19 июля 1944 г.
Дорогой Сэм, Ну, ты меня убьешь… Господи, как же я облажался! Мне конец, я не знаю, что теперь делать. Не могу рассказать тебе в письме, что произошло, но это, наверное, уже и неважно, так как я скоро буду дома и смогу рассказать все лично: меня совершенно точно теперь уволят и отправят назад в Лоренс. Блядь, Сэмми… Я сделал ужасную глупость — не спрашивай зачем: в тот момент казалось, что в этом нет ничего такого, но в результате я конкретно разозлил Новака. Не просто разозлил: он, наверное, смерти моей хочет. Я не знаю, как тебе объяснить, — прости, это будет самое туманное из писем. Можешь вменить мне в вину, что ничего не понял, но я не могу объяснить прямо, что случилось, а выговориться кому-то надо. Уж точно никому другому я об этом выговориться не могу. Я не знаю, что делать, Сэмми… на этот раз я вляпался по-крупному. Я попытаюсь как-то все исправить. Не знаю как, но… черт. Что ж, или увидимся в Лоренсе через пару недель, или… хуй его знает. Ох, Сэм… Ладно, скоро выйду на связь. T-4 сержант Винчестер 91W1O, рота B, 116-й пехотный полк 29-я пехотная дивизия Армия Соединенных Штатов22 июля 1944 г.
Кастиэль потеряет работу, уж это как пить дать. Ну не может офицер поиметь языком своего старшего медика без серьезных последствий. Неизвестно еще, не настолько ли это серьезный проступок, чтобы пойти за него под расстрел. Хуже всего то, что Кастиэль даже не представляет, что теперь делать. Сдать Дина командованию? Сдаться самому? Сделать Дину какой-то строгий выговор и простить, или вообще притвориться, будто ничего не произошло? Он понятия не имеет, как в такой ситуации реагировать, — конечно, он представлял себе это тысячу раз в минуты праздности или когда бывал возбужден до такой степени, что из кожи вон лез, но он никогда не предполагал, что это на самом деле произойдет. Если не продумать все как следует, любое из ответных действий может окончиться катастрофой. И помимо всего этого есть еще более опасная мысль. Она постоянно вертится на краю сознания, как будто если впустить ее ненароком, не замечая, то можно еще сделать вид, будто сам он этого вовсе не хотел. Да он и не хочет — даже мысль эта смехотворна. Кастиэль не собирается ничего начинать с Дином Винчестером. И не сказать, что Кастиэль так уж много размышляет об этом — вовсе нет. Ему некогда отвлекаться на подобные глупости: у него не закончен рапорт для штаба батальона, младшие офицеры донимают его вопросами самочувствия солдат, замены снаряжения и пополнения боеприпасов. Даже предположение о том, что у него есть время вспоминать тяжесть тела Дина, его вцепившиеся в одежду руки, жар его рта, совершенно нелепо. К сожалению, Дин, судя по всему, обладает массой свободного времени: несколько дней его не видно, но вскоре он уже снова ошивается вокруг Кастиэля, отрывает его от работы и нарушает его спокойствие. Теперь он ведет себя еще хуже, чем раньше, так как появляется с тревогой в глазах и плотно сжатыми губами, вид у него положительно испуганный, и Кастиэль понимает, что он хочет поговорить о случившемся. Он пытается поймать взгляд Кастиэля на брифингах роты, ходит за ним хвостом среди солдат. Кастиэль стоит с лейтенантом Вирджилом над картами, пытаясь предсказать дальнейший маневр 29-й дивизии, но их работу бесцеремонно прерывает стук в дверь — и вот он Дин. Кастиэль едва оглядывается на него и больше ничем не выдает, что обратил внимание на его присутствие. — Сэр, у меня для вас передача из медицинского пункта роты Чарли, — произносит Дин, и Кастиэль определяет по звуку того, как он переминается с ноги на ногу, что ему уже неловко. Он неуверенным шагом пересекает комнату к Кастиэлю и передает ему стопку разрозненных бумаг. — Благодарю вас, — отвечает Кастиэль и, принимая отчет, намеренно не смотрит на Дина. По какой-то необъяснимой причине, однако, Дин не уходит, так что Кастиэлю в конце концов приходится посмотреть на него: глаза в глаза. — Это все, сержант, — поясняет Кастиэль прямо, так что Дин не может не понять, что свободен. Тот снова неловко переступает с ноги на ногу; его взгляд бегает. — Сэр, вообще-то я хотел… — Это все, сержант, — повторяет Кастиэль с большим ударением. — Я работаю с лейтенантом Вирджилом. Надеюсь, выход найдете? — Он отворачивается плечом к Дину. Следует мгновение тишины, затем краткий раздраженный выдох, который Кастиэль не удостаивает вниманием, — и слышно, как Дин уходит. Вирджил, все это время изучавший карту, поднимает глаза. — Это что было? — прищурившись, спрашивает он. — Понятия не имею. Так что вы говорили?28 июля 1944 г.
К огромному разочарованию солдат, роте Бейкер не выпадает каникул, о которых они мечтали. Несколько дней они пережидают в Сен-Ло и окрестностях — восполняют запасы, отсыпаются и ждут, пока остаток дивизии подтянется к фронту, — но и только. Солдаты ругаются, злорадно шутят и поют саркастичные песни о том, какая радость идти на войну, но в итоге пакуют вещи и готовятся выдвигаться дальше на юг. Как во всеуслышание замечает Фицджеральд, выбора у них нет. Стоит унылое утро: небо серое, собирается дождь, и Кастиэль чувствует себя продрогшим до костей. В этот день его терпение лучше не испытывать, но Дин все ищет случая завязать разговор. — Cержант Мастерс, стройте всех на площади при полном снаряжении через пять минут! — распоряжается Кастиэль на ходу от одного командного поста к другому. — Пора выдвигаться! — Есть, сэр. — И, если кто-то увидит сержанта Миллигана, скажите ему, что он нужен мне. Кто-то издает вульгарный свист, тут же заглушаемый смехом солдат с разных сторон, но Кастиэль слишком уставший, чтобы ставить солдат на место за глупый свист. Он идет, не останавливаясь. Один из новобранцев подбегает, пристраиваясь рядом. — Простите, сэр, что беспокою вас… рядовой Розен, сэр, Бенджи Розен. Я разговаривал с вами вчера по поводу новой обвязки — я хотел узнать, нет ли новостей… — Так, слушайте внимательно, рядовой, — прерывает его Кастиэль, не сбавляя шага. — Найдите в командном пункте роты лейтенанта Уолласа — он направит вас к моему старшему помощнику Ширли. Доложитесь Ширли, и он добудет вам новую обвязку. Может быть, уже на следующей позиции — но в итоге вы ее получите. И поспешите: мы выдвигаемся через пять минут. — Спасибо, сэр! Тут, конечно, появляется Дин, настырно липнущий к Кастиэлю, как жвачка к ботинку. — Гм, сэр, можно с вами переговорить секундочку… — Не сейчас, Винчестер. — «И никогда», — думает Кастиэль. — Но, сэр, мне очень-очень нужно… — Я сказал, не сейчас, сержант! — отрезает Кастиэль, бросив суровый взгляд через плечо. Он старается не замечать уязвленного выражения на лице Дина, притвориться, что не видит его, и продолжает идти. К девяти сорока пяти они уже на дороге в Вир под непрекращающейся моросью, пропитывающей штаны и стекающей в носки. Кастиэль с некоторым сожалением думает о мозоли на пятке, которая только-только начала заживать за время передышки в Сен-Ло, а теперь натирается снова. Иниас идет на взвод впереди, и Кастиэлю слышно, как он старается поддержать моральный дух людей праздной болтовней. По сутулым плечам солдат Кастиэль видит, что они обескуражены: должно быть, у них, как и у него, впечатление, будто они только и делают, что идут да сражаются — с краткими перерывами на сон, после чего нужно идти и сражаться снова. Они проходят сельскими дорогами через Бодр, спугнув в полях под дождем пару рабочих, и захватывают небольшой укрепленный пункт немцев на реке Вир — благословенно легкая победа, дающаяся потерями не серьезнее сломанного пальца Гарта Фицджеральда, прищемленного дверью при очистке амбара. Несколько часов спустя рота Бейкер устраивает засаду вдоль основного маршрута снабжения в Сен-Ромфер, так как от разведки поступает сообщение, что за вторым батальоном может следовать немецкая рота, находящаяся к западу от Ла-Мансельер-сюр-Вир и планирующая атаку ночью, когда они встанут лагерем. К этому моменту изморось превращается в проливной дождь, а с наступлением вечера и температура падает, так что июльские сумерки начинают казаться ноябрьскими. Три пехотных взвода растянулись на расстояние полумили вдоль дороги под прикрытием нескольких отрядов по флангам и взвода легкой артиллерии в тылу. Один за другим солдаты занимают позиции, притаившись в грязи с винтовками у плеч и пулеметами, установленными на треногах. Кастиэль опускается на колено, тут же чувствуя, как влага с земли проникает сквозь армейские штаны. Он смотрит, как солдаты морщатся, укладываясь среди мокрых листьев и луж дождевой воды в траве. Их ждет весьма неприятная пара часов. Минимум час, максимум два с половиной, думает Кастиэль, — это в худшем случае, если разведка ошиблась. Три часа сорок минут спустя раздается удар грома, и темноту озаряет молния. В ее вспышке Кастиэль видит ближайших к нему мужчин: Бенни Лафитта, судя по массивному силуэту, — оставившего винтовку в грязи и пытающегося наскоро растереть руки, чтобы согреться. За ним капрал Харвелл передает ему пару явно мокрых перчаток: похоже, у них одна пара на двоих. Кастиэль выпускает медленный долгий выдох и гадает, как скоро все это превратится в откровенный фарс. Он пересаживается с одного колена на другое, разминая сидя затекшую ногу. Хотя вероятность прохождения врага ровно в тот момент, когда он встанет размяться, минимальна, он не рискует. Вместо этого он лишь шевелит пальцами в ботинке, надеясь таким образом скорее прогнать неприятные покалывания. Он замечает крадущуюся вдоль ряда солдат тень, согнувшуюся, чтобы не быть заметной издалека — хотя кругом тьма, дождь и так промозгло, что собирается туман. — Это вы, лейтенант Новак? — слышится голос Иниаса. — Добрый вечер, Иниас, — приветствует его Кастиэль, когда тот подходит достаточно близко, чтобы можно было разговаривать шепотом. Голос осип от долгого молчания, и Кастиэль чувствует, как першит горло. Хочется надеяться, это не простуда от скверной погоды. Иниас приседает на корточки рядом с Кастиэлем. Подошвы его ботинок хлюпают в грязи. — Привет. Решил навестить тебя от имени второго взвода. Проверить, не лучше ли погодка с этого конца роты. Кастиэль щурится в небо, прикрыв глаз от дождя. — Как видишь, у нас теплый солнечный день. В сумерках видно, как Иниас морщится. — Да уж… Как дела? — Как и у всех, я думаю. Иниас мрачно усмехается. — Мокро, холодно, тоскливо. Кастиэль не отвечает на это. Он не любит жаловаться, даже Иниасу: он должен оставаться оплотом роты. Иниас, похоже, понимает, что Кастиэль не расположен к товарищеским шуткам, и с сомнением смотрит на него. — Кас… Мы тут уже почти четыре часа. Кастиэль силится скрыть раздражение, не желая вымещать его на единственном друге. Не Кастиэля вина в том, что они торчат здесь по глупому приказу: он ничего не может с этим сделать, и Иниас должен понимать, что Кастиэль недоволен этим не меньше его. Кастиэль напоминает себе, что не преступление усомниться в приказе, но отрицание само слетает с языка: — Я знаю, — отвечает он без выражения. — Как и у всех здесь, у меня есть часы. — Мы уверены, что разведданные верны? — спрашивает Иниас. — Данные пришли из штаба батальона: насколько известно штабу, они верны. У меня нет причин сомневаться. Там люди сидят на своем месте. Иниас вздыхает. — Кас, я же не младший офицер… Следует долгая пауза, во время которой они оба молчат, глядя в дождь, барабанящий по деревьям и каскам лежащих в грязи солдат. Наконец Кастиэль сдается: — Я не знаю, чего ты от меня хочешь. Иниас оборачивается к нему. — Хорошо, разведданные ложные. Что мне с этим сделать?! — Я не имел в виду… — Приказ есть приказ. Мы ждем здесь. Иниас цокает языком. Он не спорит. Проходит еще несколько секунд, и он говорит, не обращаясь ни к кому конкретно: — Кто-то здесь точно пневмонию заработает. — Ну так иди к ним! — отвечает Кастиэль. — Развлеки их, выслушай их жалобы — уж хотя бы это мы им должны. Ситуации это не изменит, но людям станет полегче. — Он смотрит на Иниаса и добавляет тише, менее уверенно: — Наверняка нас скоро сменит другая рота. Иниас кивает: — Да, конечно. — Он колеблется, словно размышляя, не задержаться ли еще для моральной поддержки, но потом, похоже, понимает, что с Кастиэлем каши не сваришь, и поднимается на ноги. Он исчезает в темной пелене холодного дождя, стучащего по лужам. Кастиэль медленно выдыхает. Он считает до десяти. Еще час, решает он про себя. Еще час, после чего он свяжется по рации с батальоном, чтобы доложить о ситуации. Вежливо попросит разрешения продвинуться на следующую позицию или разбить лагерь. От одной мысли о том, чтобы высказать предложение, ставящее под сомнение приказ, в груди что-то тревожно сжимается. Кастиэль машинально заламывает руки. Он объяснит, что они ждут здесь уже четыре часа — к тому времени будет уже пять, — что люди вымокли, замерзли и устали, что дальнейшее ожидание плохо отразится на их боевой способности в грядущие дни. Так он и объяснит. Он касается холодного распятия под рубахой и повторяет слова, которым учила его еще мать: «Господи, я весь как есть перед Тобою: усталый, потерянный, заблудший. Вознеси меня, Господи. Укрепи Святым Духом, благослови милостью Твоею вынести ношу сию. Мое бремя слишком тяжко для меня. Я слагаю его перед Тобою. Слагаю». Он считает до десяти снова. И снова.30 июля 1944 г.
К северу от Бюрес-ле-Мон расположены три немецких опорных пункта — достаточно близко друг к другу, чтобы отбрасывать роту Бейкер назад, синхронно наводя на нее артиллерийский огонь. Сказать, что к этим позициям непросто подобраться под любым углом, — это ничего не сказать. Они уже много дней не встречались с остальной частью батальона и не пополняли запасов, и у них недостаточно снарядов, чтобы ликвидировать немецких пулеметчиков: стрельба издалека ничего не дает, а попытка приблизиться — это верная смерть. Кастиэль не рад, но делать нечего, кроме как отойти из зоны поражения, вызвать по рации поддержку артиллерии и подкрепление другой роты и ждать. Если немецкая пехота пойдет на них в контратаке, с этим уже можно будет работать, но пока они отходят дальше в деревья и окапываются. Кастиэль проходит среди взводов, проверяя, что все в порядке, и инструктируя младших офицеров на случай контратаки. Вся рота гудит в нетерпении покончить с этой неопределенностью: Кастиэль прекрасно понимает, что чувствуют солдаты. Он садится на корточки и нащупывает в кармане куртки портсигар. — Можно мне, пожалуйста, прикурить, сэр? — спрашивает подошедший Джонни Миллс, когда Кастиэль щелкает зажигалкой. — Я свою потерял где-то под Труаго. — Он произносит название как «Тро-го», но с такой уверенностью, что Кастиэль не решается его поправить. Он передает зажигалку. Миллс затягивается, пока сигарета не занимается огоньком, и бросает зажигалку назад. Он выдыхает дым. — Что думаете об этих позициях, сэр? — Они не составят проблемы, когда подтянем тяжелую артиллерию, — отвечает Кастиэль. — Надо просто подождать. — Вот это мне по сердцу, сэр, — соглашается Миллс со смешком. — Видел я эти пушки — честное слово, немного обоссался. Сидящий рядом Харвелл презрительно усмехается. — Ты-то конечно. А лейтенант у нас ничего не боится. — Он подмигивает Кастиэлю. — Верно, сэр? — Неправда, — отвечает Кастиэль с сигаретой во рту. — Мне как-то было страшно. Однажды в детстве. Миллс пренебрежительно качает головой, Харвелл разражается смехом, и даже Кастиэль чувствует, что начинает улыбаться, но тут позади него звучит знакомый голос. Дин вставляет что-то о том, как им всем давно настала бы крышка без их бесстрашного вождя — Кастиэль намеренно его не слушает и поспешно поднимается на ноги. Он должен был предвидеть риск, когда завел беседу с двумя близкими друзьями Дина. Теперь он корит себя за это, но пытаться исправить ситуацию поздно. Остается лишь самоустраниться немедленно. Он тушит недокуренную сигарету о подошву и убирает ее обратно в портсигар, затем снимает каску и прочесывает рукой волосы, лихорадочно придумывая предлог уйти. Наконец он объявляет: — Пойду пройдусь. Еще раз разведаю местность — посмотрю, не пропустили ли мы какие-нибудь углы атаки. Капралы, пожалуйста, сообщите лейтенанту Вирджилу. Едва он заканчивает говорить, как уже видит краем глаза, что Дин, бросив пехотную лопатку, спешно поднимается следом. Кастиэль понимает, что совершил еще одну ошибку, но теперь уже решения не поменять: это будет выглядеть странно и подозрительно. Он отворачивается от Дина, который наклоняется за упавшей каской и поспешно нахлобучивает ее на голову одной рукой. — Сэр! — окликает его Дин, торопливо собирая снаряжение. — Разрешите проследовать с вами? Кастиэль даже не удостаивает его взглядом. — Отказано. Он быстрым шагом направляется прочь в сторону линии фронта, понимая, что уйти надо быстро, так как риск конфронтации с Дином на виду у солдат растет с каждой секундой. Дыхание уже сбивается в панике, но Кастиэль стискивает зубы и уверенно шагает вперед. Дин, однако, не сдается: Кастиэль слышит, как он спешит следом, лязгая инструментами, которые пытается упаковать на ходу. — Пожалуйста, лейтенант, мне нужно с вами поговорить… — Не думаю, что нам есть, о чем разговаривать, сержант. — Вот тут я с вами не согласен, сэр! Кастиэль не замедляет шага. Он идет в том направлении, откуда они прибыли, лишь на мгновение задержавшись, чтобы сообщить часовому о том, что выходит из лагеря, после чего начинает осторожно пробираться меж деревьями. Он слышит, как Дин неуклюже ломится следом за ним через подлесок, и закатывает глаза. Боже, ну никак парень не успокоится! — Погодите! — окликает Дин, запыхавшись: судя по звуку шагов сзади, он перешел на бег. Кастиэль шагает шире, прибавив скорости. — Пожалуйста… подождите… — Сержант, мне нечего вам сказать, — холодно заявляет Кастиэль, слыша, как Дин сзади снова перешел на быстрый шаг. Кастиэль не оглядывается, но понимает, что Дин его более или менее нагнал. — Пожалуйста… Господи, только этого ему не хватало: все это настолько за рамками того, о чем Кастиэлю нужно в данный момент волноваться — вдобавок к командованию целой ротой, вдобавок к ответственности за жизни сотни с лишним людей, вдобавок к чертовой войне, — а он не может выбросить этого из головы. Тот момент, когда Дин прижал его к стене и наконец сомкнул дистанцию, проник языком его в рот и целовал его до сбившегося дыхания, бесконечно прокручивается перед его мысленным взором. Ощущение губ на своих губах, прикосновений языка, дразнящих зубов. Кастиэль качает головой, чтобы очистить мысли, но это не помогает. — Возвращайтесь, — командует он, не глядя на Дина, и поднимает руку, чтобы показать, что Дин свободен, — но Дин хватает его за рукав и останавливает. — Ну подождите же! — восклицает он раздосадовано. — Пожалуйста, сэр! Простите меня. Вырвав рукав из его пальцев, Кастиэль разворачивается к нему, глядя холодно, и ждет, пока Дин объяснится. Дин набирает воздуху. — Сэр, простите меня, — начинает он снова, взволнованно наморщив лоб. — Честное слово… я же даже не такой. Я не гомик какой-нибудь, я вообще не знаю, что на меня нашло! Но я поступил непозволительно, я просто… не думал. Я, наверное, нарушил миллион всяких кодексов, и вы можете отдать меня под трибунал, но я правда сожалею об этом, честное слово. Я не хотел… — Не хотели что?! — рявкает Кастиэль. Он собирался вести себя строго профессионально, принять извинение Дина, как ответственный офицер, вот только в нем бурлит кровь. Ничего этого не должно было произойти: Кастиэль прекрасно справлялся, задавливая свои склонности, пока не появился гребаный Дин Винчестер со своими руками, плечами, со своим чертовым греховным ртом, и это просто несправедливо! Слова сами срываются с губ Кастиэля, порождаемые глубинным гневом и, может быть, отчасти той болезненной нуждой, уже пульсирующей внизу живота, всегда дающей о себе знать, стоит ему только взглянуть на Дина. — Не хотели разоблачить меня как гомосексуала? — вопрошает он, уронив голос до хриплого шепота. — Не хотели порушить мне карьеру, или что?! Не хотели подвести нас обоих под риск увольнения, разжалования, ареста — не хотели ставить под угрозу всю операцию, потому что теперь я, блядь, думать ни о чем другом не могу?! — А мне, вы думаете, каково?! — вдруг возмущается Дин, утратив всякое раскаяние после случайного признания Кастиэля. Он в раздражении стискивает зубы, на его челюсти пульсирует желвак. — Я этого вообще не хотел! Это вы меня в это втянули! Это настолько неожиданно, что на секунду Кастиэль умолкает, опешив. — Что-о?! — Это вы виноваты — вы первый начали! — гневно заявляет Дин и наконец отпускает руку Кастиэля, оттолкнув ее, словно в отвращении. Он поднимает глаза к лицу Кастиэля, смотрящего на него в изумлении, и морщится: — Ой, ладно, очевиднее вас о себе заявляет только граната с гексогеном! Униженный тем, что его уличили, Кастиэль чувствует, как начинают гореть уши. — Не притворяйтесь, Винчестер! — выплевывает он, качая головой и пристально глядя на Дина. — Вы хотели этого внимания, и не говорите мне, что нет! — Он шагает ближе, гневно сжав губы, и взгляд Дина мельком перескакивает на них — лишь на долю секунды, но и этого достаточно. — Когда я пожирал вас глазами, да вам только этого и надо было! — Чушь! — Все ваши подмигивания, улыбочки, двусмысленные комментарии, — перечисляет Кастиэль низким угрожающим тоном. Еще шаг ближе — и на этот раз Дин не отступает. — Все ваши приглашения танцевать, все ваши заигрывания, когда вы делали вид, будто взвешиваете меня против миловидных девочек, как какой-то кусок мяса… — И это говорит тот, кто попросил отсосать у меня — по-французски! — парирует Дин. — И, боже, вы бы видели свою реакцию — вам этого хотелось тогда? Порушить мне жизнь? Вам этого хотелось?! — требует Кастиэль, и внезапно срывается: он хватает Дина за куртку спереди, дергает его на себя и впивается ртом в его губы. В этом нет ничего романтичного или сексуального — Кастиэль атакует и, раскрыв губы Дина, вторгается языком в его рот. Он не позволяет себе думать обо всем, чего ему так хотелось, — он просто берет Дина силой, прижав рукой за затылок, сбив с его головы мешающуюся каску и не обращая внимания на то, как она с глухим стуком падает на землю. Он хватает Дина за волосы на затылке, отчего тот издает сдавленный звук в рот Кастиэля, и дергает его голову назад. Оторвав от себя Дина, так что оба могут вздохнуть, Кастиэль повторяет: — Этого вам хотелось? Дин не отвечает: Кастиэль не дает ему времени. Используя захват на его затылке, он притягивает Дина, прижимает к себе плотнее, истязая его болезненным, оставляющим следы поцелуем, — а затем отрывается от его губ и толкает Дина назад, так что тот, споткнувшись, налетает спиной на дерево. Кастиэль нападает на него, прижав к стволу, так что их тела сливаются и Кастиэль чувствует бедром всю напряженную длину Дина сквозь грубые армейские штаны. В голове нет места мыслям: она идет кругом, кровь стучит тяжелым пульсом в висках и венах, когда Кастиэль захватывает рот Дина, кусает его нижнюю губу, проникает в его рот языком, щекоча нёбо, — но отстраненно, краем сознания Кастиэль понимает, что все это происходит на самом деле. Это правда. Дину нравятся мужчины, у него в штанах стояк, и они упиваются друг другом в лесу под Сен-Ло так горячо и неистово, что Кастиэль не может сосредоточиться ни на чем, кроме Дина: на влажном жаре его рта, на его дрожащих руках, вцепившихся в куртку Кастиэля, как будто Дин не уверен, можно ли прикасаться к телу, на низком гортанном стоне, который вырывается у него, как будто он теряет самообладание уже оттого, как Кастиэль толкается бедрами в его бедра. — Вы этого хотели?! — рычит Кастиэль в рот Дина. Он опускает руки и впивается пальцами в бедренные кости Дина, дернув на себя его бедра, качнувшись навстречу, так что они трутся друг о друга: сначала неспешно, потом все более нетерпеливо. — Вы этого… — выдыхает он, просунув колено меж бедер Дина под яйца и сделав резкий толчок, — … этого хотели? Дин охает, уронив затылок на ствол сзади. Он мягок, податлив в руках Кастиэля: его бедра дергаются навстречу невольными рывками, крепко удерживаемые руками Кастиэля. Дин издает стон, от которого Кастиэля окатывает жаром, и боже, все, чего он хочет, это целовать Дина, пока тот не сломается, пока не возьмет его грубо, не порвет и не оттрахает до дрожи в коленях. Черт с ним, решает Кастиэль, все равно им обоим конец — и, скользнув рукой к ширинке Дина, дергает пуговицу на его армейских штанах. Он бесцеремонно отталкивает ткань в сторону, и, хотя Дин издает удивленный звук — может быть, от неожиданности, может быть, от холода, — он ничего не говорит. Только запрокидывает голову, чтобы разорвать поцелуй и посмотреть Кастиэлю в глаза. Дин смотрит на него огромными глазами, тяжело дыша приоткрытым ртом, — и Кастиэль отводит взгляд. Ему не нужно смотреть на Дина: не нужно видеть румянец возбуждения на его щеках, его взгляд, потяжелевший от вожделения, цвет его искусанных губ. Кастиэлю не нужно ничего к нему чувствовать. Он падает на колени. Член Дина — чуть короче, чем у Кастиэля, чуть толще, почти бордовый на головке. На бедрах у него тоже веснушки. Дин едва сдерживает дрожащий стон, когда Кастиэль забирает его в рот. Он вцепляется обеими руками в куртку на плечах Кастиэля с такой силой, словно только благодаря этому и держится на ногах — и, может быть, так и есть, потому что он дрожит и колени у него подгибаются. Отсутствие опыта сказывается: Кастиэлю не хватает сноровки, его движения слегка неуклюжи, но Дин, похоже, не замечает. Его хватает ненадолго: мимоходом Кастиэль отмечает, что Дин, должно быть, хотел этого так же давно, как он сам, потому что, стоит Кастиэлю пробраться рукой в его штаны и разок прокатить в ладони яйца, как Дин кончает с тихим звуком. Его бедра неконтролируемо дергаются, и он замирает. Кастиэль встает, выпрямившись в полный рост, и смотрит на Дина, привалившегося к стволу и хватающего воздух еще влажным, припухшим ртом. Кастиэль вытирает его губы большим пальцем. Он сам болезненно возбужден, но с этим можно разобраться позже, в одиночестве. Время поджимает: в конце концов кто-то в роте забеспокоится по поводу его долгой отлучки и пошлет вслед людей. Нужно возвращаться. Он все равно уже решил: на этом он с Дином завязывает. Он получил то, чего так хотел: рот Дина, его руки, его тело. Он видел, как Дин теряет самообладание, когда кончает, и он удовлетворен. С этой невыносимой пыткой покончено. — Застегните штаны, — бросает Кастиэль и уходит, и оставив Дина одного. На этом все.2 августа 1944 г.
На пути к Виру к югу от Кампаньоля рота оказывается отрезана немецкой батареей, обосновавшейся в роще на склоне холма. Кастиэль едва успевает осознать, что произошло, а солдаты уже ныряют в высокую траву и рапс на обочинах. Пули со свистом врезаются в землю, и слышен первый голодный звук артиллерии ближнего боя. Лежа в грязи, Кастиэль гадает, как так получилось, что штаб батальона пять часов держал роту в засаде, оказавшейся бессмысленной, а о бетонном бункере прямо рядом с главной дорогой не знал. Кастиэль приподнимается с мокрой от дождя земли и, сев на корточки, окликает лейтенанта Вирджила где-то дальше по дороге: — Выводите первый взвод направо для обхода под прикрытием деревьев! Рассредоточьтесь дальше от дороги на час правее оси! Дождитесь, пока третий взвод встанет в позицию и второй обеспечит прикрытие! — Он резко разворачивается. — Где Галлагер?! Энди Галлагер подбегает и, поскальзываясь, останавливается перед Кастиэлем. Его лицо заляпано грязью от разорвавшегося рядом снаряда. — Здесь, сэр! — Свяжитесь с ротой Авель, доложите им об этой позиции, — распоряжается Кастиэль на автомате, одновременно с этим осматривая окрестности в поисках тактических преимуществ. — Пусть Алистар с четвертым взводом отстанет и даст артиллерийский огонь перед батареей, чтобы заслонить нас из поля зрения. Вопросы? — Нет, сэр! — отвечает Галлагер, и, едва слова вылетают у него изо рта, Кастиэль убегает дальше. Он мчится к центру роты, на каждом шагу проклиная себя за то, что оказался с правого края, проклиная разведку батальона за отсутствие информации об этой батарее. Дыхание учащается — мысль «Меня подстрелят, меня подстрелят» завладевает сознанием. Наконец страх берет верх, и Кастиэль падает плечом в грязь из-под вражеских прицелов. Он скользит по земле, перекатываясь, а затем ползет вперед, спеша убраться оттуда, где его падение, вероятно, засекли вражеские стрелки. Он уже достаточно близко, так что в конце концов может подняться на корточки и крикнуть, запрокинув голову: — Второй взвод, подавляющий огонь! Эстер, ко мне! Он покачивается на каблуках, переводя дух и ожидая, пока подбежит Эстер. Вдох, выдох. Пригнув голову, он осматривает театр действий, солдат, засевших в посевах неухоженного поля. С одной стороны — рядовой Тран, прищуривший глаз в прицел и расчетливо делающий выстрел за выстрелом с перерывами в пять-семь секунд, как преподавали на учениях. Кастиэль чувствует неожиданный прилив гордости, глядя на него, молодого и зеленого солдата, но показывающего себя столь профессионально. Он переводит взгляд в другую сторону и встречается глазами с Дином. Ни тот ни другой ничего не говорит. У Дина царапина на щеке, грязь на подбородке. Он лежит, скрестив перед собой руки в ожидании вызова к следующему пострадавшему. При взгляде на Кастиэля его рот едва заметно дергается, зубы теребят нижнюю губу. Кастиэль встречает его взгляд со всей холодной индифферентностью, на какую способен и, удерживая зрительный контакт, заставляет себя не вспоминать о раскрасневшихся щеках Дина, о его приоткрытом рте, о пальцах, впившихся в плечи Кастиэля. Эстер тяжело приземляется рядом с Кастиэлем, выдернув того из задумчивости, и Кастиэль резко разворачивается к нему. — Лейтенант, отведите третий взвод левее, дайте дыму и пулеметного огня, чтобы отвлечь их от Вирджила, пока второй и четвертый взводы его прикрывают. — Не позволяя себе роскоши задерживаться дольше и отвлекаться на мысли о Дине в столь неподобающий момент, Кастиэль добавляет: — Я сразу за вами! Коротко кивнув, Эстер бегом возвращается туда, откуда появился, спеша отдать команду младшим офицерам, и Кастиэль, пригнувшись, следует за ним. Огонь немцев неустанно бьет, как грозный барабан войны, сотрясая кости всех, кто находится в радиусе десяти миль. Пулеметная очередь не прекращается; снаряды с грохотом сыплются на землю. От каждого разрыва снаряда ноги дергает так, что Кастиэлю кажется, он вот-вот упадет, но каким-то чудом всякий раз ему удается устоять на ногах. Он продолжает бежать. Он держит оружие поперек груди и спешит за солдатами третьего взвода, инстинктивно пригнувшими головы, как будто так немцы не увидят и не смогут подстрелить их. Раздается приглушенный звук, и от земли поднимается красный дым, закручиваясь в густое облако. Кастиэль прорывается сквозь него, прикрыв глаза. Взвод берет левее в деревья, и Кастиэль слышит, как немецкие пулеметчики переводят огонь вслед на ними. — Ложись! — кричит он, охрипшим голосом перекрикивая рвущие землю снаряды. Он слышит, как Эстер вдалеке передает команду дальше. Кастиэль падает на неровную почву, стиснув зубы от тупой боли в раненом плече, перекатывается и прижимает к плечу винтовку. Взвод ведет Эстер; у Кастиэля роль поддержки, напоминает он себе и поднимает к глазу прицел. Он спускает курок. Вдалеке слышны крики — «Вперед!» — «Ложись!» — «Медик!» — но Кастиэль пытается от них отвлечься. Он лежит в траве, слыша, как пули отскакивают от ближайших деревьев, и делает выстрел за выстрелом вслепую, стараясь не думать. Он считает секунды между выстрелами и стреляет в дым и шум и наконец, расстреляв обойму, решает, что пора. — Радист! — кричит он, приподнявшись с земли, чтобы было дальше слышно. Он перекатывается на бок, пытаясь отыскать взглядом ближайшего радиста. — Радист — ко мне! Рядовой Абернати, спотыкаясь, выбегает из дыма, вцепившись руками в лямки ранца, чтобы не повредить рацию при беге, и тяжело падает на землю рядом с Кастиэлем. — Здесь, сэр… — Четвертому и второму взводам — переводить огонь, — распоряжается Кастиэль, опуская винтовку. — Первому взводу — продвигаться вперед, третьему — оставаться на позиции. Повторяю третьему… Абернати тараторит все это в рацию, и, доверяя ему, что сообщение передано, Кастиэль отворачивается. Он быстрыми резкими движениями перезаряжает винтовку и вновь поднимает прицел к глазу. Он стреляет раз, другой, и затем Абернати вдруг дергается назад так резко, что едва не выбивает локоть из-под Кастиэля. Обернувшись, чтобы посмотреть, в чем дело, Кастиэль обнаруживает, что Абернати навалился на рацию и из ровной дырки над его бровью бежит струйка крови. Чертыхаясь про себя, Кастиэль хватает его за одежду и перекатывает тело в сторону, чтобы высвободить рацию. Прижав ее к лицу, он чувствует на щеке влагу крови. — Третий взвод — оставаться на позиции, прием… Остальные взводы продвигаются вперед, отдающиеся эхом пулеметные очереди и артиллерийские залпы становятся еще более оглушительными, и, когда по рации приходит весть, что первый взвод в позиции (роль радиста временно перенял рядовой Дональд Хэнскам), Кастиэль поднимается на ноги для последнего рывка на батарею вместе с третьим взводом, пока Вирджил обходит ее с другой стороны, с правого фланга. Пулеметные очереди раздаются все ближе, гремя, словно кости, пока наконец из бункера не слышится хриплый крик: «Реорганизация!» Кастиэль бросается к бункеру, продолжая пригибаться на случай, если опасность еще есть, а Эстер тем временем отводит третий взвод к месту реорганизации за осинами по другую сторону главной дороги. Снаряды пробили одну из бетонных стен бункера — к счастью, обрушившуюся прямо на немецкую пушку, — но трое немецких пулеметчиков еще живы: их забирает в плен капрал Миллс. Кастиэль благодарно кивает ему на ходу и направляется в другой конец бункера, осторожными шагами пробираясь по обломкам бетона и безжизненно вытянутой руке павшего немецкого солдата. У него уже лучше получается не думать об этом. Он проходит среди завалов туда, где сержант Миллиган отчитывается лейтенанту Вирджилу, и, увидев Кастиэля, оба поворачиваются, чтобы доложить об атаке ему. Бункер оказался слабо защищен: обстрел снарядами разрушил его с нескольких ударов, и давление от палящей внутри пушки, наверное, тоже помогло делу. Трое военнопленных, шестеро пострадавших с американской стороны, но всего двое погибших. Кастиэль сообщает Вирджилу и Миллигану об Абернати, и они молча опускают глаза. Никто не упоминает тот факт, что разведка батальона не донесла об этой батарее, и Кастиэль старается не думать о возможных дальнейших подобных сюрпризах. Они убирают тела погибших, помогают раненым и продвигаются за место реорганизации на юг от бункера, чтобы обосноваться там и ожидать связи. В этой местности не так уже много позиций, где может остановиться рота, так как рядом леса, вдалеке — фермерские постройки и обширные поля несобранных посевов. Враг может прятаться где угодно. Но им нужно восстановить сообщение с другими ротами, прежде чем они дойдут до Вира, а также дать штабу батальона возможность пополнить их ряды и снаряжение. Они разбивают временный лагерь вокруг заброшенного фермерского дома к западу от деревушки Ла Уссардьер и, расставив по углам часовых и расположив стрелков в верхних окнах дома, устраиваются на вечер и ночь в ожидании приказов свыше. В Сен-Ло рота Бейкер потеряла многих людей, кому еще не прислали замену, так что некоторые взводы поредели, и второй батальон занимается восполнением потерь. Когда начинает садиться солнце, погружая мир в оттенки серого и голубого, по главной дороге прибывает грузовик, полный боеприпасов и пайков, в котором приезжает начальник оперативного отдела штаба с парой худощавых молодчиков, сжимающих винтовки. Кастиэль выходит поприветствовать майора Кэмпбелла и капитана Деверо. — Добрый вечер, майор, капитан. Есть ли новости по поводу дальнейших маневров? Сэмюэл Кэмпбелл с презрением смотрит на Кастиэля. Тому всегда казалось, что майор Кэмпбелл воспринял тот факт, что Кастиэль пережил день высадки на пляж и имел наглость заменить Милтона, как личное оскорбление. Но с этим ничего не поделать: остается лишь сохранять уважение и надеяться, что когда-нибудь Кэмпбелл зауважает его так же, как других офицеров. Деверо отвечает, похоже, не замечая напряжения между Кастиэлем и майором Кэмпбеллом: — До Вира мы не сможем укомплектовать вашу роту новыми людьми, но, когда возьмем город, у нас ожидается достаточное пополнение, чтобы вернуть Бейкер в прежнюю форму. — Спасибо, сэр. — К завтрашнему вечеру вы с остальной частью батальона должны дойти до окраин Вира, — вставляет Кэмпбелл скучающим тоном. — У нас есть данные о заминированных участках и препятствиях, установленных врагом на дороге на юго-запад, но саперы 121-го полка должны расчистить путь, так что свяжитесь с ними. Авель, Бейкер и Чарли пойдут в атаку во главе 116-го полка — обсудите детали с майором Айзексом, когда сможете. — Спасибо, сэр, так и сделаю. Те солдаты, что не в обороне, гуляют по двору фермы, жадно поедая пайки, уплетая шоколад и пролистывая сырые и потрепанные военные бюллетени 29-й дивизии под названием «29-я, вперед!» Кастиэль никогда особо не интересовался новостями в других частях дивизии — ему и на своем участке забот хватает, — но подобное чтиво поднимает боевой дух солдат, так что он рад и ему. Кастиэль проходит через роту, планируя расспросить младших офицеров о том, как дела у солдат и в каком состоянии оснащение и боеспособность взводов, когда откуда ни возьмись перед ним возникает коротко остриженный коренастый рядовой из недавно присланных. Он вытягивается и взмахивает рукой к брови в безупречном салюте. — Рядовой Коул Трентон, сэр, прибыл… У Кастиэля внутри все падает, и ему хочется закрыть глаза, но он только тупо смотрит на Трентона — уж коли все кончено, так кончено. Вдруг рядом появляется Дин и с силой толкает Трентона. — Ты что, охуел?! — восклицает Дин, и Трентон, опешив, пятится. — Ты что салютуешь здесь — господи, совсем мозгов нет?! Трентон испуганно смотрит на них по очереди. — Черт, сэр, я… сержант, я… Кастиэль медленно выдыхает. Он отсчитал пять секунд, десять, и он все еще жив, так что груз с плеч падает. — Не салютуйте, — просит он. Он многозначительно указывает взглядом в сторону ближайших немецких позиций, и когда рядовой Трентон прослеживает его взгляд, поясняет: — Тут рядом могут быть снайперы. — Вообще никаких нахуй салютов! — отчитывает его Дин. — Снайперы или нет — мы не можем позволить себе лишиться командира из-за какого-то придурка… — Винчестер! — прерывает его Кастиэль. — Довольно. Дин смотрит на Кастиэля. Выражение его лица сложно однозначно истолковать: в нем читается странная смесь упрямства и обеспокоенности, и Кастиэль знает, что продиктованы они не одним профессионализмом. Похоже, Дин уже считает себя вправе вступаться за Кастиэля. Быть может, он вообразил, что они какая-то пара. Кастиэль не знает наверняка, но, как бы там ни было, ему это не нужно и он этого не потерпит. В ответ на вызывающий взгляд Дина он поднимает брови. — Вам ничем заняться не нужно? — спрашивает он резко. Дин поджимает губы, как будто хотел было поспорить, но передумал. И слава богу. Он кратко кивает и уходит быстрым целеустремленным шагом. Кастиэль возвращает внимание на Трентона. — Что вы хотели, рядовой? Трентон краснеет до самых ушей. — Сэр, простите за салют, я не хотел… то есть, я забыл, что нельзя… — Рядовой. — Простите, я только хотел, гм… доложить вам, что меня распределили во второй взвод, но лейтенант Уоллас порекомендовал, чтобы меня перевели в третий. — Вот как? Трентон моргает. — Да, сэр. Он сказал, третьему взводу больше нужны люди, но велел уточнить у вас, прежде чем что-либо делать, — отвечает он, запинаясь. Кастиэль кивает. — Я понимаю. Пойдете в третий взвод. Доложите об этом вашему новому командиру, лейтенанту Эстеру — высокому, светловолосому, — а я сообщу своему старшему помощнику. — Спасибо, сэр! — отвечает Трентон, и его рука дергается в инстинктивной попытке снова отдать честь, но он вовремя спохватывается. Он спешит прочь. Выдохнув, Кастиэль нащупывает за спиной флягу воды. Отчего-то карман обвязки перекрутился на спину, так что ему приходится возиться с ремешком под неудобным углом, пытаясь его расстегнуть. Он мучается и изворачивается, но потом вдруг чувствует, как чьи-то руки сзади него расстегивают ремешок и легко раскрывают карман. Кастиэль оглядывается через плечо с благодарной улыбкой: Иниас передает ему флягу. Кастиэль откручивает крышку и пьет. Потом протягивает флягу Иниасу, но тот качает головой. — Нет, у меня сейчас кофе подоспеет, спасибо. — Повезло некоторым, — ворчит Кастиэль. — Чего ты дуешься? Попросил бы, и тебе бы сварили, ты же знаешь. Кастиэль пожимает плечами. Просить — не в его натуре. Он даже не знает как, да и кофе сам себе сварить в состоянии. — Я не к тому, — говорит он Иниасу и стягивает с головы каску, чтобы почесать затылок. — Завтра к вечеру мы должны быть в Вире. — Мне это положено знать? Кастиэль награждает его взглядом с упреком. — Конечно, ты же мой второй заместитель. Иниас издает удивленный смешок. — Ах вот как? Это что-то новенькое! — Конечно, случись со мной что, Вирджил может решить иначе, но не думаю, что он сочтет тебя таким уж плохим кандидатом. — Черт возьми, малыш. Это много для меня значит. — Иниас хлопает Кастиэля по плечу и слегка встряхивает его. Его улыбка — широкая, расслабленная, и глядя на нее, Кастиэль чувствует себя чуточку спокойнее. — Вир, говоришь… — Вир, — подтверждает Кастиэль и направляется с Иниасом через двор, покачивая каской, свисающей на ремешке с двух пальцев и обсуждая планы на грядущий день. Первая половина дня была пасмурной, но теперь на деревья и камень старых зданий падают бледные лучи солнца, и перед атакой нужно еще так много всего сделать и спланировать.4 августа 1944 г.
Начавшийся было дождик превращается в ливень, который становится все сильнее, и, стоя под ним в тусклом свете пасмурного рассвета, Кастиэль размышляет, есть ли на Земле в данный момент место хуже. Разве что быть в постели со скарлатиной могло бы быть хуже. С другой стороны, тогда он хоть был бы в сухости. Впереди возвышается Вир, как сказочный город с острыми шпилями и старыми кирпичными зданиями, гордо растущими из дождя и утреннего тумана, скрывающего руины у земли. 747-й танковый батальон стоит на реке к западу и при поддержке 821-го и сил авиации методично ровняет город с землей. Несмотря на это, враг держится и уже совершил одну контратаку в направлении 110-го полка к востоку. Кастиэль без энтузиазма ждет того момента, когда немцы нацелятся на 116-й. Он проходит через роту, ожидая команды майора Айзекса выходить в наступление. Вот сержант Мастерс напоминает новичкам смазать оружие, чтобы оно не ржавело от дождя; вот капралы Лафитт и Харвелл смеются над похабной шуткой; вот рядовой Галлагер жалуется, как обычно. Кастиэль поправляет ремешок каски. — Миллиган! — окликает он. — Готовьте людей! Они клином продвигаются меж деревьев в открытые поля. Четвертый взвод вместе с Кастиэлем идет замыкающим. Оказавшись в зоне видимости стоящей наготове тяжелой артиллерии, они рассыпаются в разные стороны. Наличие на всех путях к Виру немецких позиций не оставляет им выбора, кроме как бежать по пересеченной местности до самых окраин Ла-Сальер. Неидеально, особенно в дождь: шлепая по грязи, Кастиэль поскальзывается и, совершенно потеряв равновесие, с силой приземляется на спину. Рядом раздается смешок рядового Фицджеральда. — Черт, сэр… вы в порядке? Чувствуя, что растерял все достоинство, Кастиэль вскидывает руку, чтобы показать, что он в норме, поднимается на ноги и нагоняет солдат. Первый взвод берет левее, через рощу, третий и четвертый убегают вперед и исчезают в дыму, второй следует грунтовой дорогой, уходящей направо, вокруг церковного двора. Кастиэль бежит следом за вторым взводом, ссутулив плечи под дождем. Во главе с гренадерами, бегущими со штурмовыми винтовками наперевес, они спешат под проливным дождем по узким улочкам и наконец выбегают на площадь, с трех сторон окруженную зданиями. Там они разделяются, разбегаясь влево и вправо. Пулеметчики берут под прицел дома и без сожаления разносят резные деревянные ставни на окнах, пока стрелки и гренадеры занимают здания изнутри. Кастиэль ждет поодаль, опустившись на колено за низкой стеной и глядя, как взвод врывается в строения, предварительно швыряя гранаты в открытые окна. Винтовки трещат, как ломающиеся кости, и сержант Лафитт хрипло кричит приказы: «Двигайтесь, двигайтесь!» Так, натиском и обстрелами, они продвигаются вперед, истребляя группки вражеских стрелков в заколоченных магазинчиках и артиллерию ближнего действия, спрятанную в садах миловидных домиков. Одного из новичков-рядовых отбрасывает взрывом их собственной гранаты. Он приземляется на мостовую, и капрал Дю Морт подбегает с аптечкой, готовой помочь ему пережить шок и справиться с ожогами третьей степени. Кастиэль не смотрит; он резким жестом указывает Иниасу позиции врага на другой стороне улицы, и они разделяют взвод на огневые группы, чтобы обойти старую церковь с флангов. Кастиэль ведет отделение с западной стороны, выслав вперед в разведку рядового Фицджеральда: они быстро, пригнувшись, продвигаются через кладбище и взбираются на ступени церкви, где проще перебраться через кованый забор. У могил устраиваются пулеметчики, расставляя треноги и устанавливая на них орудия, а стрелки тем временем проходят вперед, чтобы разведать обстановку. Они убивают одного-единственного вражеского пулеметчика в низком окне заброшенного отеля, и Кастиэль останавливается как вкопанный, потому что за дальним углом здания в этот момент раздается медленный рокот танка. Идущий во главе колонны Фицджеральд разворачивается, чтобы предупредить остальных: в его голосе отчетливо слышна паника и слов почти не разобрать, кроме «В укрытие!!!» Люди бросаются врассыпную перед медленно поворачивающейся башней, но фигура позади установленной на ней пушки, прослеживает их траектории. Раздается треск пулеметной очереди. Гарта Фицджеральда отбрасывает выстрелом, как тряпичную куклу, и кто-то зовет медика, хотя он явно уже не нужен. Кастиэль не теряет на наблюдение за танком больше ни секунды и пускается бегом. Снаряд врезается в стену церкви, и взрыв кирпичной пыли в дыму едва не сбивает Кастиэля с ног. Он скользит в грязи на бегу. Стена рушится, дождем летят камни и щебень. Снова раздается глухая пальба танка. Кастиэль едва отдает себе отчет в том, куда бежит и что происходит: он просто бежит со всех ног и наконец ныряет за груду камней. Он снимает винтовку с предохранителя, разворачивается на колене и подтягивается за каменными обломками, чтобы видеть в прицел. Но пехотной поддержки танка нигде не видно, путь танка выглядит пустынным, так что Кастиэль опускает винтовку. — Литц! — зовет он радиста, укрывшегося неподалеку. — Вызовите Уолласа — сообщите про танк! — Кастиэль оборачивается, ища взглядом хоть какого-нибудь приличного стрелка — Доу они потеряли в Сен-Ло, а Миллера нигде не видно. Он бранится себе под нос. — Что сказать, сэр?! — переспрашивает в ответ Литц сквозь шум. Кастиэль смотрит на него как на идиота. — Про танк, Литц!!! — повторяет он, срывая голос, и больше не тратит времени на объяснение новичку очевидного. Он вскакивает на ноги и перебегает через дорогу, чтобы найти остальную часть отделения. — Сержант Лафитт! — зовет он, отважившись на секунду поднять голову над парапетом, и тут же слышит, как башня танка поворачивается в его направлении. Он снова припадает к земле. — Лафитт, отводите людей назад вокруг отеля — отступайте! Они бегут на встречу с Иниасом и остальными двумя отделениями, ища обходной путь, пока танк ползет по улице в поисках людей, издавая гневный рокот, стреляя и стреляя по зданиям, разбрасывая на головы кирпичи и камни. Иниас связывается по рации со штабом батальона и под рев «Брюстера» над головой кричит в передатчик рядового Литца: — Под церковью, девятьсот миллирадиан, тридцать два градуса… — И в этот момент мир словно разрывает в клочья. Земля под ногами Кастиэля дергается, как при землетрясении, и он падает, зажмурившись от накатывающей сверху волны густого черного дыма. Первому взводу пришлось отступить перед танком, но теперь они продвигаются вперед и выходят на связь, чтобы найти остаток роты и 821-й батальон и скоординировать дальнейшее наступление на Вир. Улицы озаряются вспышками гранат, и, пробираясь через обломки в дыму, Кастиэль все ждет предназначенной для него обоймы. Он виляет меж обгоревших остовов старых автомобилей, попавших под взрывы, и вызывает поддержку с воздуха. Танки 821-го вступают в полную силу, чтобы расчистить путь для Бейкер. Солдаты пробираются через рушащиеся здания и прячутся от выстрелов; Иниас заходит в дверной проем, где обнаруживает выжившего после попадания гранаты немецкого пехотинца, пытающегося выхватить из-за пояса пистолет, и застреливает его в упор. После этого он долго смотрит на тело, словно не вполне уверенный, что оно настоящее, и Кастиэлю приходится оттащить его за рукав. Рефлексировать некогда, надо идти вперед.6 августа 1944 г.
Прорыв к Виру кажется бесконечной чередой успехов и неудач: они продвигаются, отступают, продвигаются чуть дальше — и так тысячу раз. Рота Бейкер теряет пятерых человек при сильном обстреле, и, когда 116-й наконец отзывают с линии фронта, Кастиэль все пытается заставить себя прекратить снова и снова прокручивать в уме их имена, но у него не получается. Он боится, что если забудет, то, когда придет его час, и его никто не вспомнит. Он боится, что забыть означает признать, что все это какое-то бессмысленное бесполезное насилие, поэтому, отводя людей назад к штабу батальона на севере, все повторяет про себя: рядовой Коллинз, рядовой Фини, капрал Лин, рядовой Виано, рядовой Макбрайд. По крайней мере, дождь утих до мелкой мороси, лишь время от времени переполняющей набравшие дождевую воду листья, отчего на каски и замерзшие руки падают жирные капли. Солдаты роты Бейкер возвращаются назад по полям и размытым дорогам сельских окраин Вира, оставляя за спиной звуки войны: выкрики, грохот снарядов, низкий гул нагруженных бомбами «Брюстеров» и глухой бой зенитных орудий. Кастиэль молча повторяет: «Рядовой Коллинз. Рядовой Фини». Его выдергивает из задумчивости чья-то рука на плече, и, обернувшись, он видит капитана Лафейсона. — Тише, Новак, она вас дождется! — весело говорит Габриэль, словно не замечая хаоса, от которого их отделяет всего лишь река. Кастиэль смотрит на него пустым взглядом. Габриэль виновато поднимает руки. — Ладно-ладно. Просто шутка. Если так напрягаться, и до грыжи недалеко. — Сколько вы потеряли? — спрашивает Кастиэль уныло. — Достаточно. Кастиэль выдыхает медленно и неровно. — Достаточно… Габриэль смотрит на него. — Парень. Сделай мне одолжение, взбодрись немного. — Он толкает Кастиэля локтем и продолжает тем же оптимистичным тоном: — Пойдем-ка выловим кого-нибудь из оперативного отдела, узнаем, что тут вообще происходит. Айзекс прослышал, что мы двинемся на запад, по дороге Сен-Север-Кальвадос, за 821-м. Вот где будет весело, а? Так-то. Кастиэль не отвечает. Рядовой Коллинз. Рядовой Фини. Капрал Лин. Он идет за Лафейсоном. После брифинга Кастиэль находит установленный для него тент — чуть просторнее, чем полевые бивуаки, в которых расположились солдаты, с дополнительным местом под столик с незажженной керосиновой лампой. Он сбрасывает ранец, винтовку и полевую сумку на тонкую раскатанную из рулона постель и подходит к столу, чтобы разложить карты. Снаружи еще достаточно дневного света, и Кастиэль осторожно пролистывает влажные страницы, изучая, где Бейкер и остальные части второго батальона пойдут в атаку утром. Через какое-то время он замечает тень у входа в тент — кто-то неуверенно остановился там. — Да? — спрашивает Кастиэль, не поднимая головы. Подошедший прочищает горло — звуком, в котором Кастиэль невольно узнает Дина, хоть и не позволяет себе этого показать. Слышатся шаги внутрь тента. — Сэр? — Добрый день, сержант, — здоровается Кастиэль рассеянно. — Чем могу помочь? — Э… — Дин запинается. По шуршанию его ботинок ясно, что он шаркает ногами, раздумывая, не лучше ли уйти. Явно нервничает. — Ну… я… я просто… Кастиэль поднимает глаза. Ему некогда тянуть время и ходить вокруг да около. — Чего вы хотите? Дин переминается с ноги на ногу. — Ничего, сэр. Я просто, гм… Хотел узнать, как вы. Ну, заняты ли вы… Кастиэль смотрит на него сурово. Дин прочищает горло. — Я просто подумал, может, вам передохнуть? Кастиэль догадывается, к чему клонит Дин, но не хочет отвечать. Он хочет, чтобы Дин это произнес. Чтобы признался в том, чего ему хочется. — Ну, там… — продолжает Дин и тяжело сглатывает. Он оглядывается через плечо, проверяя, нет ли кого в зоне слышимости. Потом, похоже, удовлетворенный, делает неуверенный шаг ближе. — Может, сходить прогуляться? — Это было исключение, — тихим ровным голосом отвечает Кастиэль. — Больше не повторится. Дин пожимает плечами. — Ладно… Какого бы ответа Кастиэль ни ожидал от Дина, но уж точно не этого. Какой-то капризной настойчивости, быть может, или раздражения. Уж хотя бы разочарования. Он поднимает глаза на Дина и обнаруживает, что тот уставился в пол — очевидно, полностью удовлетворившись тем, что Кастиэль отсосал ему в лесу и заявил, что на этом все. И почему-то это злит Кастиэля. — Вот и хорошо, — произносит он. — Да, отлично. Я просто хотел… ну, убедиться. — Продолжая глядеть в пол, Дин наклоняет голову набок: само безразличие. В душе Кастиэля помимо его воли закипает раздражение: ведь он должен испытывать облегчение, узнав, что Дин и не горит особым желанием продолжать. Так гораздо лучше: все это было ошибкой с самого начала. — Что ж, — произносит Кастиэль и понимает, что не контролирует собственный голос: тон выходит резким и уязвленным. — Я рад, что мы достигли взаимопонимания. — Безусловно, — отвечает Дин после короткой паузы. Он поднимает глаза на Кастиэля. Глаза выдают его: в них страсть, темная и алчная. Дин хочет Кастиэля — возможно, прямо в этот момент, — и от одной мысли об этом Кастиэль чувствует жар в паху. Его губы невольно приоткрываются. Во рту вдруг становится сухо. — Вот и хорошо, — произносит он снова хрипло. Дин шагает ближе. — Винчестер… — произносит Кастиэль предупреждающе, но слово выходит тихим, едва слышным, и в голосе нет никакой угрозы. Кастиэль поднимает подбородок в инстинктивной попытке восстановить авторитет, но запоздало понимает, что этим лишь сильнее обнажает горло. Взгляд Дина тут же перескакивает туда, скользя по коже вниз, до ворота рубахи, где Кастиэль оставил расстегнутой пуговицу на летней жаре. Резким механическим движением Дин облизывает губы. Кастиэль сглатывает. Дин протягивает руку и медленно, осторожно, скручивает в пальцах ткань рубахи Кастиэля над ремнем. Дыхание запинается у Кастиэля в горле. Дин легонько тянет его за рубаху к себе, и Кастиэль неохотно делает шаг, потом еще, пока между ними не остается меньше фута пространства. Рука Дина ложится ему на живот, и Кастиэль уверен, что Дин ощущает несущуюся по венам кровь, сердце, колотящееся рядом. Кастиэль ловит себя на том, что приоткрыл рот: дыхание выходит прерывистым и он уже в каких-то дюймах от Дина — даже не заметив, когда подался настолько близко. Ему хочется быть еще ближе. Ему хочется прикоснуться к Дину, хочется, чтобы Дин касался его, хочется чувствовать жар его рта, его огрубевшие руки на своем теле. Когда между ними остается меньше дюйма, Кастиэль делает последний трепетный вдох и задерживает дыхание. Рука Дина — на его животе, рот Дина — так близко, что не нужно даже подаваться вперед, чтобы поцеловать его: вот он. Кастиэль отрывает взгляд от губ Дина и медленно поднимает глаза к его глазам. Он может сосчитать каждую веснушку, каждую ресницу. Волосы Дина нелепо примяты каской. С одной стороны его щеки — розовая полоска там, где кожу натер ремешок. На лбу — мелкий бледный ушиб. Глаза зеленые. Дин выдыхает. Кастиэль вдыхает его дыхание. — Винчестер, — заговаривает он невольно осипшим голосом. — Сегодня ночью, в три ноль-ноль, пойдете в караульную смену на западной окраине лагеря. Никого с собой не берите. — Есть, сэр. Кастиэль отталкивает его. — А теперь вон отсюда. Я занят. — Есть, сэр. — Дин кивает и разворачивается к выходу, но Кастиэль успевает заметить на его губах след самодовольной улыбки, и уходит он аж гарцуя. Смотреть на это невыносимо, и Кастиэль тут же уверяется, что совершил ошибку, но бежать следом и окликать Дина было бы еще хуже. Так что он лишь досадливо фыркает над картами и возвращается к планированию. Некогда отвлекаться. Работа идет, свет становится все тусклее, пока серые сумерки не превращаются в ночь. Кастиэль зажигает керосиновую лампу. Он начинает рапорт с описания последних нескольких дней, чтобы проще было продолжить его после Вира — если, конечно, он пройдет Вир целым и невредимым, что всегда рискованное предположение. Кастиэль записывает утренние потери, не глядя в бумаги: он помнит имена. К часу тридцати он уже не находит себе места в ожидании. Иниас заходил в двадцать три тридцать шесть проверить, как дела, и предложить помощь, но он уже давно как ушел. Кастиэль снова смотрит на часы. Он подумывает заварить еще стакан кофе из слежавшихся комков порошка в пайке. Подумывает выкурить еще сигарету. Пощелкивая ногтем по углу портсигара и слушая его тихий лязг и вибрацию, он решает, что это хорошая идея. Закуривая, он смотрит на недокуренную сигарету на дне портсигара — ту самую, с катера через Ла-Манш. Он гадает, доведется ли ее докурить. Кастиэль выкуривает сигарету, закашлявшись, когда в ней заканчивается табак и бычок начинает жечь пальцы, и проводит рукой по подбородку, проверяя, нужно ли будет утром побриться или щетина еще не очень заметна. Тут, посреди командного пункта батальона, лучше не вольничать. Он смотрит на часы. Два пятьдесят четыре. Кастиэль снимает куртку и неуверенно нюхает подмышки. Не так уж ужасно, учитывая обстоятельства. Он заставляет себя присесть у стола еще на несколько минут. Два пятьдесят пять. Это уже смешно… Два пятьдесят восемь. Сердце трепыхается в груди, как канарейка. Нельзя этого делать. Это отвратительная затея: он может лишиться работы, он рискует всей ротой из-за своих нелепых неуместных порывов, и одно это — достаточная причина оставить Дина ждать на часах одного. Для Кастиэля никаких неприятных последствий не будет, не считая разве что разочарования на лице Дина с утра… Хотя один солдат никогда не должен стоять на часах. Если Дин заснет, западный фланг лагеря охранять будет некому. Враг может пробраться незамеченным и поубивать целый взвод, пока люди спохватятся. Оставлять Дина одного — на самом деле более опасный вариант: встретиться с ним надо хотя бы в интересах роты. Тут человеческие жизни на кону! Кастиэль снимает каску, проводит рукой в волосах, чтобы немного пригладить их, и надевает каску обратно. Он и сам не может поверить, что это происходит на самом деле. С решимостью в движениях Кастиэль поднимает винтовку за ремень и набрасывает на плечо. Он выходит в темноту. Между бивуаками протянут канат, чтобы люди могли найти дорогу через лагерь даже в темноте, но Кастиэль уже достаточно исходил здесь все сегодня, и ему проводник не нужен. Он срезает путь напрямик. Ярдах в пятнадцати от спящих солдат на краю лагеря для защиты от прорыва врага вырыт окоп, накрытый брезентом в качестве камуфляжа. С тыльной стороны его выдает лишь необычный изгиб ветки там, где сержант Барнс скрутил тонкую тополиную ветвь, чтобы укрепить брезент на случай непогоды. Кастиэль направляется туда и, набрав в грудь воздуху, выходит вперед, в поле видимости перед окопом. — Доброй ночи, сэр, — приветствует его Дин. Кастиэль не отвечает. Следует мгновение, когда они оба молчат, избегая смотреть друг другу в глаза, тянут время, взвешивая, не совершают ли ошибку: пока еще тот момент, когда можно вернуться и притвориться, будто ничего не было. Но вот Дин спрашивает: — Вы, гм… вы идете? Не стоит стоять там на виду… — Знаю, — прерывает его Кастиэль. В любой другой ситуации он счел бы возмутительным то, что Дин указывает ему на безответственное поведение, но сейчас его занимает лишь мысль о том, что Дин зовет его вниз, в этот укромный часовой пункт в земле, во тьме. Дин манит его к себе. От этой мысли у Кастиэля пересыхает во рту, потому что ему хочется этого так сильно и он знает по опыту, что никогда не получает, чего хочет, но сейчас желаемое — вот оно, прямо перед ним. Так доступно… Он смотрит на Дина там, внизу, и чувствует в груди ноющую боль, как после удара. Он делает вдох и выдох. Дин молча смотрит на него в ответ. Кастиэль спускается в окоп. Он неуклюже забирается внутрь, усаживается рядом с Дином в тесном узком пространстве — и с чего он решил, что это хорошая мысль? — и обхватывает поднятые колени, чтобы куда-то деть руки. Он бросает на Дина мимолетный взгляд и тут же отводит глаза, вперив взгляд в темноту. Воздух прохладный и влажный, предвещающий дождь, но деревья освещает свет ясного серебристого месяца. Дин — всего в каких-то дюймах, так близко, что Кастиэль чувствует тепло его тела сквозь тонкую военную рубаху, слышит его дыхание. Замечает, как его пальцы нервно теребят ткань штанов на складке у колена, потом конец шнурка. Дин выбивает торопливый ритм носком ботинка. Кастиэль сглатывает комок в горле. — Кхм… — подает голос Дин. Кастиэль бросает взгляд на него. — Ничего… — говорит Дин, — приятная ночь сегодня… Кастиэль подается к нему и, прижавшись вплотную, целует его открытым ртом. Всего раз, быстро. Потом отстраняется — так, чтобы только вздохнуть. Закрыв глаза и касаясь носа Дина кончиком носа, он думает: «Я совершаю ошибку». С закрытыми глазами еще можно говорить себе, что этого не происходит на самом деле: что, если он выберется из окопа и уйдет, то ничего между ними и не было вовсе. Еще можно развернуть все вспять. Между их телами еще есть зазор. Дин наклоняет голову и целует его. Проникает языком в его рот, ловит нижнюю губу. Он на секунду отрывается, как сделал Кастиэль, наклоняет голову, чтобы коснуться лбом его лба, и вдыхает, но Кастиэль не дает ему времени дышать. Он подается к Дину снова, захватывает горячим ртом его губы, еще и еще, и Дин поворачивается к нему, начав напирать, словно намеревается прижать Кастиэля к влажной стене окопа. Чувствуя это, Кастиэль паникует: Дин снова загоняет его в ловушку, берет свое, кружа голову, заставляя замирать сердце, отбирая контроль. Кастиэль хочет этого так сильно, что чувствует, как желание бьется пульсом внизу живота, но он больше не может этого допустить. Он совершает грех, он губит себя, но это должно произойти на его условиях. Он не позволит Дину лишить его рассудка, когда Кастиэль обязан сохранять рассудок. Он хватает Дина за куртку на груди и отталкивает назад — быть может, с большей силой, чем нужно. Дин со звуком удивления падает спиной на противоположную стену окопа, и Кастиэль следует за ним. Он наклоняется, уперевшись коленом в грязь между бедрами Дина. Поза неловкая, неудобная, так что он уже чувствует покалывания в стопе, но под его губами рот Дина, быстрый, настойчивый, и Кастиэлю все равно. Руки Дина гуляют по его груди, вниз по бокам. Дин хватает его за талию, зацепившись пальцами за петли ремня, затем проскальзывает руками под куртку и выдергивает армейскую рубаху из штанов. Его ладони — холодные на оголенной коже, и Кастиэль раздраженно шипит сквозь зубы, но Дин, самоуверенный паршивец, только усмехается и пробирается дальше, пробегает холодными пальцами по животу, по выступам бедер. От прикосновения холодно, и Дин невыносим, дерзок и чересчур шумно себя ведет, но Кастиэль может заткнуть его только еще более яростными поцелуями, крепче цепляясь за его куртку спереди. Тело в жару, отчего дыхание выходит рваными выдохами через нос между поцелуями: он хочет, хочет… Дин прикусывает его нижнюю губу, впивается ногтями в его талию, и Кастиэль понимает, что ошибся: ничего уже не развернуть вспять, потому что с губ против воли срывается низкий жадный звук и бедра сами дергаются вперед, членом в бедро Дина. Он ловит себя на том, что трется о бедро Дина, и от осознания этого к шее подступает румянец стыда. Слово «прости» само готово сорваться с языка, потому что да, может быть, Кастиэля влекут мужчины, но не обязательно же быть таким жалким педиком — и в этот момент губы Дина замирают и он отстраняется. Внутри у Кастиэля все холодеет: он понимает, что происходит. Дин — не гомосексуал. Дин просто притворяется, чтобы разоблачить Кастиэля, чтобы собрать завтра всю роту вместе с командирами взводов и заявить: «Вот он, ваш командующий», и рассказать им, какие звуки издает Кастиэль, когда целует мальчика, как задергались его бедра, когда он решил, что нашел себе еще одного гомика для траха. Кожу начинает покалывать от стыда и унижения, и Кастиэль отталкивается от груди Дина кулаками, в которых стиснул его одежду. Однако, не успевает он выпрямить руки, как Дин кладет ладонь ему на затылок и, притянув его обратно к себе, снова смыкает их рты. Другой рукой он проскальзывает Кастиэлю между ног. Кастиэль вздрагивает. Он разом выпускает воздух и напрягается — мысль о том, что это уловка, не оставляет его, — но через мгновение уже обмякает в руках Дина — Дина, нежно, но настойчиво ласкающего его через штаны. Удерживая голову Кастиэля за затылок, Дин яростно целует его. Умом Кастиэль понимает, что это не то, чем занимаются нормальные мужчины. На большее связных мыслей не хватает, потому что Дин крепче прижимает ладонь в его паху, протягивает ее вверх, и у Кастиэля перехватывает дыхание. Дыхание сбивается, голова кружится, и он трется в руку Дина, целуя его горячим влажным ртом. Пробравшись рукой между их телами, Кастиэль начинает возиться с застежкой на штанах Дина, но Дин отбивает его руку в сторону. Он снова начинает напирать, как раньше, — но теперь Кастиэль не может противиться: его тело поддается, покорное желаниям Дина. Он падает на стену окопа, дрожаще выдохнув из приоткрытых губ. Дин расстегивает его ремень и штаны. Кастиэль задерживает дыхание, но, когда Дин берет в руку его член, воздух разом выходит из легких и руки, взлетев, вцепляются в плечи Дина. Дин проводит по кончику члена большим пальцем, и Кастиэль чувствует, как палец скользит по каплям выступившего предсемени. У него вырывается еще один дрожащий выдох, и он наконец спохватывается захлопнуть рот. Он закрывает глаза, не желая смотреть на Дина, пока это происходит, — не хватало ему еще запечатленного перед глазами лица Дина в момент, когда он ласкает Кастиэля так, — и сосредотачивается на ощущении того, как член скользит в уверенной руке. Следует пауза, звук плевка в руку — такой смачный, будто Дин выхаркнул половину легкого, что, откровенно говоря, отвратительно, — и скользкая рука вновь оказывается на члене Кастиэля. Дин дрочит ему быстро, крепко сжав кулак, и Кастиэль мысленно причитает — Господу или хоть кому-нибудь, кто слушает, — о том, что он сожалеет, он раскаивается, ему стыдно за то, какое это удовольствие и как он мечтает о том, чтобы Дин трахал его, пока не станет больно ходить и он не позабудет, как его зовут. Он думает о распятии, скользящем по ключице под рубахой, и пытается выбросить мысль о нем из головы. Дин проводит большим пальцем под головкой, и места для мыслей больше не остается. Бедра Кастиэля неконтролируемо дергаются в руку Дина, рот сжат в попытке сдержать тихие звуки, рождающиеся в горле. Кастиэль тяжело дышит через нос, силясь сохранять спокойствие. Он чувствует, что на пределе. Пальцы впиваются в плечи Дина так, что наверняка оставят синяки: он ощущает, как нарастает жар в паху, подтягиваются яйца, и хочет прошептать Дину, что он уже близко, так близко, он готов… Но он чувствует витающее между ними негласное правило о том, что, занимаясь этим, они не разговаривают, потому что они не любовники. Вместо этого он цепляется за Дина и с едва слышным стоном яростно вонзается в его кулак. И в этот момент снаружи шуршат листья. Кастиэль застывает. Рука Дина замирает. — Что… Вот оно, снова. И после — вне всяких сомнений: шаги. Кастиэль отталкивает Дина с такой силой, что тот валится назад в грязь, и лихорадочно застегивает штаны и ремень. Вокруг темно: он промахивается мимо пуговицы, потом снова и судорожно начинает нащупывать другой конец ремня, выскользнувший из петель. Одновременно с этим он пытается заправить рубаху и натянуть куртку. Дыхание в панике сбивается, и он шипит Дину: — Иди — иди, посмотри кто там! Иди — сейчас же! Дин моргает, опешив. — Но… — Сейчас же!!! Дин поспешно выбирается из окопа в темноту. Через мгновение раздается звук его голоса: он говорит что-то, что Кастиэль не может разобрать. Слышатся неразборчивые ответы — там с Дином больше одного солдата — и в этот момент слабости Кастиэлю хочется застрелиться, потому что теперь ему точно конец. Он сидит в грязи, второпях застегивая штаны, одновременно на взводе и такой возбужденный, что больно, и думает о том, как это несправедливо, что он родился таким и вынужден жаться по углам, трахая мальчиков втайне, живя в вечном страхе разоблачения и краха. Делая глубокие вдохи, он сосредотачивается на том, чтобы заправить рубаху, застегнуть штаны и куртку. Так продолжаться не может, говорит он себе. Это игра с огнем. Он дал слабину, позволил себе утратить контроль и, не успев оглянуться, оказался захвачен порывом и чуть было все не потерял. Нельзя больше этого допускать. В конце концов раздается звук удаляющихся шагов, и Дин ныряет назад в окоп. — Вот уж неловкий разговорчик… — произносит он с такой интонацией, словно даже позабавлен. — Я могу закончить все быстро, пока они не вернулись. Он игриво кладет руку на локоть Кастиэля, но тот ее сбрасывает. — Не надо, — отрезает он, все еще не оправившись оттого, как близко было разоблачение. Он не может больше так рисковать. Это слишком опасно. Дину-то что: ну уволят из армии, сбежит домой к Сэмми, в Канзас. У Кастиэля же здесь, в армии, Иниас, здесь смысл жизни. Здесь его уважают — в нем нуждаются. Кроме службы у Кастиэля нет ничего. На родине его ждет старый пустой материнский дом, высаженные кленами улицы Бедфорда. Дальние родственники в Айове, с которыми он не общается, и резюме, в котором нечего указать, разве что «знает подход к солдатам». Его посещает поистине депрессивная мысль о том, что это единственный доступный ему суррогат вместо «знает подход к мужчинам». Смешно. Рука Дина остается там, куда упала с плеча Кастиэля. — Почему? В чем дело? Кастиэль открывает рот, чтобы сообщить Дину, что все кончено, но почему-то не может найти слова. На кон поставлено так много из того немногого, что у него есть, но, даже понимая, что Дин его погубит, Кастиэль все не может собраться с духом и отказаться от него. Вместо этого он отвечает: — Момент упущен. Дин смотрит на него изумленно. У него вырывается смешок. — Момент… Простите, вы ждали момента? Кастиэль рывком встает на ноги и, выбравшись из-под брезента часового поста, останавливается, неподвижно глядя в черно-синее небо. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки. — Возвращайтесь в свой бивуак. — Что? — Я сказал, возвращайтесь… Дин поднимается на ноги следом и делает шаг к Кастиэлю в явном замешательстве, видном даже боковым зрением в темноте. — При всем уважении, сэр, какого хрена? Вы же не злитесь на меня? — Просто идите, — отвечает Кастиэль твердо и трогается с места, словно намереваясь обойти периметр лагеря. Он пытается выпутаться из эмоций, отстраниться от ситуации и продолжает собранным профессиональными тоном: — Я выставлю в караул следующую смену. Идите отдохните. — Погодите, вы что, вы серьезно на меня злитесь, что ли? Слушайте, ну простите, что я не ожидаю особой романтики, когда мы тут… в глуши, блядь… ну ладно вам, что вы… Кастиэль молча уходит, и в этот момент раздается первый звоночек, говорящий о том, что все зашло слишком далеко. — Кастиэль… Кастиэль застывает на месте. Дин, видимо, понимает, что совершил ошибку. Он молчит несколько секунд, потом поправляется: — Сэр… Но уже слишком поздно. Кастиэль медленно поворачивается. Когда он заговаривает, его голос ровный и ледяной: — Что вы сказали? Дин отступает на шаг и виновато поднимает руки. — Простите, сэр. Я не имел в виду… я просто… я думал… — Что вы думали? — с вызовом спрашивает Кастиэль и делает несколько медленных угрожающих шагов к Дину. — Я не знаю, что вы думали, сержант, но я поясню во избежание недопонимания. Мы не друзья. Мы с вами не «гуляем». Вы не зовете меня по имени. Это — что бы это ни было — не дает вам никаких привилегий. Я ясно выражаюсь? В темноте слышно, как Дин сглатывает. — Да, сэр, я просто… — Вы просто уходите. Все. Дин смотрит на него. Его губы сжаты, мышцы челюсти напряжены. Он не моргает. — Ладно. — Ладно? — Ладно, сэр. Кастиэль бросает взгляд на лицо Дина, на его напряженные плечи. — Возвращайтесь в свой бивуак. Это приказ. — Да, сэр. — Дин опускает глаза в землю и отворачивается. Кастиэль возвращается к часовому пункту и несколько секунд тупо смотрит на него, отказывая себе в привилегии видеть, как Дин уходит. Он этого не заслужил. Ему нужно взять себя в руки. Только уверившись, что Дин исчез в темноте, Кастиэль поднимает глаза и смотрит ему вслед с пересохшим ртом и грузом сожаления на плечах. Он думает о том, как прозвучало в устах Дина его имя — привычно, как если бы Дин всегда звал его так и Кастиэль просто не слышал. Интимно, комфортно. Ему хочется услышать это снова.