«Мы — прекрасны, Тем, что молоды, опасны! В нас горит, красна заря, И кровью истекает от ножа. У нас свои порядки и законы. Мы есть символ обороны. Нам не страшно умереть, О смерти нечего жалеть. И мы не черти с подворотни, Нас уже почти полсотни! И на жизнь смотрим сурово. Мы есть правда, честь и слово!»
…Я теряюсь в проулках. Вечереет. Я не задумываюсь о том куда иду. Я направляюсь по маршруту своего сердца. Легкие вдыхают аромат цветущей вишни. На фоне кричат мартовские коты, а тело ощущает приятную усталость. И наконец, вижу одинокий дом, где живет мой Валера. Подымаюсь на нужный этаж и открываю дверь. В коридоре пахнет сигаретами. На тумбочке свисает телефон, который издаёт монотонные гудки. Здесь, на краю города, в его квартире, я прячу от людей большую часть своей души. Здесь, в его квартире я настоящая. Та, которую никто не знает. Я сняла туфли и надела тапочки, которые он всегда оставлял для меня, кладя их на полке в прихожей. Рядом куча разбросанной обуви, старые книги с оборванными страницами и потрёпанная фотография его отца, с мелкими трещинками по краям. Эти тапочки были его матери, которой уже не было в живых. Валера не раздал её вещи чужим людям, как следовало бы по традициям. Он бережно хранил их в шкафу, в своей комнате. Даже её фотографии всё также стояли в рамках, на полках старого серванта. На мне оковы советской девушки. На нём оковы пацана из группировки. Мне давным-давно осточертело носить школьную форму, заплетать ленты в свои косы и хорошо учиться. Я не хочу играть очередную роль, не хочу быть актрисой на сцене стандартов общества. Но думает ли он также? Надоело ли ему быть пацаном или для него это целая жизнь, в которой я играю второстепенную роль? Он один из суперов, но он и человек. У него есть своя история, свои чувства, которые он накрыл кодексом пацана. Мне хочется понять его, взять боль души его, которая капает с его губ и забрать себе, самой мучатся, лишь бы он продолжал быть счастливым. Эта жертвенность была в моей природе, эта жертва для него была чем-то безумным. Хотелось стать его частью, дабы спасти. Он сидит за столом на кухне. На нём лишь тонкая серая футболка, на которой виднеются дырки от бычков. Мне хотелось его. Да, вот так по животному. Хотелось его касаний на своей шее, его слов, всего Валеру. Лишь бы он сказал, я бы мигом, я бы тут же упала к его коленям, растворилась в его запахе и просто бы любила. И даже если он захочет меня видеть в школьной форме, с лентами в косах и хорошими оценками, я сделаю это. Я сделаю всё, что он попросит. Ветер задувает из окна, и его кудри становятся морскими волнами. Мне бы хотелось окунуться в это море. Утонуть в нём. Он оборачивается ко мне и смотрит. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Холодный взгляд пронизывает меня. Весь напряжённый и отстранённый он вновь отворачивается и туша сигарету в пустом стакане, Валера произносит низким хриплым голосом: — Чего пришла? — Увидеть тебя хотела. — Неуверенно отвечаю я, опуская взгляд в пол. Он ухмыляется. — Я тебе чё баба, чтобы меня рассматривать? Говори, что хотела или уходи.— Говорит он уже более раздражённо. Но как ему сказать, что я чувствую? Как уместить море бушующих чувств в пару предложений? Это невозможно. Он не поймет. Подумает, что я начиталась запрещенных зарубежных романов, где только и говорится о высоких чувствах. А после начнёт читать морали о том, что нужно свою культуру беречь и уважать, и читать только советскую литературу. — Я жду. — Не заинтересовано произносит он, смотря в окно. — Валер…— начинаю я, но голос дрожит, а сердце начинает стучать сильнее и я уже и забыла, что хотела ему сказать. — Я же говорил тебе, чтобы ты меня Турбо называла. Ты мне не мать, чтобы меня Валерой называть. Нет для тебя такого имени.— Холодно отвечает он, нервно постукивая ногой по полу. Я перевожу дыхание и решаю выбрать язык прикосновений. Снимаю тапочки и босая иду к нему, а потом спускаюсь на колени. Провожу рукой по его ноге и усаживаюсь на пол, ложа голову ему на колено. Потом ощущаю его пальцы у себя в волосах. Его пальцы такие холодные, как и весь он во всех смыслах, но мне было тепло рядом с ним и его холодные касания согревали меня. Я глажу его правую ступню и, поднимаю руку немного выше, от чего он немного напрягается. Я поднимаю его правую штанину и замечаю рану на ноге. Валера тут же убирает ногу, пряча её за ножку стула. — Не нужно. — Спокойно он говорит, без агрессии, скорее с какой-то грустью. — Нет, дай я обработаю.— Настаиваю я. Подымаюсь и беру тазик, наливая теплую воду из чайника, я спускаюсь вновь на колени перед ним. Погружаю полотенце в воду и начинаю мыть его ноги. Валера даёт мне это сделать, но я всё ещё чувствую его напряжение. Чувствую его боль. Я смывала засохшую кровь и ту, которая текла прямо сейчас. Я смывала грязь. Интересно, неужели он бежал где-то босой, раз так запачкал ноги? Я смывала его грехи и брала всю вину на себя. Теперь мои руки были в грязи, теперь мои руки были в крови. Валера молчал, но его глаза выражали благодарность, которую он не мог выразить словами. Я продолжала тихо работать, стараясь сделать все как можно более бережно. Наконец, рана была очищена, и я медленно начала обрабатывать ее. Валера все еще молчал, но его дыхание стало более спокойным. Я чувствовала, что моя помощь приносит ему облегчение, и это было все, что мне было нужно. Закат. Солнце остановилось у его головы и после того как я закончила, я увидела словно нимб у него над головой. Он посмотрел на меня сверху вниз. На меня глядел падший ангел. — Уходи, прошу тебя…— шепчет он, вновь уводя взгляд. Мне так было жаль его, что я не сдержалась и с моих глаз пошли слёзы. Валера посмотрел на меня. Коснулся рукой моей щеки и начал вытирать слезы. Я грустно улыбнулась. — Я…я так тебя люблю, Валера. Ты прости, но я хочу тебя так называть. Я хочу, чтобы у меня было твоё имя, твоя душа… и ты. Понимаешь? — Любишь? Правда что ли? — спрашивает он с сарказмом и отстраняется, а после хочет выйти с кухни, но у дверей останавливается. Резко оборачивается и притягивает меня к себе. Начинает страстно целовать, сжимая мою юбку и бёдра. Без всяких прелюдий разрывает мою блузку. Начинает целовать шею, ключицы, грудь. Я прижимаюсь к столу и не знаю, как реагировать. Я схожу с ума от его запаха, от прикосновений от его губ на своём теле, от его кудрей, от осознания, что именно Валера сейчас целует меня. Горячо дышу ему в шею и ногтями впиваюсь в его спину. Я тону в этом море бушующих чувств по своей воле.«И если умереть, то от твоей руки.
Буду любить тебя всему я вопреки»
Одним прикосновением он снял с меня оковы советской порядочной девушки. Теперь я другая. Стою перед ним с разорванной блузкой и уже таю от его горячих ладоней на моей груди. Больше не было правильного и неправильного. Больше не было правил вообще. Он был таким импульсивным, что казалось, сейчас он тоже снял свои оковы. Нарушил те правила, которым следовал. Предал часть себя. Медленно отстраняется. Он понимает, что ещё секунда, и он совершит ошибку. Но всё равно не сводит с меня взгляда и глазами делает очерки на моём теле. …Тогда я в тоске, охваченная пожаром какой-то невозможной страсти, закинула руку за шею моего Валеры и прижала его голову к своей груди. Как срезанный колос, он наклонился на меня. — Меня мать также обнимала. — Шепчет он мне на ухо. — Валера…— отвечаю ему я, на что не слышу никаких возражений. Я сажусь на стул, а Валера опускается на пол, целует мои колени и трётся головой о них как кот. Я погружаю руку в бушующее море. Я растворилась в нём. И если на его теле вновь появятся раны и грязь, я смою всего его грехи. Я возьму в свои руки его кровь. Я позволю ему пропитать своё сердце его болью.