущий бред и про другие бытовые вещи, а он слушал и продолжал осыпать меня проклятьями, если оставались силы . — Я с каждым днём ненавижу тебя всё больше, Чонгук. Ведь ты заставляешь меня чувствовать себя отвратительно. Зачем ты показываешь мне свою человечность? Почему плачешь при мне? Легче тебя ненавидеть, зная только, что твоя страна восстала против моей; когда ты представлялся образом в голове, образом безжалостного солдата, мне было легче пускать тебе пулю в тело. А сейчас, когда я вижу, что ты ничем от меня не отличаешься, мне сложно. Я всегда был разный. В окопах - зверь, в лагере днём - весёлый солдат, а по ночам с Чимином - жаждущий любви человек. Я всё ещё думаю, почему он так сильно захватил мои мысль. Наверное, врачи правы, моя молодая душа была готова любить и желала этого, поэтому всё моё естество мгновенно приняло это чувство. Я слишком сильно его полюбил. Сделал бы я это в мирное время? Не знаю, не хочу знать. Как-то я стащил флейту у одного товарища. Чимин умел играть, и я ослабил узлы верёвки, чтобы он смог взять интсрумент. Нам нужно было быть тихими, чтобы не разбудить остальных, пусть о нас и знал караульный, мой друг. У меня хватало смелости приходить к Чимину только в те часы, когда он стоял на стреме. — Очень красиво, — Я влюблялся в него всё сильней. Под лунным светом он казался внеземным, но по-прежнему слишком худым и уставшим. Я протянул руку сначала для того, чтобы потуже затянуть верёвку, но в итоге только убрал волосы с его лица. Днём пленным дали искупаться, волосы были мягкие и чистые. — Меня научил играть мой товарищ ещё в первые месяцы, когда я не мог уснуть. Теперь он мёртв, а мне это только предстоит. Игра, воспоминания - это всё, что у меня, осталось. — А семья? — Не осталось никого. Наверное, поэтому я не боялся идти воевать. Нечего терять. — Но ты не хочешь этого? — Ты, варвар! Кто всего этого может хотеть? Кто желает смерти? — Он ударил мою руку, чтобы я отпусти его плечо. Слишком слабо, но я не стал к нему лезть. — Если мы не хотим воевать, значит, нам необязательно друг друга ненавидеть? — Я ненавижу тебя, Чонгук. Тогда я ещё не знал, что и в Чимине жило несколько личностей, которые управляли им в разное время. Если у меня они сменялись из-за смены локаций, то у него теперь, так как он больше не был солдатом, со временем суток. Днём ненавидит меня, по ночам ненавидит ещё больше, потому что заставляю его что-то чувствовать. Меня ранили в левую руку. Я не мог держать автомат, и меня отправили в госпиталь, где я провёл две-три недели. Перед этим я взял обещание у друга, чтобы тот присмотрел за Чимином. — Он пленный, с ним может что угодно случиться. — Он дорог мне, прошу тебя. Это было бессмысленно, ведь в случае чего мы правда были бессильны. Когда я вернулся, сразу кинулся к тому месту у забора, где Чимин отдыхал. Он похудел ещё сильнее, грязный и в синяках. Запястья были в крови от слишком туго затянутой верёвки. Только он увидел меня, по его щекам покатились слезы. Я плакал вместе с ним. Мне удалось уговорить друга позволить мне забрать его на ночь. Чимин не мог твёрдо стоять на ногах, его шатало. Я помог ему дойти до реки и помыться, он не смотрел на меня, ничего не говорил как обычно. — Всё ещё ненавидишь меня? — Да. — Снова он врал. Я не стал тогда спрашивать, что именно он чувствовал ко мне, потому что это было эгоистично - заставлять его выбирать. Я поцеловал его, он не сопротивлялся. То ли был не против, то ли слишком обессилел. В любом случае, я воспользовался его замешательством. — Я скучал по тебе. — Не смей умирать после этих слов. Не хочу рыть могилу для человека, который думал обо мне дольше, чем положено. — Пленные тогда начали рыть могилы. Наступило знойное лето. Теперь вместо колбасы я приносил Чимину холодной воды. Пленникам давали её непозволительно мало. Многие умирали, и других заставляли закапывать тела своих товарищей. Это было зверски, но война - штука сама по себе бесчеловечная. Чимин не упирался, иногда набирался смелости просить что ему нужно. Я никогда ему не отказывал. А взамен он позволял мне целовать себя. Всё ещё помню, какие сухие губы у него были. — Я люблю тебя, — Сказал я ему однажды. Он в ту ночь ничего не ответил, избегал моего взгляда. — Какими бы мы были, если бы не было войны? Каково быть обычным людьми, учится или завести семью? Ты ещё можешь это узнать, и за это я ненавижу тебя ещё больше. Я любил его полностью. Любил его тёмные волосы, его горящие огнём глаза, его кожу, нос и губы. До сих пор вспоминаю, как я их целовал и завидую себе. Как же я скучаю по его губам. — Вытащи меня отсюда. Хочу кое-что сделать, — Он смотрел на меня в тот вечер очень необычно. Я воспрял духом и исполнил его просьбу, не знаю, чего я ожидал. Если бы он попросил отпустить его, сделал бы я это? Нет, скорее всего нет. Он взял меня за руку. — Отведи в свою палатку. — Что ты хочешь сделать? — Я боялся своих мыслей. Я любил его, я правда его любил. — Хочу проверить. Палатка была низкая, рассчитанная только на одного. Нам это не мешало. Он резко накинулся на меня и принялся целовать так страстно, что я растерялся. Я был счастлив. Я отвечал ему, целовал и обнимал, обещая себе, что буду приносить ему больше еды. Он был очень худой в моих руках, хрупкий. Когда он начал снимать мои штаны, я испугался, признаюсь. Но он действовал решительно, и я решил позволить ему это. Я бы не простил себе, если бы отказал. Хотя о чём это я, я никогда ему не отказывал. Он знал это, и ему хватало ума не просить свободы. Это была самая лучшая ночь в моей жизни. — Я люблю тебя, я так тебя люблю. — Я шептал ему каждую минуту. Мне хотелось знать, верит ли он в истинность моих чувств. Я не знал, как доказать ему это. Но это, казалось, не требовалось. — Это было прекрасно, Чонгук. Но мне... Мне нужно выйти, подожди меня, хорошо? Я вернусь, веришь? — Как я мог отказать ему? — Конечно, я верю тебе. Его долго не было. Моё сердце ушло в пятки. Я выбежал на улицу, нервно оглядываясь по сторонам. Такого волнения у меня ещё не было. Тот, кому я себя посвятил, кто занимал все мои мысли, мог навсегда от меня уйти. Я хотел удержать его любой ценой. Любовь эгоистична, теперь я это понимаю. Я нашёл его на берегу реки. Он держал в руках винтовку. — Чонгук? Я же просил тебя подождать. — По его щекам ручьём текли слезы, но голос его не дрожал. Он звучал расслабленно и умиротворенно. — Что ты делаешь? — Я был полной его противоположностью. У меня тряслись руки, и пропадал голос. Не мог понять, за чью жизнь я переживаю больше: за свою или его. — Мои соотечественники сейчас погибают за нашу родину. Мне отвратно моё бездействие. Я ненавижу себя даже больше, чем тебя, потому что я поддался на твоё очарование, Чонгук — Он улыбался мне впервые так искренне. Я не мог дышать. — Поздравляю, я влюбился в тебя. Я, черт возьми, правда в тебя влюбился. И не могу себе этого простить. Я слышал выстрел. Я видел его. Потом всё происходило как в тумане. Я кричал не своим голосом, даже не думал, что я могу так громко кричать. Я не мог поверить в происходящее. Полголовы разорвало, везде валялись ошмётки его черепа и мозги. Меня рвало, я не мог дышать. У меня была паника такая, с какой я ещё никогда не сталкивался. — Что ты наделал, что ты наделал?! — я продолжал кричать, тряс его руки и боялся взглянуть на его лицо. Его там не было. Там, где раньше были самые очаровательные глаза, самые красивые губы, нос, щеки, скулы, ничего больше не было. Я собирал ошмётки плоти дрожащими руками и не мог перестать кричать, я делал это с закрытыми глазами. Мне так хотелось поцеловать его, снова и снова. Я ненавидел его тогда за то, что он забрал у меня эту возможность. Это одновременно была самая худшая ночь в моей жизни. На мои крики съехались все в лагере. Они не спрашивали, что произошло. Друзья оттащили меня от его тела и пытались привести в чувство. Я вскоре молча наблюдал за тем, как на его голову надевают мешок. Как он пропитывается кровью. Я терял сознание, но я понимал: если сейчас отключусь, его тело безжалостно сбросят в общую яму, никто не будет знать, где он похоронен. Я освободился от чужих рук и взял его на руки. Моя рубашка пропиталась кровью, я не мог перестать плакать. Никто меня не остановил. Я шёл вдоль берега. Пытался выбрать красивое место, где я смогу его похоронить. Я ненавидел его тогда, он холодел в моих руках. Полночи я рыл ему могилу, не позволял кому-либо помогать мне. Это была моя вина, было моё дело. Если бы Чимин не влюбился в меня, остался бы он жив? Боролся ли дальше? Мне было легко принять свои чувства, это не я был в плену у врагов. — Скажи мне, что ненавидишь меня. Продолжай ненавидеть меня всем сердцем. Но я не перестану тебя любить. Я был не в себе несколько дней. Я не мог разговаривать с товарищами, часто не понимал их. Я вспоминал нашу единственную ночь и то, как чудовищно она кончилась. Каждый вечер я навещал его. В том месте было тихо, я надеялся услышать его голос. Когда я ложился спать, он приходил ко мне. Я видел его, стоящим у входа в палатку. Но не мог взглянуть в его глаза. На его голове всегда был мешок. Он подходил ко мне и обнимал, я так хотел его поцеловать. Всегда, когда я тянулся это сделать, вместо губ сквозь ткань я чувствовал пустоту, это всегда меня пугало. Я сходил с ума. Он погиб за свою родину, я не хотел от него отставать. Я бросался с бой с поразительным рвением, мои товарищи с сожалением смотрели на меня. Мне больше не было страшно, я убивал всех без разбора, а ночью ко мне являлся молчаливый Чимин с мешком на голове. Даже сейчас, когда я вижу его во сне, он не снимает его. Никогда. Из-за этого я начинаю забыть его глаза, его губы. Прошло много времени, но меня не отпускало: — Чимин? Чимин! — Я сорвался к пленному с мешком на голове. Я аккуратно снял его, и на меня посмотрели испуганные глаза. Чужие, не чиминовы. Хотя я уже не был уверен ни в чем. Я так давно не видела го прекрасных глаз. Тогда я упал в обморок. — Чонгук, ты не в порядке. Тебе дадут отпуск, и ты поедешь домой. Ты сходишь с ума. — Нет, нет, я не могу. Как я уеду отсюда? Здесь он похоронен, я не могу оставить его одного. Завтра мы снова выдвигаемся, и если я умру, прошу тебя, пусть меня зароют в землю рядом с ним. Когда я остался один, ко мне снова пришёл он. — Скажешь мне что-нибудь? Прошу тебя, умоляю, скажи мне что-нибудь. — Конечно, эта иллюзия не могла мне ответить. — Я собираюсь умереть завтра, мы снова будем вместе. Я клянусь, он обнимал меня в тот вечер. Он был настоящий, я чувствовал его тепло. Он был осязаем, я снова плакал. Мне не было страшно, я желал смерти. Теперь ничто меня не держало. Оттого, что никто не будет плакать обо мне, стало легче. Когда-то Чимин не мог понять, почему некоторые люди желают смерти, в итоге он застрелил себя. Я жалел, что я остался один, а сейчас я благодарен за это. Когда в меня попала пуля, я блаженно закрыл глаза и ждал, когда смерть за мной придёт. Я очнулся в госпитале. Меня ранили в живот, но вовремя оказали помощь, поэтому я выжил. Всё ещё не могу понять, благодарен я судьбе или нет. Вскоре кончилась война. Ещё одно для меня потрясение. Я не помнил мирной жизни, в какой-то момент я даже думал остаться в армии. Я считал, что на войне легче, там всё мне было знакомо, не было пугающей неизвестности. Там я был рядом с Чимином, моей первой настолько сильно и единственной любовью. Я пытался начать новые отношения, здоровые отношения в мирное время с людьми из моего родного города, но каждый раз по ночам на коленях молил прощения у него, стоящего в дверях с мешком на голове. Я не видел его глаз, но мне казалось, что он смотрел на меня осуждающе. Потому что я мог быть счастлив, мог продолжать жить, а он нет. Я отнял это у него. Он погиб из-за меня. Я перестал бежать от себя. Я понял, что уже никто не сможет засесть в моём сердце.***
Парень тихо плакал. Он представить не мог, что человеку, сидящему перед ним, пришлось пережить нечто настолько ужасное. — Тогда зачем ты снял меня? — Ты напомнил мне его, — Чонгук дрожащей рукой убрал упавшую на лоб брюнета прядь, — Твои худые ноги, пальцы. Такие же как у него. И твои волосы похожего цвета. — Бедный, бедный солдат. — Он никогда не был сентиментальным, но сейчас он нежно берёт чужое лицо в ладони и целует в лоб. Они оба плачут. — Я знаю, как тебя утешить. — Вторая просьба... — Да, да, всё, что угодно. Я сделаю всё. — Я рассказал тебе свою историю, чтобы не испугать тебя слишком сильно. Ты же не боишься меня? Можешь надеть на свою голову мешок? — Когда мужчина вытащил из кармана хлопковый мешок, парень побледнел, у него перехватило дыхание. Чонгук приходил к нему всего несколько раз за три года. А потом он исчез, даже не попрощавшись. Позже парень узнал, что Чонгук умер из-за последствий ранения. Он надеялся, что его душа нашла покой. Его похоронили там же, где он когда-то уже умер, рядом с тем, кого он любил.