звёздное небо

      Джисон влюблен. Он, честно, не знал какого это, но, наверное, когда сердце сжимается и дышать перестаешь это оно? Да? Джисон же не ошибся?       Феликс — солнце. И, кажется, он светит Джисону сильнее других. Да? Джисон же ловит эти улыбки яркие и глаза щелки не случайно? А объятья? Такие теплые объятия не бывают у просто друзей. Они знают друг друга год, сблизившись после первого курса за одной партой.       Было весело. Было необычно. Было влюбленно. Джисон радовался всем мелочам, которые ему дарил Феликс: улыбки, разговоры, касания. Джисон млел, растекаясь, даже не стараясь скрыть то, как он влюблен.       Столько времени было потрачено на хобби и интересы, давно пора оглянуться вокруг, хватаясь за что-то помимо блокнотов со стихами и грифа гитары. Детство, подростковые годы, юношество Джисон проводил за музыкой, не замечая, кажется, даже собственную семью.       А что там замечать, если и для них он неприметный.       Ничего, не страшно. У Джисона было увлечение. Такое роднящее душу, и заставляющее улыбаться: ярко, самому себе.       Прогулки от дома до школы. От школы до дома. Вот и всё, что у него было.       Поэтому как тут не влюбиться в Феликса, что вывел его из привычного ритма, потому что Джисон разрешил. Повелся как последний пёс на запах хозяина: запах первой влюбленности. Такой окрыляющей, такой горячей и новой для него. Хотелось тут же сесть за написание новых песен, потому что сердце вместо заевшей пластинки с одиночеством, сменилось на другую: любовную. Счастливую.       Нет, Джисон был счастлив и до этого. Это было спокойное счастье: с любимым делом, игнорирующей его семьей и лучшим другом.       У него был Минхо. И Джисон никогда не забывал про него, просто существование Минхо, будто определено изначально. Вот есть маленький Хан и такой же маленький Минхо. В песочнице было весело, за одной партой в школе — тоже.       Но это же его брат по духу. Славный бро и безумный кошатник. Минхо не про любовь, а про дружбу. Джисону с ним комфортно, наверное, почти так же, как с самим собой. Может сочинять при нём стихи, ведь после всё равно всучит блокнот, чтобы оценил: указал недостатки или просто поделился мнением, которое Джисон искренне уважал.       И как с таким бро не поделиться тем, что влюбился?       — Минхо! А, Минхо? — Джисон тресет немного плечи, когда нападает на ничего неподозревающего друга. Дорога до дома теперь превращается в счастливые визги и ответный взгляд, говорящий выложить ему всё. Любопытно же: Джисон давно так не светился… Никогда.       — Что такое, Джисон-и? — хитрющий кот, бурящий пальцем в бок, чтобы пощекотать.       — Я влюбился! — чуть ли не вопит, перевозбужденный Джисон, который целую неделю определялся с тем, что на самом деле чувствует.       Такое у него впервые, поэтому было сложно понять, то ли это. Та ли эта пресловутая любовь, о которой так громко говорят. Но Джисон не глупый, Джисон умеет определять свои чувства.       — И кто же этот человек, который моргнул как-то флиртующе в твою сторону, м, Джисон-и? — Минхо был рад за друга, игнорируя махонький — совсем-совсем крошечный — нож, воткнувшийся в сердце.       Минхо не хвалился тем, что что-то знает про своё настоящее: то, что таится внутри. И это обвивающие внутренности ощущение — напрягало. Не в их это дружбе допускать ревность.       — И не только моргал, еще и обнимал, улыбался ярко, а ещё-ещё, за руку держал во время скучных лекций, — Джисон искрится, окольцовывая плечо Минхо, теперь вися на нём. — Феликс, это Феликс.       — Понял-понял, — треплет макушку рефлекторно. Счастье за друга? Да, должно быть… Только вот оно где-то потерялось. — Тогда скажи, когда нужно будет покупать дрессированных голубей и становиться твоим шафером. Ты же понимаешь, что я обязан стоять подле тебя?       — Минхо, ты будешь держать наши кольца, конечно ты будешь подле! — Джисон щурит от весеннего солнца глаза, чувствуя тепло не только на лице, но и на сердце.       Однако у Минхо там, кажется, сегодня станет на градус холоднее.

***

      Джисон мечтательно рисует на полях, сочиняя слащавые стихи, отдавая их после на проверку Минхо. Потому что: а что ему стесняться друга? Они близки, пройдя столько неловких ситуаций вместе, что смущения между ними просто-напросто не осталось.       — Красиво, Джисон-и, — хвалит, так как правда, красиво. — Покажешь ему?       — Возможно когда-нибудь, — отмахивается, откладывая такую ситуацию куда подальше. Ведь зачем Феликсу знать, что Джисон написал песню про его веснушки?       Он, наверное, самый настоящий влюбленный дурак. Дурак, у которого улыбка спала как только увидел, как Феликс разговаривал с Чанбином — парнем с другого курса — и волосы за ухо заправлял.       Джисон, может, и забыл бы об этой совсем крошечной ситуации, если бы в глазах не защипало.       Боль.       В ресницах что-то путается, прорезаясь через слизистую. Джисон шипит, хватаясь за глаз, чтобы закрыть. Чтобы это ни было — должно пройти.       Обязательно пройдет.       Топот студентов глушится стуком сердца, когда Джисон смотрит на ладонь, как только боль закончилась. Там что-то блестело: что-то настолько незначительно-блеклое, отчего хотелось только выбросить. Но оторваться от этого нечта, не получалось.       Хрусталь.       Джисон идёт, не различая дороги, думая на счет того, почему это оказалось у него на руке. Почему его глаз выплакал из тела не слезы, а это. Люди же не плачут хрусталем? Или что это?! Люди не способны на такое.       Однако Джисон еще молод — Джисон ошибается.       Люди плачут хрусталем.       Люди способны на такое.       Люди явно не знают, что с этим делать.       В интернете практически нет статей о странном недуге: когда смотришь на человека, в которого влюблен и плачешь блестящими осколками. Маленькими, но от этого ощущения не становятся приятнее. Они колючие, острые, и напоминают о том, что чувствует сердце, а оно болит. Болит, потому что твой объект грез разговаривает и обнимается с другим.       Не с тобой.       С тобой Минхо.       Верный друг, который замечает перемены.       — Джисон, посмотри на меня, давай, — Минхо цепляет за подбородок, несильно, лишь в попытке углядеть и удостовериться. Они сидят в дальнем углу кафешки, так что лишнего внимания они избегут. — Джисон? Может расскажешь?       — Что рассказать, Минхо? — дергается слабо: чтобы его не держали. Отламывает кусочек шоколадного чизкейка, блаженно мыча. — Сладости у них тут восхитительные, попробуй!       — Джисон, я не тупой, и тебя таковым я тоже не считаю, — Минхо серьезен. Джисон знает об этой черте: что, когда что-то касается здоровья и безопасности, Минхо будет суров в попытках добиться лучшего исхода.       — И тебя за такого не держу, честно, — Джисон вздыхает, откладывая ложку и десерт. Отпивает сладкий кофе, не отпуская картонный стаканчик. — Ты же помнишь, я влюблен в Феликса, да? — начинает, сжимая спасительный кофе.       — Да, помню, — Минхо утихает, потому что понимает, что своего добился: ему расскажут. Хватило одной попытки, а значит дела действительно плохи.       — И, кажется, мне от этого больно, — Джисону почему-то так сложно озвучить то, что с ним происходит. Сам до конца не верит, если честно. Это же несерьезно, да? Да кто поверит в такие глупости.       Только самый настоящий дурак друг.       — Больно не только от того, что я ревную или вдали от него. Боль не только на словах, — последний глоток остывшего кофе. — Боль еще… Она, ну… Понимаешь, она теперь материализовалась? Теперь я могу увидеть то, что приносит мне боль. Хотя, наверное, не совсем так. Как же это… Как же объяснить, — Джисон всё больше поднимает плечи и опускает голову, в попытках спрятаться.       Спрятаться от Минхо? Почему. Это же его друг, однако признаваться в собственном бессилии как-то страшно.       — А теперь говори так будто мы в фэнтези мире, и у каждого по три хвоста, четыре рога, и изо рта пламя. Так что меня ничего не удивит, — Минхо чувствует, как непросто Джисону, поэтому старается сделать ситуацию легче, чем она есть.       Джисон улыбается. Благодарно.       — Я плачу хрусталем.       Тишина, совсем ненадолго.       — Тогда это объясняет твои красные глаза и шрамы в уголках. Джисон, эта боль… Ты боишься? — рука сама двигается к холодным пальцам Джисона. Минхо хочет поддержать.       Хочет, чувствуя, как снова в его сердце что-то воткнули.       — Очень, Минхо, очень, — слёзы в глазах.       Не больно. Это нестрашные слёзы. Потому что он с Минхо, а в Минхо он не влюблен.       А вот в Феликса да. Поэтому как бы не болели глаза, старается держаться ближе: ловить то тепло, которое несёт с собой солнышко-Ликс. Джисон обжигается.       Обжигается слезами, которые стекают тонкими дорожками крови.       Джисон не кричит, сдерживая себя, пока на кафель университетского туалета крушатся алые капли. Их немного, но как же чертовски сильно ощущается каждая. Отдается чудовищным жжением, встающим перед глазами. Закрывать те бесполезно, так как будет только хуже.       Поэтому Джисону, чтобы хоть немного спастись, нужно смотреть широко раскрытыми глазами на то, что с ним делает влюбленность в человека, который не влюблен в него. Всё же интернет не оказался слишком уж никчемным, рассказывая о «звездной болезни», как о мучении со вкусом невзаимности.       И Джисон этот вкус ощущал, пока слизывал железо с губ.       Больно.       Такая вот эта первая влюбленность? Лучше бы он так и оставался отшельником, строчащим стихи и бренчащим на гитаре, а рядом был бы Минхо, тихо подпевающий, ведь знал многие текста наизусть. И было бы всё замечательно. И никого и ничего Джисону было бы не надо.       Но он влюбился, повелся, обжегся.       Опыт. Но почему этот опыт должен лишить его зрения?! Почему такая цена тому, что влюбился не в того?!       почему-почему-почему-почему.       Ха, болезнь не спрашивает, кого она повергнет, уничтожит, растопчет. Джисон только и может, что плестись к лучшему другу, в котором видит опору.       Минхо его спасёт.       Обязательно, как и всегда. Он бы тоже его обязательно спас, если бы тот оказался в такой ситуации — которой он ему никогда не пожелает, лучше уж он.       Минхо успокаивает.       Джисон даже не знал, что так можно. Не именно успокаивать, а делать это так, как это делает Минхо.       Минхо видит не хрусталь — он видит звезды.       Минхо видит не кровь — он видит линии созвездий.       — Джисон-и, я покажу тебе то, что вижу сам, — Минхо ласково обхватывает пальцами бледные щеки. Они скрылись в старом корпусе, который давно никто не посещает. Одни. Вдвоем.       — Не хочу смотреть на себя, — шмыгает носом, зная, что у него на лице размазана липкая красная мерзкая жидкость. Джисон не хочет знать то, насколько жалок, слаб. Эта болезнь уродует его глаза.       А они же зеркало души, да? Тогда в его душе осколки битого хрусталя, смоченные кровью. Сломленные и испачканные.       — Тогда почувствуй через мои касания, — Минхо делает вид, будто совсем не страшно. Ведь если будут бояться вдвоем, то лучше никому из них не станет.       Джисон же драгоценный друг, которому не повезло влюбиться с болезнью.       Минхо осторожно ведет от уголка глаза к щеке, заканчивая у губы.       — Это созвездие рыси, — в голосе попытка успокоить. А в глазах… Джисон их не видит за красной дымкой, смешанной с пульсирующей болью.       Минхо касается другой части лица, всё ещё придерживая за щеки. Большой палец очерчивает новый узор, Джисон чувствует.       — Это не кровь, Джисон, это созвездие дракона, — у Минхо слёзы капают, пока он водит красные нити звездного неба на щеках друга.       От этого в сердце прилетает несколько ножей.       Больно.       И если глаза зеркало души, то Минхо видит в душе Джисона звезды.

***

      Месяц, целый чертов месяц Джисон боролся — с помощью Минхо — с болезнью, но та становилась хуже.       Боли больше. Крови больше. Хрусталя больше.       Отчаяния больше.       Джисон, может, и хотел бы не смотреть на Феликса, но не получалось. Тот такой яркий, тактильный, заботливый, добрый и, да, кажется, влюбленный в Чанбина.       — О, Сон-и, прости, я сегодня договорился с Чанбином. Пойдем в парк аттракционов, он как-то узнал, что я его люблю, представляешь? — Ликс светится. Джисон прикрывает глаза, но не от этого света, а от того, чтобы немного задержать режущие его изнутри куски хрусталя. Никто не должен это видеть, точно уж не Феликс.       Джисон не хочет его волновать.       Потому что сам не волнует его.       — Да, конечно, я понимаю! Повеселитесь там, — улыбается и машет прощально.       Джисон выжидает какое-то время, чтобы после сорваться в туалет, уже наугад. Пришлось выучить дорогу до той степени, чтобы даже слепым найти нужную дверцу.       Ха, слепым он чувствует себя всё чаще.       — Мнха, аридк кл мнк, — строчит не попадая по буквам. Лишь по привычке тыкает в более менее нужные части клавиатуры.       Капает в раковину первая капля, а затем следующая… И ещё-ещё-ещё. Их не остановить: больше нет. Режет и раздирает это глазное яблоко, что, кажется, вытечет. Но течёт только алая кровь. И звук бьющегося о керамику хрусталя.       Громко. Оглушительно. Страшно.       — Джисон? Джисон, я сейчас приду, — Минхо позвонил, понимая, что его ответ могли попросту не увидеть. Буквально.       Джисон ждет. Плачет и ждет. Сердцу больно, глазам — больно. Зачем он влюбился? Зачем выбрался из привычной жизни?!       зачем-зачем-зачем-зачем.       Минхо прибежал быстро, вроде. Джисон потерял счет времени, на ощупь собирая эти уже давно не крошечные осколки. Болезнь всегда уродлива.       И как Минхо увидел в ней созвездия?       Настоящий друг.       Джисону смешно от того, как сильно это не подходит их отношениями. Но столько лет эта фраза оставалась аксиомой, что менять ее даже не было мысли.       — Пойдем, Джисон-и, я отведу тебя домой, — беспокойно шепчет Минхо, вытирая мокрые щеки. Мокрые от кровавых слез.       — К тебе?       — Ко мне.       Минхо вытер остатки алых дорожек, забрав из кулака Джисона хрусталь, закинув в карман, и повел. Напялил на него солнцезащитные очки, чтобы никто не задавал вопросов красным глазам и абсолютно потерянному взгляду.       Дом близко, и Джисон идёт уверенно под руку с Минхо, потому что доверяет. Тот точно не допустит его столкновения со столбом, неожиданного выхода на красный свет, или удара с прохожим. Нет, такого не будет. Тем более общие очертания Джисон видел, а под конец и тени с формами. Но всё же глаза оставил закрытыми.       Так спокойнее. Ведь будто спит на ходу. А если открыть, то он лишь еще раз подтвердит собственную слабость.       В квартире тепло. Как впрочем и всегда рядом с Минхо. От этой мысли хотелось глупо улыбаться. У него такой замечательный друг. Опять сердце колит от странности этой мысли. Почему? Разве Джисон не прав в том, что Минхо прекрасный друг? Или что-то не так с понятием друг в отношении к Минхо?       Джисон об этом думать не хочет. Страшно. Это же снова придется вылезать из привычного кокона: удобного.       — Давай аниме посмотрим, — предлагает Джисон, устраиваясь на диване поудобней. Зрение вернулось, как и всегда. Глаза пульсируют, напоминая о пережитой боли, а руки будто все еще хранят ощущение теплой крови.       — Конечно, — Минхо счастлив видеть Джисона привычным, пусть и с шрамами у глаз. Пусть и улыбающегося через чувство боли.       Минхо снова что-то бьет. Нож? Их много? Почему его терзают не только переживания за лучшего друга, но и то, что это именно друг, а не кто-то больший.       Несколько спокойных часов в такой привычной обстановке. Джисон и Минхо. Минхо и Джисон.       Кутаются в одеяло, согреваясь. Хоть и в толстовках, хоть за окном и поздняя весна.       — Я заварю чай, будешь? — Минхо выпутывается из их небольшого укрытия. Умиляется сонному Джисону.       — Буду, — улыбается.       Минхо уходит в приподнятом настроении, радуясь, что Джисону стало легче. Может и всего немного, но стало.       Джисону скучно, пока серия на паузе, поэтому лезет к телефону, оставленного на зарядке. Приходится выпутываться из одеяла, чтобы спустить ноги на пол и дотянуться до маленькой тумбочки, на которой и лежит его цель.       Экран блокировки смахивается, а после — нажатие на иконку «инстаграм». Привык скролить ленту, в попытках скрасить пару свободных минут, бывает — часов. Там котики милые, пейзажи, а еще друзья частенько что-то выкладывают. Вот как сейчас. Хёнджин танцует около какого-то красивого старого здания, атмосферно. А тут Чан со своими эстетичными фотосессиями. Так, а дальше Феликс с Чанбином. О, следом милые коты с игрушкой-перышком…       Феликс… С Чанбином?       Джисон боится листать назад. Он еще не понял, что конкретно было на фото, но и не хотел. Страшно.       Боже, как же страшно.       Но этот страх затмевается любопытством, прожигающим грудную клетку.       «мы теперь вместе!»       Джисон видит сначала надпись, чувствуя, как телефон затрясся в руках. И на фото… Они целуются.       нет-нет-нет-нет-нет-нет.       Глаза жжет, режет, рвет. Хрусталь не скользит мягко, он оставляет после себя порезы. В этот раз глубже.       Телефон падает на пол, потому что руки взмываются к векам, нажимая на них, лишь бы прекратить поток этих слёз в самом извращенном их понятии.       Кричать, как же хочется кричать. Во все горло заорать о том, что больно. О том, что он больше не может жить с этой болезнью. О том, что влюбленность оказалась провалом. О том, что не хочет терять зрение.       По пальцам стекает кровь.       А с боку доносится звук битой посуды.       — Джисон! Боже, Джисон, Джисон-и, — Минхо не находит слов, приседая у чужих колен. Он так хочет помочь, но не знает как.       — Минхо-о, — горький всхлип нарушает речь. — Ужасно выгляжу, да? — Джисон убирает руки, которые тут же сжимает Минхо. Плевать на то, сколько крови на них.       Джисон улыбается — безумно — куда-то в потолок, желая, чтобы задернутая голова, замедлила слезы.       — Нет, вовсе нет, — стискивает ледяные пальцы, цепляясь.       — Никогда не думал, что ты будешь так глупо врать, — губы поджимает, так как понимает, что в глазах копятся осколки. Больно. — Всё ещё видишь созвездия? Так много крови, Минхо, вряд ли тут можно что-то разглядеть.       — Созвездий нет, — мотает головой, — есть звездное небо, — тянется рукой к мокрой щеке. Та совсем красная.       Как же страшно смотреть.       — А я самая главная звёздочка, да? — Джисон льнёт к теплому касанию, стараясь спастись.       — Самая, Джисон-и. Ты ярко светишь, поэтому не потухай, пожалуйста, — страшно.       Но нужно побыть сильным еще немного. Ради Джисона. Ему сейчас нужна эта сила, и Минхо ей станет, утирая алую влагу.       — Не буду, — мотает головой.       — Вот и славно, — маленький и робкий поцелуй в костяшки пальцев, чтобы подарить чувство безопасности.       Они же чертовы друзья.       Минхо глотает желание быть кем-то большим. Не сейчас. Они обязательно поговорят позже.       В данный момент есть только он и Джисон.       Он и звездное небо напротив.