Девяносто один Whiskey

1 октября 1944 г.

Дорогой Сэм, Правда, я уже писал, что не хочу больше в это углубляться. Как я сказал: подрался. Больше тут нечего знать. Все в порядке. И у Джо, кстати, тоже все в порядке — не то чтобы ты хоть когда-то интересовался делами Джо или хоть чьими-то помимо нашего командира. У старшего лейтенанта Новака все прекрасно. Больше мне сказать нечего. Я ему не нянька, в конце концов. Хочешь знать, как у него дела, — напиши ему и спроси. Вскоре мы продвинемся к [отредактировано], и, как говорят, это будет совсем непохоже на все, с чем мы имели дело ранее. Уж как минимум, раз это [отредактировано], можно ждать, что гражданские будут менее дружелюбны. Меньше природы, больше бетона, как я слышал. Не такая холмистая местность. И никаких больше живых изгородей, будь они неладны, так что спасибо Господу и на том. Чарли все такой же оптимист — он теперь добавил семена из Бельгии и Голландии в свою коллекцию, так что чего только у него в саду по возвращении не вырастет. Поздравляю тебя с успехами! Ты уже думал, куда устроишься работать, когда станешь настоящим юристом? Только недалеко от Лоренса, хорошо? А то как мне донимать тебя вопросами, ешь ли ты овощи, если ты съедешь черти-куда за сотню миль? Знаю, дали манят, но и в Среднем западе нет ничего зазорного, даже если отец порою выводит тебя из терпения. И — эй — раз он снова пропал, хоть можно не волноваться, что он будет повышать голос на Джесс! И к слову: привет, Джесс. Я уже понимаю, что Сэмми тебе все это читает, так что самое время рассказать тебе, как он портит воздух, когда ест яйца. Если тебе дорога жизнь, не подпускай его к омлетам, слышишь? Ну ладно, мне пора. Когда отец все же объявится, напомни ему, что у него два сына, хорошо? Я понимаю, тот, что в Европе, не так интересен, как будущий юрист, но и я не прочь был бы от него услышать. Береги себя, и удачи с поступлением! Джонни передает привет. Сцуко. T-4 сержант Винчестер 91W1O, рота B, 116-й пехотный полк 29-я пехотная дивизия Армия Соединенных Штатов

4 октября 1944 г.

Кастиэль узнает о следующей цели за тридцать семь часов до выдвижения: Керкраде в десяти милях к северо-западу, город в полной оккупации. А он-то обещал своим подчиненным, что предупредит их как минимум за двое суток. Первым делом с утра он строит роту под моросящим дождем и сообщает новость. К чести солдат, никто не высказывает жалоб, все лишь кивают: «да, сэр», «да, сэр» — но он видит волну испуга и нежелания возвращаться на фронт, медленно охватывающую ряды. Вон она: в понуренных головах, в опущенных взглядах, в унылом изгибе ртов, в шарканье ног по земле. Солдаты смиренно принимают свою участь, но Кастиэлю уже в который раз думается, что он не хочет вести их обратно на передовую. Они уже понесли столько потерь и продолжат терять все больше. Вот Зеддмор с простреленной ключицей морщится всякий раз, шевеля плечом. Вот Миллиган со шрамом от ожога на лице. Вот рядовой Рот припадает на левую ногу, вот сержант Миллс осторожно держит винтовку, чтобы не тревожить вправленное недавно плечо. Вот Винчестер. В роте поговаривают, что он проиграл пари Бредбери. У него фонарь под глазом, разбита губа и бледный синяк на подбородке, но пока Кастиэль не слышал, чтобы кто-нибудь усомнился даже в наличии у Бредбери достаточной силы для таких увечий. Кастиэль не знает, что Дин сказал Бредбери, чтобы заставить того подыграть. До тех пор, покуда Кастиэль не лишился работы, ему все равно. С Дином он об этом не разговаривал. Они вообще не разговаривают. Кастиэль снова его избегает, и в результате того, что он изо всех сил старается не иметь с Дином лишних контактов, он не сразу и заметил, что и Дин тоже избегает его. Медицинские отчеты Кастиэлю приносят Тед Дю Морт и наконец возвратившийся в роту Нолан, на построения Дин приходит последним и уходит с них первым, и стоит всегда как сейчас: по стойке смирно, уставив взгляд куда-то в точку над головой Кастиэля. Кастиэлю хватает самокритики, чтобы признаться хотя бы себе: это не то, чего он хотел. К счастью, в данное время их пути почти не пересекаются. Дин проводит время в основном с солдатами и младшими офицерами — Харвеллом, Миллсом, Бредбери, Траном, — которых Кастиэль как правило сторонится. В итоге они с Дином пересекаются лишь по рабочим вопросам, и то лишь изредка, а в остальном Кастиэль держится особняком. Он отпускает солдат на остаток дня и даже отменяет физподготовку, обычно проводимую в семнадцать часов. Эта новость вызывает временный подъем духа в рядах, пока солдаты не узнают, что отменена физподготовка только потому, что на это время запланирован брифинг роты по поводу дальнейших маневров. Почему-то именно это, а даже не новость о возвращении на фронт, вызывает в заднем ряду стон, принадлежащий Эшу Лоуэллу. По команде вольно солдаты расходятся. Дина уже и след простыл — так что Кастиэль даже не уверен, присутствовал ли он вообще.

5 октября 1944 г.

Чертов мясник, Кас, не надо… Кастиэль садится на постели, хватанув ртом воздух. У него уходит несколько долгих мгновений на то, чтобы сориентироваться и успокоиться. Он сидит, расставив на полу ноги и глубоко дыша. В груди тесно, словно в грудину впиваются пальцы и раздвигают ребра. Кастиэль закрывает глаза, считает до десяти. Разминает левую руку, расправляя пальцы до боли в суставах. Он не думает об этом… не думает. Старается не думать изо всех сил. Время — час пятьдесят шесть. Кастиэль проспал меньше сорока минут. До побудки чуть больше часа. Он натягивает ботинки. Рассвет в это время года — около шести утра, но солдаты второго батальона вываливают на улицы к трем пятнадцати. Кастиэль к этому времени уже шатается вокруг бог знает как давно, не находя, чем себя занять. Без солнечного света холодно, руки мерзнут даже в карманах штанов. Каждый знает, что должен делать: все получили инструктаж, все готовы. Солдаты выстраиваются по взводам для проверки орудий, которой требует техника безопасности, и поднимают к плечу винтовки и пулеметы, когда лейтенант Вирджил командует: «Предъявить оружие на инспекцию!» Кастиэль выводит роту и распределяет людей по машинам: по одному грузовику на отделение со всем сопутствующим снаряжением. Офицеры и сержанты рассядутся последними там, где останутся места, и только после того, как всех пересчитают. Солдаты выносят ранцы и армейские сумки, боеприпасы и запасы еды, наборы для чистки орудий и треноги пулеметов, коробки со снарядами легкой артиллерии, аптечками и минометными стендами. Колонна грузовиков уже ждет, административный персонал и снабженцы помогают упаковывать вещи в кузова, и по всей дороге слышатся выкрики офицеров, пересчитывающих забирающихся в транспорт людей. Глядя на дорогу впереди, Кастиэль видит одну и ту же картину, повторяющуюся десятки раз: выезжать готовится весь 116-й полк. И кто знает, вернется ли он сюда. Кастиэль медленно идет вдоль колонны, следя за суетой и приготовлениями и проверяя, что все заняты, все знают, что делать. На подходе к первому взводу он замечает одинокую фигуру, стоящую неподвижно ярдах в десяти от грузовиков. Дин стоит, сунув руки в карманы штанов и съежившись от холодного ветра, который продувает город насквозь и хлопает брезентовыми крыльями над кузовами. Кастиэль смотрит на Дина какое-то время: на то, как он нетерпеливо покачивается на каблуках, как время от времени вращает стопой, медленно и вдумчиво, словно разминая мышцу. Нужно подойти и заговорить с ним, Кастиэль это понимает: к этому времени Дин уже должен быть в одной из машин. Но делать этого Кастиэлю совсем не хочется. Он не хочет разговаривать с Дином, потому что знает: что бы он ни сказал, это лишь разозлит Дина сильнее — и заслуженно. Кастиэль уже давно не говорил ничего, что стоило бы слушать. Глубоко вздохнув, он пытается успокоить нервы и направляется через дорогу. Дин знает о приближении Кастиэля: его плечи напрягаются, он замирает, однако головы не поворачивает. Кастиэль подходит и останавливается рядом. — Почему вы не садитесь в транспорт? — Он едва не принимает привычный офицерский тон, едва не обращается к Дину «сержант», но вовремя одергивает себя. Дин не смотрит на него. — Я жду лейтенанта Вирджила. Он скоро вернется. Кастиэль кивает. Он чувствует неловкость ситуации и не знает, как начать. Наверное, стоило бы просто сдаться и уйти, но он не может заставить себя сделать даже это. Впереди них лейтенант Эстер пересчитывает по грузовикам третий взвод. — Что с вашим лицом? — спрашивает наконец Кастиэль, как будто не знает ответа. Дин издает тихий звук — смесь усмешки и чего-то более мрачного. — Спор проиграл, — отвечает он без выражения. — Спор, — повторяет Кастиэль. — Поспорил с Бредбери, что обыграю его в Блэкджек. На то, что в противном случае он может мне от души врезать. Звучит неубедительно. Кастиэль поворачивается к Дину, открыв рот, чтобы спросить, что Дин рассказал Бредбери и точно ли тому можно доверять, — но Дин опережает его: — Ничего, — произносит он усталым голосом. — Я сказал ему, что это я вас спровоцировал и что в какой-то мере, наверное, я это заслужил — эту часть мне еще предстоит осмыслить, — ну и сказал, что колено вам покалечил, так что… Кастиэль даже не пробует спорить, что колено в порядке. Синяк почернел, и отек пока не сошел. Кастиэль старается не показывать хромоту, но болит оно чертовски. Он пытается убедить себя не ставить это Дину в вину, хотя временами мысленно негодует: да, он врезал Дину по лицу, но лицо Дину в бою не нужно, а колени Кастиэлю нужны, чтобы оставаться боеспособным. Он напоминает себе, что ударил первым. — Все нормально, — говорит Дин, неверно истолковав долгое молчание Кастиэля. — Чарли умеет хранить секреты. Кастиэль ничего не отвечает. Он не так в этом уверен. Ему нравится Бредбери: он хороший человек и хороший солдат, пусть и чудаковатый порой со своим чрезмерным энтузиазмом, — но, хотя Кастиэль вверил бы ему в бою свою жизнь, он вовсе не готов вверить ему свою карьеру. — Не переживайте, — говорит Дин изменившимся тоном — холодно. — Ваша драгоценная карьера в безопасности. Внутри у Кастиэля все переворачивается. От того, что Дин мгновенно его раскусил, становится ужасно неловко. Кастиэль хочет извиниться, но не знает как. Он смотрит на темный синяк вокруг глазницы Дина, на его покрасневший глаз, на бледный зеленовато-желтый отек у уха, и не знает даже, как подобрать слова, чтобы сказать «Я не хотел этого делать». Он хочет сказать, что два дня почти не спал перед тем разговором и был в таком состоянии, что казалось, вокруг вибрируют стены. Он хочет рассказать, как всякий раз, когда падает ящик или стреляет выхлоп автомобиля, что-то стискивает его грудь, не давая дышать, и он едва помнит, где он. Но он знает, что все это пустые оправдания, поэтому ничего не говорит. Дин заслуживает лучшего, чем никчемные попытки свалить вину на обстоятельства. В результате затянувшегося молчания Дин бросает взгляд на Кастиэля, и тот не может оторвать от него глаз. Дин больше не выглядит разгневанным — лишь бесконечно уставшим. Линия его рта слегка изогнута обидой, разочарованием и утомлением, и впервые с самого Рекувранса Кастиэль не давит гневом тоску и жажду близости с ним. Кажется, Дин вот-вот что-то скажет, но прежде, чем он успевает открыть рот, появляется лейтенант Вирджил. — Сержант Винчестер! — окликает он Дина издалека. — У меня тут полный список, спасибо, что дождались. Дин достает из кармана лист какой-то бумаги и уходит вслед за Вирджилом к грузовикам, но перед этим бросает: «Нет проблем, сэр». Это самый вежливый, уважительный тон, что Кастиэль когда-либо слышал от него в адрес офицера, и он вызывает у Кастиэля чувство изжоги.

6 октября 1944 г.

К моменту прибытия 116-го полка Керкраде уже по большей части освобожден, так что это оказывается легкая цель. Согласно разведданным, в городе оставалось не более одной немецкой роты — примерно сотни человек, уставших, отрезанных и загнанных, — против целого американского пехотного полка. У немцев было тактическое преимущество: они знали окрестности, знали пути отхода дворами и переулками, так что при приближении американских войск могли быстро переместиться на следующую позицию. Поэтому осторожность требовалась все равно, но уже к концу первого дня город очищен. Говоря по чести, эта победа принадлежит не 116-му: всю тяжелую работу сделал 120-й пехотный полк, ушедший дальше под самый конец операции, так что лавры за взятие города достались не ему. 116-й тоже остается в городе ненадолго. Поутру им предстоит выдвинуться на Альсдорф, продолжая смещать линию фронта на восток. Но перед этим нужно выполнить административную работу: учесть и допросить взятых пленных, собрать оставшиеся от немцев данные, разобрать и оприходовать брошенные врагом орудия. Служащие Бейкер и прочих частей второго батальона превращаются в «штабных шестерок», как любовно окрестил их Габриэль: разгребают оставленный им в результате взятия города беспорядок. Вечер растягивается в бесконечность. В шестнадцать сорок Кастиэль просит первого сержанта Мастерса и лейтенанта Ширли помочь ему подготовить место для брифинга. Они находят стулья — некоторые наполовину сломанные, все неудобные, — но то, что они вообще умудряются оборудовать помещение сидячими местами, — свидетельство стойкости человеческого духа. В большом пальце у Кастиэля заноза. Шестнадцать пятьдесят. Служащие роты собираются в помещении, и Кастиэль разворачивает перед ними карту. Он обрисовывает план: на рассвете выдвинуться на восток с целью продвинуть американский фронт через Херцогенрат к Альсдорфу, чтобы девятый корпус смог взять в окружение Ахен — немецкий город с небольшим скоплением войск, но имеющий для немцев огромное символическое значение. Майор Кэмпбелл упоминал его связь с основателем Первого Рейха, но Кастиэль не помнит деталей. Это несущественно: цель есть цель. Город должен быть взят. Кастиэль знакомит подчиненных с известными позициями противника, передвижениями танковых бригад, траекториями ударов люфтваффе и ландшафтом местности: им предстоят сражения в условиях города, ближний бой. Как в Бресте — так что придется соблюдать особую осторожность. Даже говоря об этом, Кастиэль чувствует приступ тошноты. В заключение он перечисляет утвержденные перестановки внутри роты и взводов: Харвелл и Спенсер — во второй взвод; в первом взводе их заменит капрал Эйдина и двое новобранцев: Эйдина — в первое отделение, новобранцы — в третье, и так далее. Наконец он надевает колпачок на чернильную ручку и смотрит на собравшуюся в помещении роту. Краем глаза он замечает что-то темное, движущееся в углу, но, когда смотрит туда, там ничего нет. Он слегка обеспокоенно обводит взглядом солдат и прочищает горло. — Выходим до рассвета, поэтому в четыре ноль-ноль все должны быть выстроены на площади, готовые выступать. Командиры взводов, убедитесь, что ваши часы сверены и люди собраны сегодня вечером: я не хочу утром паники по поводу того, что мы что-то забыли. Звучит четыре ответа: — Есть, сэр. — Хорошо. Это все. Отдав честь и получив команду вольно, люди начинают расходиться, переговариваясь — о скверной погоде, о том, как придется терпеть ее во время наступления, как упущен шанс отыграть деньги, проигранные во вчерашней карточной игре. В дальнем конце помещения Кастиэль замечает Дина. Тот убирает блокнот в карман куртки, занятый разговором с Бредбери и Траном. Кастиэль колеблется в нерешительности. — Сержант Винчестер! — наконец окликает он и видит, как Дин поднимает голову. Кастиэль сохраняет тон профессионально нейтральным, но следит за тем, чтобы не допустить в него холодность. Он так сосредотачивается на соблюдении нужного тона, что спотыкается в словах: — Не будете ли… Не могли бы вы… остаться на минуту. Сержант. Тран бросает на Дина обеспокоенный взгляд, но тот лишь отмахивается, и Бредбери — Кастиэль этого не признает, но нынче он пристально следит за Бредбери — не говорит ничего. Он даже бровью не поводит, а лишь проходит мимо Дина к выходу. Кастиэль заставляет себя дышать глубоко и размеренно, хотя сердце тяжело стучит. Он проходит вперед и поправляет сдвинутый в первом ряду стул. Пара солдат еще ждет своей очереди у выхода, но Кастиэль не дожидается, когда они покинут помещение: в конце концов, нынче им с Дином нечего скрывать. — Сержант, — начинает он, и выходит совсем не так, как он планировал. Он прочищает горло. — Если у вас есть время, я бы хотел с вами кое-что обсудить. Дин бросает быстрый взгляд на солдат, еще толпящихся у двери, явно сбитый с толку прямотой Кастиэля. Опустив руки на спинку стула перед собой и подавшись вперед, он ждет какое-то время. Кажется, молчание растягивается бесконечно. Наконец, когда в помещении никого не остается, Дин спрашивает: — По рабочему вопросу или по личному? Кастиэль мнется. — По личному. — А, хорошо, — отвечает Дин спокойно, словно обсуждает погоду. — Тогда я могу говорить прямо. — Он смотрит Кастиэлю в глаза. — Идите-ка на хуй, Новак. Не сказать, что Кастиэль этого не ожидал. Но он не сдается, а заставляет себя настоять: — Пожалуйста? Дин барабанит пальцами по деревянной спинке стула — без ритма, невпопад. Он отстраняется от Кастиэля всем телом и, тяжело опершись на стул, смотрит вниз на свои руки. Долгое время он молчит. Наконец, когда Кастиэля уже начинает мутить от растущего волнения, ворчит: — Когда? — После ужина, быть может? — предлагает Кастиэль. — В девятнадцать тридцать в штаб-квартире роты. — Я занят, — отвечает Дин. Кастиэль моргает. — Заняты чем? Рот Дина кривится; он смотрит на дверь. — Вам какое дело? — Винчестер, я… — Да-да, я понимаю. Вы мой командир и имеете право знать обо всем, чем я занимаюсь, посекундно. Но это не рабочая беседа. И в личной беседе я хочу оставить за собой право вам не говорить. Мне кажется, я его заслужил. Кастиэль выдыхает. Он тренируется искать компромиссы. Он снова смотрит на Дина, ощущая себя совершенно не в своей тарелке. — А после? Дин встречает его взгляд. — После? — Вы сказали, что в девятнадцать тридцать заняты, — напоминает Кастиэль осторожно. — Как насчет после? Дин изучает его, словно с подозрением. — Черт… да ради бога, — говорит он наконец и выпрямляется. — Конечно. Почему нет. Давление в груди Кастиэля немного ослабевает, и он тяжело выдыхает. — Спасибо, — благодарит он — искренне. — Во сколько вы заканчиваете? — Около двадцати двух часов, я думаю. Кастиэль кивает. — Хорошо. Увидимся тогда, сержант. — Конечно, лейтенант, — отвечает Дин, произнося звание как оскорбление. Когда Кастиэль выпрямляется для формального салюта, Дин уходит, не отдав чести. Выходя за дверь, он поправляет на голове каску, — и вот его уже нет. Кастиэль медленно выдыхает. Он начинает сдвигать обратно стулья, игнорируя напоминающее о себе тупой болью плечо. Дел, которыми можно занять время до двадцати двух часов, еще много. Нужно составить рапорт за прошедший день, описав все патрули, все осмотренные вражеские позиции. Нужно собрать свои вещи, упаковать все как следует и убедиться, что ничто не потеряно и не забыто. Нужно разобрать и почистить винтовку, нужно пройти по взводам и проверить, что приготовления к выдвижению идут гладко: внезапная инспекция квартир и снаряжения — возможно неплохая идея. Нужно сходить на последний перед выдвижением брифинг батальона и проверить работоспособность средств коммуникации с командирами других рот, чтобы не потерять их на поле боя. Где-то среди всего прочего, наверное, еще стоит поужинать. В итоге все это занимает меньше пяти часов, которые нужно заполнить до двадцати двух ноль-ноль, но и ужин при этом вместить не удается. Это ничего: Кастиэль привык пропускать приемы пищи. В боевых условиях это скорее ожидаемо, чем неожиданно, и, хотя сейчас он не совсем в бою, особой разницы нет. Из должности Кастиэль не выходит никогда. Он возвращается в штаб-квартиру роты с упакованным ранцем, с рассортированными в карманах обвязки вещами, с вычищенной и смазанной винтовкой — и все равно на десять минут раньше срока. Он убивает время, снова и снова сверяя компас с картой. Десять минут после этого он проводит за тем же занятием. И следующие пять. Не страшно, если Дин опаздывает. У него работа, это в приоритете. Возможно, после пополнения запасов медикаментов он для чего-то еще понадобился офицерам медпункта. Придет, как только сможет. Кастиэль смотрит на часы. Не так уж сильно Дин и опаздывает, говорит себе Кастиэль. Он учится идти на компромиссы. Он терпелив. Он удерживается от порыва начать ходить туда-сюда и вместо этого подходит к своему импровизированному столу и поправляет карандаши так, чтобы они образовывали ровную линию. Он впервые задумывается о подтексте, который можно было усмотреть в приглашении в штаб-квартиру роты, в данный момент служащей ему жилищем. Дин может решить, что это какое-то интимное приглашение, понимает Кастиэль. Ему хочется стукнуть самого себя. Боже правый! Нужно было выбрать нейтральную территорию. Черт... Но Дин должен понимать, что Кастиэль хочет только поговорить. Несмотря на утрату доверия между ними, Дин должен понимать, что Кастиэль никогда не станет ожидать от него подобного. Но уж не потому ли он опаздывает? Кастиэль снова смотрит на часы. Девятнадцать минут. Он чувствует, как нарастает волнение, поэтому садится за стол, за просмотр рапортов. Бессмысленно изводить себя в ожидании: работа успокоит нервы, а заодно и дело можно сделать. Перед ним черновые заметки лейтенанта Ширли о продвижении второго взвода через Хеерлербан — едва разборчивые и слегка отдающие запахом спиртного, но тем не менее исчерпывающие. Кастиэль начинает с переписывания их в документ, который майор Кэмпбелл не побрезгует взять в руки, но это занимает меньше десяти минут, и, когда Кастиэль заканчивает, Дина все нет. Кастиэль просматривает другие отчеты, наносит на карты данные последних маневров и флуктуаций немецкого фронта у Западной стены. В какой-то момент дверь в штаб-квартиру резко распахивается и ударяет в стену, и Кастиэль вскакивает, едва не опрокинув стул, но это всего лишь ветер. Время — двадцать два сорок шесть. Дина нет. Кастиэль закуривает. Он рассеянно пощелкивает по боку сигареты, вдыхает дым: он терпелив. Он не волнуется о том, где Дин, — не волнуется, — вот только нервы уже на пределе, так что даже дым в легких больше не успокаивает, и Кастиэля попеременно бросает то в ярость, то в страх. Он набрасывает на плечо стоящую у стола М1 и, зажав в губах сигарету, выходит в темноту. На улице туманно, дальше ближайшего фонаря ничего не видно, небо затянуто дождевыми тучами. Кастиэль направляется к медицинскому тенту. Где-то в следующем ряду армейских тентов кого-то резко отчитывает офицер. Несколько младших офицеров из 30-го пехотного возятся под капотом побитой машины разведки позади столовой. У входа в импровизированный госпиталь горит один тусклый фонарь, и, когда Кастиэль приближается, из тента выходит мужчина, вытирающий руки тряпкой. Руки у него по запястья в крови. Он слышит шаги Кастиэля и поднимает глаза. — Добрый вечер, лейтенант. Чем могу помочь? Кастиэль останавливается перед ним. — Я ищу Винчестера — военного медика Т-4. Мужчина задумчиво хмурит лоб. — Из тех, что занимались пополнением запасов, сэр? — Так точно. — Ясно. Мы их всех давно уже отпустили — часа полтора как. Около двадцати одного тридцати. Кастиэль недоуменно смотрит не него. Он не уверен, что правильно понял. Мужчина сминает тряпку и сует в карман штанов. На руках у него по-прежнему темные пятна. — Вам чем-нибудь помочь, сэр? — Нет, — отвечает Кастиэль. — Спасибо, это все. Мужчина кивает и отдает честь; Кастиэль поднимает руку к брови в ответ и разворачивается прочь. Он не знает, куда идет, но здесь оставаться он не может. Полтора часа назад. Немыслимо. Либо с Дином что-то случилось, либо он забыл. Кастиэль идет медленным размеренным шагом, в голове крутится все, что он планировал сказать, все, что репетировал сотню раз. «Дин, я повел себя опрометчиво, незрело, непрофессионально. Мое поведение было необдуманным. Я сожалею, что подверг вас опасности, и надеюсь, вы сможете простить меня». Голова идет кругом. Идти искать Дина по казармам уже поздно, да и делать так было бы крайне непрофессионально. Если только отыскать первого сержанта Мастерса и попросить его передать сообщение — но откуда знать, что Дин вообще с остальной частью? Быть может, произошло что-то страшное. Кастиэль не знает, что делать. Он обнаруживает, что уже ушел футов на пятьдесят дальше здания, где расквартирован, и поворачивает назад. По каске начинает барабанить легкий дождик, и когда Кастиэль ныряет за дверь, чтобы подняться по лестнице к себе на второй этаж, дождик перерастает в ливень, низко шумящий по камням мостовой. Кастиэль почти ожидает увидеть ждущего его на квартире Дина, но не находит его. Он снимает каску в ладонь и закрывает от дождя ставни.

7 октября 1944 г.

— …Новак! Кастиэль просыпается с тихим звуком испуга и в первое мгновение не понимает, где он. Мир обретает четкость: бетонные стены командного пункта батальона, разложенная на столе карта, прочие командующие по бокам от Кастиэля, майор Кэмпбелл с разгневанным лицом. — Простите, сэр, — выдавливает Кастиэль, моргая, чтобы прогнать сон. — Да что с вами такое?! — вопрошает Кэмпбелл прямо ему в лицо, и Кастиэль силится сохранять ничего не выдающий вид, пока вспоминает, что происходит. Сегодня второй батальон прорывается через линию Херцогенрата к Альсдорфу: поступили новые разведданные о позициях врага поблизости и… и… Кастиэль не помнит. Все смотрят на него со смесью замешательства и изумления. Боковым зрением он видит, как сдерживает улыбку лейтенант Каин. — Это вышло случайно, сэр, простите, — произносит Кастиэль натянуто. — «Это вышло случайно…» — да уж я, черт побери, надеюсь, что вы не станете засыпать посреди брифинга с целью нарушения дисциплины, старший лейтенант! Унижение растекается по венам Кастиэля жгучей волной, щеки и уши горят. Он смотрит мимо Кэмпбелла, вытянувшись и подняв подбородок. — Этого больше не повторится, сэр. — Точно, не повторится, — отрезает Кэмпбелл. — Соберитесь, Новак! Кастиэль сжимает зубы. — Да, сэр, — отвечает он, чувствуя, как горит лицо. Кэмпбелл с подозрением сверлит его взглядом, но, кажется, удовлетворяется выговором и возвращается к инструктажу, обрисовывая траекторию продвижения каждой из рот на восток. Кастиэль слушает, напрягшись так, словно Кэмпбелл может снова сорваться на него в любой момент. Он сжимает вместе ноги, игнорируя боль в покалеченном колене, даже хотя все вокруг стоят вольно, и крепко сцепляет за спиной руки, боясь расслабиться, чтобы снова не заснуть. Он не понимает, что произошло: он даже не помнит себя таким уж уставшим, чтобы так отключиться. Конечно, усталость есть, но она есть всегда: не сказать, что он как-то необычно изможден. Все должно было быть нормально. Но глаза болят, и в центре лба что-то болезненно пульсирует, требуя внимания. Нужно просто занять себя делом, вот и все. Когда офицеров наконец отпускают, Кастиэль поворачивается и уходит немедленно, не обращая внимания на оставшихся, собирающихся группками, чтобы обсудить предстоящие маневры. Он вполне находит общий язык с некоторыми из офицеров — ему нравится Габриэль, и Найоми можно терпеть, если не касаться темы гардероба, — но сейчас разговаривать ни с кем не хочется. Кастиэль не в настроении выслушивать бесконечные «В чем дело?» — «Все нормально?» — «Что случилось?» — не в настроении объяснять снова и снова, что ничего не случилось, все хорошо, он просто плохо спит. Он знает, что говорят: он еще в Англии слышал, как ветераны, вернувшиеся из Северной Африки, обсуждали, что на войне не спится и ты постоянно уставший, но некоторые не могут спать вовсе, даже когда выпадает такая возможность. И что, если ты начинаешь засыпать посреди дня, дела твои плохи. Кастиэль не хочет давать кому-то лишний повод судачить, что он не справляется. Унижение от выговора майора Кэмпбелла еще жжет кожу. Кастиэль не может прогнать из головы тот жуткий момент растерянности, когда он пришел в себя, понятия не имея, где он и что происходит; не может забыть неловкое молчание командиров вокруг, едва заметную улыбку лейтенанта Каина. Он сжимает губы и выпускает через нос задержанный вдох. Нет смысла думать об этом. Теперь уже это неважно, и больше этого не повторится. Он направляется к площади раньше времени, готовый дождаться там первых солдат и начать организовывать марш на Альсдорф, но, свернув за угол, вдруг видит Дина. Дин не выглядит больным или пострадавшим, не выглядит вырвавшимся из плена врага. Он выглядит немного уставшим, но кто не устал. Кастиэль идет по направлению к нему. По пути он думает, что стоит поначалу проигнорировать Дина, притвориться, что Кастиэль занят и у него миллион более важных мыслей, и наконец в последний момент запоздало обратить на Дина внимание, как будто Кастиэль чуть было вовсе не забыл о нем. Однако выходит совсем не так. Кастиэль быстро подходит к Дину широкими шагами. Тот поднимает глаза, когда Кастиэль уже меньше, чем в десяти футах от него. — Где вы, черт побери, были?! — требует ответа Кастиэль. Дин переносит вес с ноги на ногу, кривит рот. — Ой, простите, — отвечает он без тени раскаяния в голосе. Он разглаживает бока куртки, расправляя ее нижний край с видом почти скучающим. — Не получилось. Кастиэль останавливается перед ним, балансируя на грани недоверия и откровенной злости. — Это почему же?! Дин медленно выпускает воздух. — Не хотел приходить. — Прошу прощения?! — произносит Кастиэль, не успев одернуть себя — он всегда считал это бессмысленной фразой, к которой прибегают лишь от бессилия, но она вылетает невольно. Внутри появляется хорошо знакомое чувство занявшегося фитиля; унижение обжигает кожу, перерождаясь в раздражение и ярость. — Да — просто не хотелось видеть вас. — Дин небрежно дергает плечом и поворачивает голову, словно уже ищет повод уйти от разговора. — Не знаю… Я знал, что вы захотите устроить обсуждение, и не готов был к этим мучениям, поэтому решил избежать их вовс… Кастиэль вторгается в личное пространство Дина; в его душе кипит гнев. — Идите на хуй, Винчестер! — рычит он. Он готов был измениться, готов был идти на компромиссы! Он готов был просить прощения или уж по крайней мере сделать какой-то близкий к этому жест — достаточно близкий, чтобы Дин понял, что Кастиэль сожалеет о содеянном, — но вот он Дин: снова с этим налетом ленивого превосходства, со своим высокомерным безразличием. Взгляд Кастиэля зацепляется за разбитую губу Дина, за желтеющие бледные синяки. Дыхание сбивается. Но ударить Дина больше нельзя, поэтому Кастиэль стискивает кулаки и разворачивается прочь. Он уходит быстрым решительным шагом, стараясь увеличить дистанцию, пока не сделал какую-нибудь глупость. Он не бежит. Он считает шаги, пытаясь успокоиться за счет их ритма, но каждый шаг вызывает новую вспышку гнева. Кастиэль заставляет себя дышать ровно, думая: «Да как он смеет, как он, блядь, смеет! Когда я хотел всего лишь поговорить, признать свои ошибки! А он увиливает, избегает меня, отгораживается без всякой причины, когда я даже ничего не сказал, а потом еще и…» Кастиэль замедляет шаг, останавливается. Он не сделал еще и десяти шагов, но уже все понял. Он стоит спиной к Дину и какое-то время не двигается, чувствуя в собственных плечах напряжение, от которого едва не сводит мышцы. Ему хочется расслабиться, но он не знает как. Он не может успокоиться, не может заставить себя обернуться. Дин, как всегда, терпелив. Кастиэль начинает понимать, что, должно быть, конкретно облажался где-то — до всего этого, еще до Рекувранса. Что сказать в этой ситуации? Он оборачивается. Дин стоит в нескольких ярдах позади него, сунув руки в карманы. — Подленько, да? — говорит он. Тон у него все такой же скучающе-холодный, но теперь он звучит иначе. Тише. На площади тихо, пусто за исключением группки солдат, выходящих из жилого квартала в дальнем ее конце, но даже при этом Кастиэль едва слышит Дина с расстояния между ними. Кастиэль открывает рот. — Я лишь хотел сказать… — Неважно, что вы хотели сказать, — прерывает его Дин. — Я ведь не дал вам шанса, правда? Кастиэль знает, что надо на него посмотреть, но не может поднять глаз выше его ботинок. В горле поднимается горячий ком. Прокручивая в уме заготовленное вчера извинение — раскаяние в своей незрелости и непрофессионализме, в иррациональной ревности — Кастиэль понимает, насколько все это было мимо цели. — Ну вот такой уж я подонок, — говорит Дин без обиняков. Кастиэль переминается с ноги на ногу и уставляет взгляд за Дина. — Я… — начинает он и сглатывает. — Мне это плохо дается. Дин усмехается — горько и чересчур громко: — Да ну, сэр! Обостренным слухом Кастиэль улавливает шум с соседней улицы, постепенно приближающиеся голоса солдат, стягивающихся к площади перед выдвижением. С чувством, будто ступает на тонкий лед, он медленно направляется к Дину. — Я сам не понимаю, что делаю, — признает он, не глядя на Дина, и от правды этих слов холодные пальцы страха впиваются под ребра и все внутри тревожно сжимается. Он проводит ладонью по затылку. Этого он не репетировал. — Я не умею… откровенничать. Не умею приспосабливаться. Я не знаю, как реагировать — ни на что, — кроме как гневом. Если я — а часто так и бывает… я не знаю. Ничто из сказанного не выходит как нужно. Кастиэль мучительно осознает близость проходящих мимо солдат и двоих офицеров, спорящих на краю площади. Подъезжают две машины разведки: люди в них громко окликают кого-то, чьего имени Кастиэль не узнает. Всем существом ему хочется посмотреть на часы, потому что он знает: пора строить роту, — но просто так от этого разговора не уйти. Он нервно стреляет глазами по сторонам, стараясь дышать ровно. — Послушайте, сейчас нет времени на этот разговор, — прерывает Кастиэль собственные бессвязные попытки объясниться. Дин издает неопределенный звук, словно он так и думал, словно другого и нельзя было ожидать. Но чего еще можно было ожидать, затронув эту тему в утро, когда им впервые после Бреста предстоит вернуться на поле боя? — Но, — продолжает Кастиэль, — я бы хотел поговорить с вами. Позже. Если можно. Дин недоверчиво усмехается. — Вы хотите со мной поговорить, — повторяет он скептически. — О ваших чувствах. От честности уже ничего не потерять. Кастиэль делает глубокий вдох и с усилием заставляет себя поднять глаза к глазам Дина. На отмеченном синяками лице Дина еще заметно раздражение, но главным образом в линии его рта, в изгибе бровей сквозит усталость. — Нет, не хочу, — отвечает Кастиэль. — Но я должен вам. Дин закатывает глаза. — Ничего вы мне не должны. — Может быть. Но, мне кажется, мне это нужно. Дин смотрит на него с нечитаемым выражением в глазах. Он молчит долгое время, потом спокойно спрашивает: — А как насчет того, что нужно мне? Кастиэль моргает в замешательстве. — А что вам нужно? Дин пожимает плечами. — Не знаю… Может, и ничего. — Он снова сует руки в карманы и смотрит прочь через плечо. — Просто интересно, задумывались ли вы вообще об этом. Кастиэль смотрит на него, уже открыв рот и не зная, что ответить. Все, о чем Кастиэль думал, это как получить возможность извиниться. Он не задумывался, что Дин, может быть, и не хочет эти извинения слышать. Дин коротко выдыхает и снова возвращает взгляд на Кастиэля. — Вы, вроде, сказали, вы куда-то торопитесь, — говорит он с ударением. — Безотлагательные дела. Некогда разговаривать. Время не ждет. Это правда: площадь уже кишит суетящимися людьми, Кастиэль слышит на улице за ней рев двигателей подъезжающих машин разведки и грузовиков, кто-то громко созывает своих младших офицеров. Вот и сержант Миллиган подходит с половиной первого взвода солдат, горбящихся под тяжестью снаряжения. — Дин… — выдавливает Кастиэль. — Все нормально, — отвечает Дин. Он поднимает брови. — Поговорим потом, так? — В его тоне слышна колкость, и Кастиэль понимает, что произносил эти слова раньше. «Не сейчас, позже». Любой ценой уйти от разговора. Он гадает, сколько раз говорил это Дину. Тот факт, что он даже не может вспомнить, весьма показателен. — Если вы мне позволите, да, — отвечает Кастиэль. Дин дергает головой в направлении центра площади, где солдаты потихоньку начинают образовывать строй. — Ну так идите. Кастиэль делает неуверенный шаг назад, словно боясь, что Дин передумает, как только Кастиэль отвернется, но Дин только смотрит на него без интереса. Наконец Кастиэль берет себя в руки. Он разворачивается и уходит искать первого сержанта Мастерса, готовый строить роту. Поговорить с Дином можно позже: у них еще будет море времени.

9 октября 1944 г.

Каким-то образом Кастиэль умудрился позабыть, каково это. Как только начинают лететь снаряды, он вспоминает. — Очистить улицы! — кричит он, отталкиваясь от бетонной стены за спиной и слыша впереди голоса, призывающие прятаться, зовущие медиков, выкрикивающие приказы. — Все в укрытие! Первый снаряд оставляет дыру размером с автомобиль в стене жилого дома напротив, изрыгнув столб густого темного дыма, из которого заваливает кирпичами и мусором улицу. Второй подлетает ближе. Он ударяет в тротуар, выбив стекла в маленьком магазинчике на обочине, и Кастиэль чувствует отдачу в коленях. Он прижимает винтовку к поясу, ускоряет бег, берет в сторону в переулок, где его не будет видно, и вжимается в стену. Рядом у стены уже прячется несколько солдат второго взвода, вымазанных в грязи и запыхавшихся. — Лейтенант! — окликает его капрал Степп с дальнего конца ряда. — Какие будут приказы? Эти вопросы должны быть адресованы не ему. — Где лейтенант Ширли? — Не знаем, сэр, — потеряли связь, — встревоженно отвечает рядовой Спенсер. — Что нам делать? Господи… Все лучше и лучше. Кастиэль набирает в грудь воздуху. — Спенсер, Эллсворт, Консино, продвигайтесь к той стене и дайте подавляющий огонь! Степп — отведите своих вокруг, посмотрите, можно ли там пройти. Я вас прикрою. Басс? — Кастиэль оборачивается в поисках своего радиста. — Дайте мне четвертый взвод, скажите, чтобы продвигались к главному пути снабжения за церковь. И попробуйте найти Ширли с остатками второго взвода. — Он снова поворачивается и обнаруживает все еще сидящего за ним капрала Степпа. — Вы чего ждете? Вперед! Степп вскакивает на ноги и приказывает солдатам рядом готовиться. Кастиэль снимает винтовку с предохранителя и, пристроившись за углом осыпающегося кирпичного здания, резко разворачивается и стреляет. Два выстрела. Три. Степп со своим отрядом быстро выскакивает вперед, пробираясь через завалы на следующую позицию. Кастиэль медленно выдыхает, прижавшись к винтовке щекой, и продолжает делать выстрелы, пока не отскакивает пустая обойма. Он отстраняется и, уперев приклад в грудь, роется в кармане обвязки в поисках новой обоймы. Он кое-как отстегивает застежку — и пальцы нащупывают только ткань: в кармане ничего нет. Кастиэль замирает. Он смотрит перед собой невидящим взором, пытаясь придумать, что делать, и не сразу может заставить себя вернуться в реальность. Он прошел всю Омаху вообще без винтовки — он справится теперь без патронов. Кастиэль перебрасывает винтовку через плечо, пригнувшись под ремень, и уделяет несколько секунд тому, чтобы застегнуть карман («сегодня забудешь карман, завтра люк подводной лодки»). Проведя ладонью по каске, он снова пускается бегом. Они возвращаются на прежние позиции отделение за отделением, но это не отступление. Кастиэль отказывается называть это так. Надо просто найти другой путь. Половина второго взвода обходит огонь вражеских зениток и пробирается через почти полностью разрушенный квартал к перекрестку. Третий взвод сообщает по рации, что их сдерживает пулеметная позиция левее оси нападения, где-то между отелем и жилым комплексом, который виден дымящимся на горизонте после первой артиллерийской атаки. Четвертый взвод сумел сделать короткий рывок, но теперь заперт с двух сторон и ведет беспрерывный огонь, чтобы фрицы не высовывались и первый взвод смог пройти к ним на помощь и очистить позицию. От лейтенанта Ширли с остатками второго взвода так ничего и не слышно. Кастиэль, пригнувшись, бежит широкими шагами между грудами развалин, по пути осматривая местность: выбирая оптимальный путь, ища взглядом своих людей, высматривая характерный блеск орудий и вспышки с вражеских позиций впереди, торчащие из земли вилки S-мин. Он спотыкается на бегу, чуть не упав, и вдруг оказывается под обстрелом оглушительной пулеметной очередью. Он мгновенно ныряет в тень осыпающейся стены. Больное плечо ударяется о бетон, Кастиэль сдерживает стон и почти ползком на корточках пробирается к месту, где можно высунуть голову и осмотреться. Вот, наконец, первое отделение: Кастиэль видит солдат, пригнувшихся и присевших, попрятавшихся среди руин заброшенных магазинов на дальней стороне дороги. Он останавливается перевести дух; в ушах до сих пор стучат пули, отлетающие от кирпича вокруг, и Кастиэль рассеянно думает, как это странно, что в данный момент в его сознании спокойно и ясно. Он уже несколько недель еле держится на ногах, напряженный до предела, и вдруг, впервые после Бреста, он совершенно спокоен и бодр. Руки не дрожат. В этот момент, как раз тогда, когда Кастиэль начинает думать, что все под контролем, раздается глухой далекий шум, похожий не столько на свист, сколько на звук локомотива, идущего по тоннелю. Шум все усиливается, все приближается, так что Кастиэль начинает чувствовать его всем телом, в костях. Он даже не успевает просчитать, каким образом сюда может добить железнодорожная пушка из Эшвайлера, потому что это именно она и есть. — В укрытие! — кричит он, и его крик теряется в грохоте удара снаряда. Ударная волна едва не сбивает Кастиэля с ног: земля под ногами резко дергается, и он вскидывает перед лицом руку. Он бежит, пригнув голову и слыша, как гремят и плюют металлом отдаленные орудия. Он спешит туда, где отчаянно разбегается первое отделение. Воздух наполняется глухим звуком, перерастающим в вибрацию, сотрясающую фундаменты зданий вокруг. Кастиэль добегает до сержанта Харвелла, хватает его за куртку и взволакивает на ноги, крича «Прочь с улицы — бегом, бегом!» до срыва голоса — и в верхние этажи здания, от которого только что прибежал Кастиэль, попадает следующий снаряд. На несколько секунд он оглушает Кастиэля. Мир пронзительно звенит и вибрирует, стекла лопаются, и с неба падают обломки размером с голову. — Двигайтесь! — кричит Кастиэль, следуя за разбегающимися в укрытия солдатами второго взвода. Раздается шипящий рикошет шрапнельного дождя, и Спенсер впереди падает. — Спенсер! — восклицает Кастиэль и хватает его за воротник, готовый взвалить себе на плечи и унести, но Спенсер вообще не реагирует. Его взгляд стеклянный, невидящий, голова перекатывается набок. Под левым ухом у него темная дыра размером с монету. Кастиэль выпускает воздух. — Черт… — Он бросает Спенсера обратно на землю и поворачивается, готовый бежать, но в последний момент медлит. Он возвращается и обшаривает карманы обвязки Спенсера, пока не находит запасные обоймы для винтовки. Спенсеру они уже не понадобятся. У плеча Кастиэля вдруг откуда ни возьмись оказывается Басс. — Сэр, Бейкер три-первый на линии… Воздух все гремит и гремит. Кастиэль отбегает в укрытие вместе с Бассом: вдвоем они вжимаются в проем двери, чтобы убраться с улицы. Кастиэль берет передатчик рации и прижимает его щекой к плечу, чтобы свободными руками зарядить винтовку. — Командующий Бейкер на линии — каков ваш статус? Прием. Из рации раздается голос Эстера: — Это Бейкер три-первое — нас держат на перекрестке две вражеские позиции. Бейкер четыре не может прорваться дальше, Бейкер три не может эффективно выйти в атаку — запрашиваю… Раздается нарастающий визг летящего снаряда, и Кастиэль пригибает голову, прижав винтовку к груди. Сразу за ударом следует дождь из зенитных снарядов, низкий свист и разрывы которых похожи на петарды в сравнении. — …повторяю, артиллерийская поддержка не требуется, нужна огневая мощь для очистки позиции, — продолжает Эстер и начинает называть координаты. Кастиэль лезет в карман за картой, не спуская глаз с улицы и повторяя в голове координаты, чтобы не забыть: ноль девять семьдесят три, пятьдесят пять ноль два. Он легко находит на карте это место между церковью и площадью. — Бейкер три-первое, это командующий: направляю к вам Бейкер два-первое для огневой поддержки в атаке, как поняли? — Вас понял, сэр. Нарастает новый свист, слышен крик «Летит!» — и снаряд разрывает полотно дороги, подняв фонтан камней и кусков асфальта. Кастиэль прижимается к стене, жмурясь в облаке густой серой пыли. Пулеметная очередь вблизи трещит и трещит. — Расчетное время прибытия — десять минут, — продолжает Кастиэль в передатчик. — Держите позицию. — Принято. Кастиэль колеблется. Ему совсем не хочется давать Эстеру дополнительные поводы для сомнения, но, черт возьми, это важно. Нельзя просто закрыть глаза на то, что лейтенант Ширли с половиной второго взвода исчез неизвестно где. — С вами не связывался Бейкер два-шесть? — Никак нет. Блядь… Кастиэль морщится. — Принято. Конец связи. Он отдает передатчик, и Басс поправляет оборудование на спине. Они двигаются вместе проверенным маршрутом сквозь темные клубы дыма. Второе отделение обходит справа, прорываясь сквозь опустошенные здания, скрипящие и стонущие в области фундамента. Они разделяются по центру, продвигаясь гуськом по переулкам и выстраиваясь в длинную линию перед тем, как пересечь площадь. Земля под ногами сотрясается слабой дрожью, пока Кастиэль бежит, прижав винтовку к телу. Люди прорываются вперед, дальше, бросая в окна гранаты, вышибая двери и врываясь в здания с поднятыми к плечам винтовками, наступая, как хорошо смазанная машина. Следующая улица направо выводит их к перекрестку; второе отделение следует этим путем через обломки и обнаруживает разбросанный впереди третий взвод. Вдалеке раздается глухой выстрел зенитной пушки, сопровождаемый стрекотом пулеметной очереди. Слышен срывающийся голос Эстера. Кастиэль замедляет бег. Он поднимает руку, давая второму отделению знак остановиться, и кричит через плечо: — Харвелл — вдоль стены с Армстронгом и Эллсвортом! Степп и Бирси — прикрывающий огонь! Остальные — со мной! Харвелл со своим отрядом убегает первым, держась кирпичной кладки. Кастиэль срывается с места следом. Поначалу они бегут не спеша, затем набирают скорость перед тем, как выбежать на перекресток, где идет перестрелка и в воздухе стоит непрерывный треск. Кастиэль быстро осматривается на бегу: одна огневая группа спряталась за грузовиком; другую видно только по дулам винтовок, мелькающим в окне рядом; среди обломков притаились снайперы; откуда-то слева перекрестка слышится панический голос лейтенанта Эстера, направляющий солдат третьего взвода на позиции. Кастиэль со всех ног бежит к Эстеру и останавливается рядом, едва не врезавшись в стену, за которой тот прячется. — Что тут у нас? — спрашивает Кастиэль. — Как минимум две 88-миллиметровые зенитки левее оси плюс позиция пулеметчиков — сложно сказать сколько людей: как минимум двое-трое. Плюс стрелки справа от оси, в дальней части парка, вон там — видите? Они ведут подавляющий огонь. Кажется, только из винтовок, но там есть парочка метких, так что мы не можем высунуться. — Эстер резко выдыхает. — Алистар с четвертым — по другую сторону перекрестка вон там, но не может прорваться и обеспечить поддержку, потому что на подходе сюда они в поле зрения той второй позиции. И повернуть назад, чтобы обойти с фланга, не могут из-за чертовой железнодорожной пушки. Кастиэль медленно выдыхает сквозь зубы. — Принято, — отвечает он медленно, изучая взглядом обе позиции. На второй вражеской позиции вспыхивает дуло; первую Кастиэль просчитывает по траектории снарядов. Люди рассредоточены: вот лежит на животе Холлидей, уперев в плечо свой Томпсон с криво расставленной на земле треногой; вот сержант Этеридж, готовый стрелять из-за почерневшего от пожара грузовика; вот Винчестер… крепко сжимает в руках сумку-аптечку, напряжен. На подбородке у него кровавый развод, руки в темных пятнах. — Каков приказ, сэр? — спрашивает Эстер, и Кастиэль слышит снисхождение в этом «сэр». Ему нет дела до гордыни Эстера в ситуации, когда тот оказался зажат врагом, не в силах справиться самостоятельно. Кастиэль не обращает на нее внимания. — Дыму! — командует он. — Вон туда… — он указывает, — и туда, за угол! Они ожидают атаки, так что откроют огонь — мы продвинем третье отделение вперед, словно атакуя вторую позицию. Первое отделение их прикроет, но стреляйте левее. В районе того центрального здания у них самое уязвимое место, так что, если они среагируют так, как должны, они двинутся на его защиту, и это даст четвертому взводу шанс прорваться. — Он поворачивается к Эстеру, чтобы убедиться, что тот понимает план, и замечает его хмурое выражение лица и скривленный рот. — Что? — Ничего, — отвечает Эстер и отводит глаза. — Просто… хороший план. Кастиэль прищуривается. — Я рад, что вы одобряете, — отвечает он холодно. — Готовы исполнять? Эстер ощетинивается: — Готов. Кастиэль жестом подзывает Басса и передает Алистару команду к готовности наступать, как только они переведут огонь влево. Затем они с Эстером приступают к выполнению плана, взяв под командование по два отделения каждый. Кастиэль берет на себя третье отделение и остаток второго взвода, передает им команды, сообщает сигнал и распределяет людей ждать. Сержант Этеридж нетерпеливо переминается с ноги на ногу, сжимая в руке дымовую шашку. Рядом с ним рядовой Рот взволнованно теребит рукава армейской куртки. Кастиэль размеренно дышит и следит за движением по ту сторону перекрестка. У них только одна попытка. Все затихло: ни с той, ни с другой стороны никто не стреляет. От этой тишины пропитанный кирпичной пылью воздух кажется еще тяжелее. Кастиэль разминает пальцы на винтовке. Он бросает взгляд на командиров отделений. — По моему сигналу, — командует он. Он снимает винтовку с предохранителя, сжимает дерево в пальцах. Набрав в грудь воздуху, он вскидывает винтовку к плечу и начинает стрелять. На долю секунды грудь Кастиэля стискивает страх. «Черт, не клюнули… — думает он. — Все пошло не по плану!» Он стреляет, и стреляет, ожидая, когда же подстрелят его, и тут впереди — прямо перед ним и по всей линии фронта — взрываются белыми вспышками фосфорные бомбы. Раздаются выкрики по-немецки, над землей поднимается бледный дым, грохот пулеметных очередей возобновляется, люди вскакивают на ноги. Кастиэль стреляет, чувствуя отдачу винтовки в плечо. Впереди слышен глухой удар миномета. — Вперед! — кричит Кастиэль и стреляет снова. Осталось три патрона. Он взводит предохранитель, набрасывает ремень винтовки на плечо и уводит людей за собой в клубящийся дым. На бегу Кастиэль чутьем регистрирует присутствие Дина впереди справа. Он не смотрит в ту сторону. По другую сторону перекрестка не прекращаются пулеметные очереди, призванные сдержать немцев. Кастиэль ускоряет бег, зенитки палят и палят, над головой летят снаряды, пронзительно свистя и подрывая землю вокруг. Люди бегут со всех ног, не замедляясь, пока не достигают дальней стены у парка, где расположилась за сетчатым забором вторая вражеская позиция. В этот момент очередью пулеметного огня срезает Холлидея. Он содрогается, когда металл пронзает его плечо, живот, руку, ключицу, и складывается, как карточный домик. — Контакт справа! — кричит Этеридж. — Одна жертва! Прежде чем Кастиэль успевает раскрыть рот, голос Сомнера позади зовет медика и мимо проносится Винчестер, готовый нырнуть туда, где свистят, проделывая дыры в кирпиче, пули. Кастиэль, не раздумывая, инстинктивно хватает Дина за одежду и затягивает его обратно за стену, удерживая рядом с собой. — Ждите! — рявкает он, когда Дин возмущенно пытается вырваться. Кастиэль не пускает его. — Ждите, — повторяет он снова. Дин встречается с ним взглядом: в его глазах читается смесь возмущения и гнева, губы плотно сжаты, однако больше он не вырывается. Он стискивает рукой аптечку и оглядывается туда, где корчится на земле в растекающейся луже крови Холлидей. Кастиэль отпускает Дина ровно настолько, чтобы сдернуть с пояса гранату. — Сомнер и Винчестер — за раненым! — командует он и вскакивает на корточки, готовый к действию. — Этеридж, Рот — подавляющий огонь! Он выдергивает чеку, отпускает рычаг, перекатывает гранату в руке — одна секунда — ладонь потная — две секунды, — вскакивает на ноги и, замахнувшись, бросает. Стрельба за изгородью начинается снова, угрожающе громко треща в сторону Кастиэля, и он ныряет за стену, сдернув винтовку с плеча. Слышен громкий хлопок — и Дин убегает. Он падает на колени среди мусора обломков, тут же нащупав двумя пальцами пульс Холлидея, затем подхватывает его под руку и бедро, чтобы взвалить на плечи и унести еще до того, как подоспевает на помощь Сомнер. Кастиэль встает позади с винтовкой у плеча, чтобы прикрыть его, и стреляет в дым и падающие листья.

11 октября 1944 г.

Впервые за весь день в батальоне тишина и покой. Все последние несколько дней идет тяжелый прорыв через Херцогенрат, железнодорожная пушка за Эшвайлером преследует 29-ю дивизию всю дорогу, и нет даже намеков на то, чтобы кто-нибудь подобрался на расстояние, с которого можно было бы нейтрализовать ее. Они в основном очистили территорию вокруг Альсдорфа, но в городе еще осталось несколько опорных пунктов противника, и 116-й отошел перегруппироваться, пока разведка уточняет детали того, что именно их ждет завтра. Стоя на обочине дороги, Кастиэль подавляет зевок и трет глаза рукой. Между пальцев тлеет позабытая сигарета. Время — около двух часов утра. Иногда он считает часы, но сейчас он утратил им счет. Он смутно помнит, как задремывал на заднем сиденье машины разведки, как потерял нить разговора с Алистаром, однако как следует он не спал уже много дней. По крайней мере, он не помнит, чтобы спал, но точно сказать уже трудно. Трудно даже думать об этом: у него есть куда более важные задачи. Нужно написать еще несколько рапортов о последних маневрах роты; нужно что-то сделать с этой тревожащей тенденцией лейтенанта Ширли убегать с половиной взвода, не взяв с собой рацию; карман Кастиэля оттягивает обрывок бумаги с надписью «лейтенант Уоллас»; и в ночи, тишина которой напоминает не столько перемирие, сколько затишье перед бурей, Кастиэль постоянно ждет следующего удара. И помимо всего этого, еще Дин. Кастиэль выдыхает и поднимает сигарету к губам, но не доносит ее. Его рука рассеянно замирает на полпути; глаза прослеживают длину улицы, разбитые окна с движущимися внутри тенями, группу людей в дальнем конце дороги, темноту… Сегодня всем приказано потушить свет: они слишком близко к вражескому фронту. Вдалеке, возле самой луны, виден слабый мерцающий свет сигнальной ракеты. Кастиэль наконец подносит сигарету ко рту и затягивается, но ощущает лишь слабый кисловатый вкус папиросной бумаги. Он опускает бычок и, бросив взгляд на его потухший кончик, выбрасывает его на землю. К северу от позиции роты снова начинается беспорядочный треск отдаленной стрельбы, за которым вступает стук находящих свои цели минометов. Кастиэль оглядывается через плечо на ближайшее из зданий, где расквартирован второй батальон. Рота Фокс патрулирует местность где-то между местом ночлега полка и Нойвалером; на часах на северо-западной границе стоит Авель. Тем временем Бейкер ночует в заброшенных квартирах и опустевших домах, чтобы хоть немного отдохнуть перед продвижением дальше. Где-то в одном из этих зданий — Дин, еще не спит, так как ранее этим днем они нашли запас медикаментов, который требовалось рассортировать. Пойти разыскать его сейчас было бы так просто… Кастиэль смотрит на часы. Два тринадцать. Он опускает руку, нервно сжав пальцы в кулак. Рассеянно он думает, что не помешало бы покурить, хотя во рту и так кисло от табака и дыма. Вдалеке за позицией усиливается и затихает пулеметная очередь. Кастиэль заставляет себя принять решение и сворачивает к домам второго батальона. Он помнит нужное здание: высокое, узкое, с бетонными ступенями, ведущими ко входной двери. Оно поделено на квартиры; медперсонал расположился наверху. Кастиэль заходит. Он медленно поднимается по лестнице, скользя рукой по перилам и чувствуя под пальцами неровности древесины. На втором этаже вправо от лестницы ведет слегка кривой коридор, оканчивающийся ступенькой перед тремя дверьми. За первой дверью — пустынная темная парадная. На север выходит широкое окно. Попадающий через него тусклый красноватый свет трассера и отдаленной перестрелки обрисовывает контуры мебели в помещении, кучи медицинских принадлежностей, которые еще предстоит рассортировать, и спину Дина. Он сидит у окна — на стуле или ящике, Кастиэль не может разобрать. Его плечи напряжены, руки медленно двигаются, скручивая в рулон марлевый бинт. Кастиэль останавливается в дверях. Он сует руки в карманы штанов и прочищает горло. — Добрый вечер, — произносит Дин, но его обычная небрежно-дерзкая манера кажется несколько искусственной. На Кастиэля он не смотрит. Тот переминается с ноги на ногу. — Где остальные? — По соседству. Я велел им поспать, пока заканчиваю разбор медикаментов, — говорит Дин. Он все наматывает бинт. Пальцы Кастиэля находят острое распятие в кармане брюк. «По соседству». Это совсем близко. Стены тут, должно быть, тонкие. Если хоть кто-то там, за стеной, не спит… Кастиэль пресекает эту мысль. Они с Дином избегают друг друга уже слишком долго, и страдает от этого не только душевное спокойствие Кастиэля: страдает сплоченность всей роты — ведь они с Дином должны работать в команде. Ситуацию нужно разрешить. Кастиэль внутренне собирается. — Сейчас подходящее время поговорить? — спрашивает он натянуто. Дин наконец поднимает глаза. Какое-то время он молча смотрит на Кастиэля. Под его взглядом Кастиэль чувствует себя ничтожным. — Не хуже любого другого, — отвечает наконец Дин, медленно поворачивая в руках бинт. Кастиэль проходит в комнату. Половицы под ногами скрипят и затихают. Он набирает в грудь воздуху для храбрости — и понимает, что не знает, с чего начать. Он медлит, приоткрыв рот. Стоило бы, наверное, начать с «я сожалею», но уже от мысли о том, чтобы произнести эти слова, в животе скручивается холодный страх. Кастиэль сглатывает. Дин отводит взгляд. Он все продолжает аккуратно сматывать бинт, едва заметно двигая руками в красноватом свете из окна. «Я сожалею», — репетирует Кастиэль мысленно. Он набирает воздуху, открывает рот. «Я сожалею». Слова застревают комком в горле, так что он давится ими. Он снова сглатывает комок. «Я сожалею». Дин усмехается. — Черт меня побери, сэр, — произносит он. Кастиэлю видны очертания его силуэта и как он качает головой, глядя на руки. — Это самый молчаливый разговор на моей па… — Он ревновал к тебе, — произносит Кастиэль тихо. Руки Дина замирают. Кастиэль собирался сказать совсем не это. Ему хочется забрать эти слова назад или выйти из комнаты, не говоря больше не слова. Долгое время между ними висит тишина. Дин не шевелится. Кастиэль стоит в нескольких футах от него в темноте, глядя в окно на безлюдную дорогу. Наконец Дин подает голос: — В смысле… — Нет, — отвечает Кастиэль поспешно, сообразив, о чем подумал Дин, — о том же, о чем и он сам, когда впервые услышал об этом. — Нет — не в том смысле… — Кастиэль умолкает и роняет взгляд. — Он осуждал меня за то, что я проводил время с тобой. Переживал, что, если настанет момент выбирать, ты или он, я выберу тебя. Дин смотрит на него. Прочесть выражение его лица в темноте трудно, но, когда он произносит «Это смешно», — по его тону очевидно, что он не верит. Кастиэль наклоняет голову. Даже мило, что Дин сохраняет подобную веру в него, несмотря ни на что. — Я так и сказал ему, — говорит он, не глядя на Дина. — Что это смешно, что он для меня всегда первый — что, будь я поставлен перед выбором, я выбрал бы его… И это была ложь. Кастиэль выдыхает. Вот оно, высказано вслух, так что теперь ничего уже не забрать назад. Дин притих. Кастиэль не слышит даже его дыхания. Единственные звуки — треск пулеметной очереди вдалеке, да выстрелы легкой артиллерии, порождающие туманные вспышки красноватого света на горизонте. Дин виден лишь силуэтом на фоне неба. — Я выбрал тебя, — говорит Кастиэль просто. Ему все лучше удается говорить о важном как о ничего не значащем. Он сосредотачивается на дыхании, глядя на кроваво-красный горизонт, пока не начинают болеть глаза. — И тогда потерял его. И, хотя умом я понимаю, что эти события не связаны… — Он делает медленный глубокий вдох. — Ощущаются они как причина и следствие. Дин молчит долгое время. — Я не знал, — отвечает он наконец. Его голос звучит ниже обычного. — Что вы выбрали меня… — Боковым зрением Кастиэль видит, как Дин опускает моток бинта на колени. Кастиэль смотрит в пол. — Ты и не должен был узнать, — бормочет он и роется в кармане в поисках портсигара — не столько потому, что хочется курить, сколько потому, что нужно чем-то занять руки. Он уже слишком давно стоит неподвижно, так что веки начинают опускаться сами собой и плечи ноют от недостатка сна. — Почему? — спрашивает Дин. Кастиэль молчит. Он смотрит на Дина, затем снова на портсигар, который достал из куртки. На вопрос он не отвечает. Он не знает даже, что можно ответить. Единственное, о чем ему думается, это о том моменте, когда Дин с ножницами в руке нежно прочесывал пальцами его волосы и все существо Кастиэля тянулось к нему, как ива к воде. Кастиэль открывает портсигар и обнаруживает, что сигарет нет. В последние дни он курит столько, что в портсигаре остался только сентиментальный окурок из Омахи, и в данный момент Кастиэль так устал, что подумывает докурить и его. Все равно неизвестно, попадет ли он когда-нибудь домой. Какая разница… Он с резким щелчком захлопывает портсигар. — Прости меня, — просит Кастиэль, не глядя на Дина. Он делает глубокий вдох. — И… пожалуйста, не думай, что я пытаюсь найти оправдание своим поступкам. Я просто хочу, чтобы ты понял. — Руки дрожат, и Кастиэль прячет их вместе с портсигаром в карманы брюк. — Я никогда не считал, что виноват ты, Дин. Просто вести себя так было проще, чем признать, что виноват я сам. Несколько мгновений Дин молчит. Потом тихо, едва слышно, произносит «Блядь…» и смотрит в сторону. Кастиэль поднимает голову. Дин медленно выпускает воздух, словно сдувается. Он смотрит в окно. — Вы были влюблены в него, да? Этот вопрос настолько удивляет Кастиэля — тем, почему из всего разговора Дин вынес именно это, с чего он вообще это взял и почему это важно, — что Кастиэль даже не сразу отвечает. — Нет, — говорит он наконец, и понимает, что заминка прозвучала как неуверенность. Дин не отвечает ничего. Кастиэль знает, что он не верит. — Нет, — повторяет Кастиэль снова, тверже. — Нет, не был. Хотя от этого снова становится тесно в груди — настолько, что подступает тошнота, заставляющая сомкнуться горло, — Кастиэль вспоминает последние десять лет своей жизни, как кадры кинопленки. Танцы в городской ратуше, где Иниас флиртует со смущающимися красавицами в выглаженных жакетах, пока Кастиэль неловко мнется рядом; пересуды в школе о последнем субботнем свидании Иниаса; посиделки на крыльце долгими летними вечерами, когда они болтали обо всем на свете, пока Кастиэль втайне презирал себя, проклиная свою ненормальность. К началу базовой подготовки пять лет назад чувство походило уже не столько на свежую рану, сколько на давно заживший перелом, лишь время от времени напоминавший о себе притупленным спазмом. — Быть может, когда-то — давно, — но… — Кастиэль умолкает. — Я не знаю. — Он смотрит под ноги. — По правде говоря, я даже не уверен, что узнал бы это чувство. Дин вздыхает. — Ясно. — Ясно? — повторяет Кастиэль, наморщив лоб. — Да, ясно… ладно? — повторяет Дин. Он отворачивается от Кастиэля, и даже в темноте, в тенях и очертаниях, Кастиэль различает, что он уронил голову на грудь. — Черт… Что ты хочешь, чтобы я сказал, Кас? Кастиэль думает: «Что угодно другое». Вслух он этого не говорит. Он не говорит ничего. В голове у него звенит «Кас», словно в оглушительные доли секунды после разрыва бомбы. Дин продолжает: — То есть, я понимаю, ладно? Я все понимаю — просто… — Он осекается, но Кастиэль знает, что он хочет сказать. — Это ничего не меняет, — заканчивает за него Кастиэль пустым голосом. Дин смотрит на него, и по тому, как он выдыхает, Кастиэль понимает, что угадал. — Это меняет кое-что, — произносит Дин — чем удивляет Кастиэля. По крайней мере, в его голосе больше нет былой холодности. — Но дело не только в этом. Ведь даже и раньше — до того, что случилось… — говорит он, осторожно выбирая слова, и его голова шевелится, словно он бросает быстрый неуловимый взгляд на Кастиэля. Когда он говорит, его голос сопровождается низким свистом, от которого встают дыбом волосы на загривке, и в первую секунду Кастиэль думает: «Как он это делает» — и в этот момент понимает. — От окна!!! — перебивает он, дернув головой к Дину и глядя на него огромными глазами. Нет никакого ощущения замедленного кадра — все происходит молниеносно. Рука Дина вдруг оказывается у Кастиэля под воротником, ухватив его за куртку, и мир растворяется в горячей белой вспышке. Кастиэль больно ударяется о доски, из раненого плеча стреляет ослепляющая боль, и Кастиэль чувствует, что оказался на полу под тяжелым весом Дина. В ушах звенит. Когда слух возвращается — поначалу нечеткими урывками, — до Кастиэля доносятся крики с улицы: «Медик, нужен медик! Очистить улицу, все в укрытие!» Вдали слышны удары. Кастиэль моргает, потеряв ориентацию. Раздается еще один оглушительный удар, теперь чуть дальше, но здание вокруг все равно содрогается так, что с пола взлетает толстый слой серой пыли, — и Кастиэль понимает, что оставаться здесь нельзя. — Дин, — выдавливает он, пытаясь сдвинуться под весом Дина. Кастиэль нащупывает рукой его плечо и пытается побороть приступ паники, вдруг осознав, что с тех пор, как Дин оттолкнул его на пол, он так и не пошевелился. — Дин… Дин со стоном шевелится. — Оу… — Дин! — восклицает Кастиэль, облегченно выдохнув. Он жив… Они живы. — Все нормально? — Волшебно, сэр. — Дин отталкивается от пола, и Кастиэль помогает ему слезть с себя. Кастиэль поднимается на ноги, хватает с пола винтовку и набрасывает ее на плечо. В этот момент поблизости взрывается следующий снаряд, и пол под ногами вибрирует. Кастиэль инстинктивно пригибается с замиранием сердца от мысли, что рухнет весь дом. При этом он ловит себя на том, что почему-то протянул руку к Дину, на котором нет каски. — Нужно убираться — скорее! — Не могу не согласиться, сэр! — отвечает Дин. Он спешно хватает сумку-аптечку и рулон бинта, который уронил при взрыве, и нахлобучивает на голову каску с болтающимися ремешками. Вместе они выбегают из комнаты. Они сбегают по лестнице среди удушающей пыли и выскакивают на полуразрушенную улицу. Кастиэль бежит впереди и быстро заглядывает за угол дома с винтовкой у плеча. Убедившись, что впереди нет врага, он поднимает руку, чтобы дать Дину сигнал о том, что путь безопасен — настолько, насколько он может быть безопасен под артиллерийским обстрелом. С момента удара последнего снаряда прошло секунд сорок. Дин держится рядом, ожидая приказа командира. Они двигаются слаженно, словно связанные. Пятьдесят секунд. На улице теперь мертвая тишина. Одна минута. — Раненым нужна помощь, но именно момента, когда мы высунемся, они наверняка и ждут, — говорит Кастиэль, не оборачиваясь на Дина. Он чувствует массивность его плеч за своими плечами: они стоят спина к спине. — Идите помогите им, но, если услышите хоть намек на приближение следующего, убирайтесь с улицы немедленно. Это ясно? — Да, сэр. — Идите! Дин колеблется. Он разворачивается вполоборота и протягивает руку, словно чтобы удержать Кастиэля, но в итоге не касается его, замерев рукой в нерешительности у его локтя. Он ничего не говорит. При взгляде на него что-то сжимается у Кастиэля в горле. На лице Дина написано сомнение. Кастиэль сглатывает. — Позже! — обещает он — искренне. — Сейчас идите! Дин кивает. Он убегает прочь, а Кастиэль, опустив винтовку, отправляется в противоположную сторону, где расквартированы солдаты. Когда волна шока от неожиданного обстрела проходит, кругом поднимается суета и крики: кто-то зовет на помощь, со всех сторон слышатся выкрики младших офицеров, пытающихся собрать свои отделения. Первым Кастиэль находит второй взвод и сержанта Гарригана, приказывающего людям оставаться в укрытиях. — Гарриган! — окликает его Кастиэль, подбегая. — Потери? — Пока не знаю, сэр, — первое отделение собрано без потерь, но остальная часть взвода еще разбросана. — Где Ширли? — Не знаю, сэр. Кастиэль резко выдыхает. Отлично… Он снова поворачивается к Гарригану. — Посчитайте всех, и пусть остаются в укрытии. Обстрел может возобновиться в любую минуту. Постарайтесь связаться с Ширли, а я скоро вернусь. — Принято, сэр. Кастиэль пробегает дальше по улице. Как можно быстрее перебежав дорогу и придерживая рукой каску на всякий случай, он стучит в дверь небольшого квартирного дома с выбитыми стеклами. — Бейкер-первый, это шестой, вы там?! — кричит он. Поначалу ответа нет. Потом Кастиэль слышит шорох за дверью, и наконец она распахивается. За нею оказывается Кевин Тран с перепачканным кровью лицом. — Сэр… — произносит он. — Тран! — Кастиэль протискивается мимо него. — Что у вас тут? Внутри Кастиэль находит Морвея, лежащего на деревянном столе и сжимающего до побелевших костяшек руку Спенглера, пока сержант Харвелл, задрав его куртку, ковыряется в красных порезах, из которых на ремень штанов Морвея стекает кровь. Морвей встречается глазами с Кастиэлем и улыбается дрожащей улыбкой. — Все в порядке, сэр! — произносит он сквозь зубы. Рядовой Тран оборачивается к Кастиэлю. — Поймал шрапнель от второго удара — как минимум три осколка. Сложно сказать, насколько глубоко. Кастиэль кивает. Тяжело оторвать взгляд от хлещущей из ран крови, хотя Харвелл изо всех сил пытается вытирать ее, прижимая раны промокшей красной тряпкой. — Еще пострадавшие? — спрашивает Кастиэль. — Капрала Соренто задело в плечо, но ничего серьезного, и, гм… Спенглер долбанулся головой о стол, пока прятался, — говорит Тран с невозмутимым выражением лица. — Хорошо. Где Вирджил? — Здесь. — Из соседней комнаты появляется лейтенант Вирджил с поседевшими от пыли волосами и охрипшим от дыма голосом. — Первый взвод весь на месте. Какие будут приказы? — Ждите, пока посчитаем всю роту, и оставайтесь в укрытии — дополнительные жертвы нам не нужны. Вирджил кивает. — Вас понял. Снаружи слышатся крики, предупреждающие о приближении следующего снаряда, и Кастиэль падает на колено, укрывшись у стены за массивным комодом. Он прикрывает рукой голову и смотрит через открытую дверь, как снаряд попадает в здание через дорогу, разрушив два верхних этажа. Дальше увидеть не удается, потому что сверху сыплются обломки стены размером с голову и в лицо летит удушающая пыль. Кастиэль вдыхает в локоть, которым прикрыл лицо, чувствуя не столько запах дыма, сколько отдающий плесенью запах военной формы, и ждет, когда закончится обстрел.

12 октября 1944 г.

Открытые поля, прямая видимость как минимум на милю для артиллерии с юга. Дома, расположенные дугами вокруг центра города, и почти никакой видимости из центра: если противник подойдет с флангов, его не увидеть. Сплошные дома. Кастиэль помнит, как отдавал приказ проверить каждое здание, но сам он был занят на брифинге батальона, так что не может сказать, насколько тщательно приказ был выполнен. Он доверяет своим людям — конечно доверяет, — но все они уставшие. А спрятаться в укромном местечке, оставшись незамеченным, врагу так просто. Он может выжидать, пока Шлайбах сочтут безопасным, а затем развернуть в одном из этих окон пулеметную позицию. В любом из этих окон. Во всех окнах. Взгляд Кастиэля скользит по улице, выхватывая окна одно за другим, ища в них металлический отблеск дула или треноги, пулеметного ствола или снайперской винтовки. Просто из осторожности. — …ак! Господи. Новак! Кастиэль вздрагивает и невольно отступает на два шага. Рука сама собой хватается за винтовку, но, прежде чем он успевает поднять ее, он видит Габриэля. Кастиэль выдыхает. — Капитан, — произносит он, роняя винтовку обратно на ремень. — Прошу прощения, я… — Ничего страшного, — отвечает Габриэль, выручив его, потому что Кастиэль понятия не имел, как закончить фразу. Он помнит, чем был занят, но вслух это прозвучит безумно. Габриэль поводит плечами и опускает голову набок, чтобы размять шею. — Господи, меня только послушать — как старик какой-то… — жалуется он. — Как вы держитесь? — Нормально, — отвечает Кастиэль. — Правда? А Аахен — вы просто… — Габриэль выжидательно умолкает на половине фразы. Следует пауза. — Нормально, — повторяет Кастиэль снова. — Ну да. А как еще… — Габриэль оглядывается через плечо на улицу. — Я тоже. — Глубоко вздохнув, он смотрит на Кастиэля с победоносной улыбкой. — И все же. Пока самый слабо защищенный подход к цели, а? Как там говорят: нет худа без добра. Полдела сделано! — Безусловно, — отвечает Кастиэль. Хоть они и друзья, он помнит о более высоком звании Габриэля, поэтому не упоминает ни их постепенное приближение к корабельной пушке Эшвайлера, ни тот факт, что подступ к Ахену лежит через Вюрзелен — островок между ними и целью, который следовало бы окружить с флангов вместо того, чтобы пытаться прорваться через это узкое горлышко напрямик. Вместо этого он спрашивает: — Как показывают себя ваши новобранцы? — О, шикарно… У меня больше вчерашних призывников, чем я в состоянии переварить, но, наверное, все лучше, чем совсем никого. Кастиэль прекрасно его понимает. — Я вчера потерял четверых, — делится он невзначай. — Четверых?! — удивленно восклицает Габриэль. — Твою мать… Что ж они сделали? Кастиэль неопределенно пожимает плечом. — Трое решили, что могут нейтрализовать пулеметчика самостоятельно. Четвертому просто не повезло. Габриэль покачивается на каблуках. — Жаль слышать, приятель. Что-то мелькает в периферийном зрении Кастиэля, и он поворачивает голову, чтобы посмотреть, что это, но там уже ничего нет. — По крайней мере, это послужило уроком для остальных, — отвечает он, ненавидя сам себя за то, что дошел до такого образа мыслей. Погибли четыре человека — их родные получат похоронки — но зато остальные новобранцы хоть выучат то, чему должны были научиться при базовой подготовке. Если они вообще прошли базовую подготовку… Кастиэль вспоминает, что ему еще предстоит написать эти похоронки, и находит в заднем кармане обвязки обрывок бумаги, где записаны имена. — Это верно, — соглашается Габриэль. Кастиэль разворачивает лист. Ренуф, Сэдлер, Ковалевски, Били. Есть в списке и пятое имя, на которое он не смотрит. Габриэль наклоняет голову, заглядывая в список в руках Кастиэля. — Это бедняги, которым не повезло? — Да. — Кастиэль складывает список обратно, стараясь, чтобы охватившее его уныние не отразилось в осанке. Он выпрямляет спину. — Я еще не написал извещения. Габриэль морщится. — Значит, вас ждет чудесный вечер. Что ж, простите, что потревожил. Просто хотел узнать, как дела. — Габриэль встряхивает рукавом и смотрит на часы, после чего бранится себе под нос. — Сучье изобретение… Опять встали… — Он поднимает глаза на Кастиэля. — Увидимся на брифинге перед выступлением? — Да, увидимся, — соглашается Кастиэль и смотрит, как Габриэль уходит, чертыхаясь по пути. Теперь Кастиэль помнит о времени: двадцать три тридцать шесть. Менее пяти часов до прорыва в Вюрзелен, до того момента, когда вся линия фронта — и 29-я дивизия, и 30-я — начинает наступление на Ахен. Он вытягивает руку до хруста суставов, затем сжимает ее в кулак, так что ногти впиваются в мясо ладони. Легкая боль от этого возвращает его в реальность. Он проходит дальше по улице, регистрируя все открытые окна и двери, помня о сельских просторах между ними и Вюрзеленом, хорошо просматриваемых в телескоп, слушая слабое гудение самолетов вдалеке — скорее всего британских, но может быть, и люфтваффе. По пути он замечает красноватые отблески разожженного у стены здания костерка, вокруг которого греют руки Ражаяттил, Армстронг и Зиски. Снова новобранцы — зеленые юнцы, едва окончившие школу, не понимающие последствий. Кастиэль направляется к ним. — Потушить огонь! — командует он, приближаясь, и те испуганно виновато поднимают головы. — Немедленно! — Простите, сэр, — бормочут они, и Зиски поспешно затаптывает угли. — Если я вижу костер с другого конца улицы, значит враг видит его в бинокль, — говорит Кастиэль резко. — Вас очень невзлюбят в роте, если из-за вас нас всех перебьют. — Простите, сэр. — Чтобы больше я этого не видел, — сурово говорит им Кастиэль. — Это ясно? — Да, сэр. Ражаяттил мнется и наконец встает, отряхивая руки о штаны. — Гм, сэр… Простите за вопрос, но просто… вы не знаете, когда нас оснастят формой на холодную погоду? Кастиэль сжимает губы. Он даже не слышал упоминаний об этом в штабе. Офицеры снабжения обсуждают только боеприпасы, еду и медикаменты — как будто об одежде они и не думали. А уже середина октября: днем еще терпимо, но ночами становится весьма неуютно. И им наверняка предстоят долгие недели на фронте. Вон, у солдат уже красные от холода щеки, и они разводят костры, нарушая световую дисциплину. Прикидывая, что рота находится в непрерывных патрулях уже больше пятнадцати часов, Кастиэль чувствует, что у него самого свело от холода пальцы. Он и не заметил. — Скоро, — лжет он. — Я дам вам знать, когда мне сообщат. — Спасибо, сэр. — Ражаяттил неловко переминается с ноги на ногу и оглядывается через плечо на место недавного костра. — Гм… хотите кофе, сэр? Боже, вот уж кофе сейчас бы не помешал… У Кастиэля ноют глаза, в центре лба пульсирует боль, и даже на то, чтобы стоять прямо, требуется геркулесово усилие. — Нет, спасибо. Вы готовы выдвигаться в четыре часа? — Да, сэр. — Тогда отдохните пока, — говорит им Кастиэль. — Завтра вам понадобятся силы. — Есть, сэр. Они поспешно собирают остатки еды, неловко бренча оловянной посудой, и Кастиэль одергивает себя: не все сразу, мгновенно в опытных солдат их не превратишь, по одному уроку за раз. Он велит кому-нибудь во взводе научить их, как обеспечить бесшумность предметов в обвязке. Кастиэль оставляет их и идет дальше по улице. Он слышит второй батальон в домах вдоль главной дороги: доносящийся откуда-то мелодичный голос лейтенанта Каина, отчитывающего одного из лидеров отделений; лейтенанта Найоми, разглагольствующего о важности опрятного внешнего вида роты к началу атаки; нескольких командиров взводов из роты Чарли, заходящихся смехом над чьими-то словами. Из машины разведки разгружают ящики с красно-белыми дымовыми шашками; горстка солдат Бейкер стоит, нацелив винтовки в обломки стены, соревнуясь в том, кто быстрее подаст на инспекцию оружие. Пока что, кажется, побеждает Макс Миллер. — Молодцы, — хвалит их Кастиэль, проходя мимо, и рассеянно хлопает Миллера по плечу. — Не забудьте поспать. У командного пункта роты собрались в кружок несколько служащих, стоящих, сунув руки в карманы. Сержант Мастерс пересказывает историю какого-то тяжелого боевого ранения, отчего некоторые из собравшихся морщатся. Дю Морт и Винчестер и бровью не поводят. Они, должно быть, видали и хуже. — …кость торчала прямо из ноги в нескольких местах. Они думали, он истечет кровью раньше, чем его эвакуируют, — рассказывает Мастерс. — Как я слышал, он в итоге идет на поправку, но из госпиталя выйдет еще нескоро. Это точно билет в Англию. — И это что, в Авель было? — спрашивает Харвелл. — Угу. — Черт — и ведь они вместе с нами брали Офден — значит, это было в какой-то миле от нас? — взволнованно говорит Бредбери. — Жутко, должно быть, было. — Ну, нам и самим есть что вспомнить. Другие роты, небось, обсуждают случай с Энди Галлагером так же, как мы Эванса сейчас, — пожимает плечами Джонни Миллс. — Всем досталось. Бредбери первым замечает приближение Кастиэля. Он приветственно взмахивает рукой. — Добрый вечер, сэр, — говорит он, и остальные поворачиваются к Кастиэлю. Кастиэль не может понять, есть ли в приветствии Бредбери какая-то неловкость, или же ему кажется. Он пытается не думать о возможных осложнениях от того, что Дин посвятил Бредбери в правду о происхождении его увечий. — Добрый вечер, — отвечает Кастиэль вежливо и отворачивается от Бредбери к остальным. — Все в порядке? Невнятный ответ восьмерых мужчин одновременно выходит более или менее положительным: «Все в порядке, сэр» — «Не жалуемся» — «Потянул ногу, представьте себе» — «Неплохо, неплохо» — и Кастиэль кивает. С потянутой ногой и ленивым ворчанием можно жить. — Рад слышать, — отвечает он, чувствуя, что от усталости голос выходит плоским и лишенным участия. На то, чтобы проявлять интерес, нет сил. Где-то позади собеседников, в окне на углу улицы, Кастиэль замечает серебристый блик, и его внимание устремляется туда. Он задерживает дыхание. Он выжидает, готовый выкрикнуть приказ очистить улицу, в укрытие, готовить артиллерию и стрелков, чтобы обезвредить снайпера левее оси в трехстах метрах над булочной — но потом выдыхает: это солдат из роты Чарли освобождает карманы обвязки. Просто случайный человек, американский солдат, выливает воду из фляги на улицу. Вздохнув, Кастиэль возвращает взгляд на мужчин перед собой. — Вы готовы к выходу? — Готовы, как всегда, сэр, — отвечает с улыбкой Дю Морт. — Готовы задать им жару, — уверенно вторит ему Харвелл. — Вюрзелен и не поймет, что с ним случилось! — Превосходно. — Кастиэль смотрит на них, замечая темные круги под их глазами, упрямо сжатые рты. Они в бою уже сто с лишним дней, и это заметно. У Джонни все еще болит плечо; Бредбери, стоя на месте, опирается в основном на одну ногу, чтобы не саднила ягодица, куда он поймал пулю; Басс осторожно прижимает к телу раненый локоть. — Вам нужно поспать. Когда закончите обход своих людей, отдохните как следует. Дю Морт и Винчестер, пройдите по командирам взводов, узнайте состояние всех раненых, чтобы завтра у нас не выявилось никаких сюрпризов. — Да, сэр. — Хорошо. Увидимся утром. Те поднимают головы в молчаливом подобии салюта, который взяли в привычку в боевых условиях иные из младших офицеров, и все вместе отправляются туда, где расквартирована рота. Все, кроме одного. — Как вы? — спрашивает Дин, сунув одну руку в карман штанов, другой стряхивая пепел с тлеющей сигареты. Кастиэль тяжело вздыхает. И почему Дин отказывается выполнять свою работу всякий раз, когда Кастиэлю это больше всего от него нужно? — По-моему, я велел вам пойти проверить состояние людей, — отвечает он коротко. — Я это делаю. — Дин выдерживает паузу, затем повторяет: — Как вы? Кастиэль останавливается и поднимает глаза на него. Дин стоит в паре шагов, и даже в бледном свете луны, пробивающемся сквозь облака, Кастиэль может разглядеть выжидательно приподнятую бровь на его перепачканном лице. Слова — отрывистые и грубые, даже расчетливо жестокие — формируются на языке сами собой, но Кастиэль вовремя берет себя в руки. Он резко выдыхает, сдерживаясь. — Я в порядке. — У вас усталый вид. Резко усмехнувшись, Кастиэль качает головой. Усталый — кто бы мог подумать. Он не знает, как даже начать отвечать на это. — Я в порядке, — повторяет он снова. — Чушь. Кастиэль смотрит в сторону. Терпение на пределе: хочется рявкнуть на Дина, велеть ему не лезть не в свое дело. Кастиэль медленно вдыхает и пытается заставить себя ответить правду. — Я… — начинает он наконец тихо и с большей горечью, чем планировал. — Я плохо сплю. — Тревожитесь насчет Ахена? — спрашивает Дин. Кастиэль смотрит в черноту улицы, где солдаты разбредаются по домам. Приглядевшись, можно заметить вдали тлеющую сигарету, отражение огня зажигалки в чьих-то очках. Вот эти люди важны, а не его собственные проблемы со сном. — Вроде того, — отвечает он. Дин смотрит на него, и, пусть между ними пропасть, но сейчас в его взгляде участие и забота. И, как обычно, он видит Кастиэля насквозь. — Сэр, — говорит Дин, — когда вы в последний раз спали? Кастиэль переминается на месте, чувствуя себя неуютно. — Прошлой ночью, — врет он. — Так, во-первых, я не верю этому ни на секунду. И я имею в виду как следует спали — то есть больше четырех часов за раз, в горизонтальном положении. Кастиэль понятия не имеет. Какая-то больная часть его сознания подсказывает «в Англии», но это наверняка не так. Где-то же он, должно быть, спал с комфортом. Наверняка были ночи, когда он не падал с ног, занятый до утра, не лежал в бессоннице, переживая о предстоящих атаках, не просыпался в холодном поту с теснотой в груди. — Не знаю, — отвечает он — и это первая сказанная вслух правда. — Господи… — Дин громко выдыхает. — Неудивительно, что вы мне врезали… Кастиэль не знает, что на это ответить. В конце концов он ограничивается словами «Я не устал». Прямо говоря это, он чувствует, как на него давит всепоглощающая усталость. Глаза ноют, в груди свинец, от спазма мышцы у основания шеи при каждом повороте головы возникает боль. Кастиэль не знает, как давно уже не спит. Когда он пытается вспомнить, он обнаруживает пробелы в памяти — отрезки времени, события в которых он не может восстановить. Наверное, где-то в эти временные промежутки он спал. Он смутно помнит, как смотрел на часы и как отметил про себя, что дошел до личного рекорда в тридцать шесть часов, но он не помнит, как давно это было. Трудно сложить все воедино. Дин вздыхает. Он поднимает сигарету, осматривая ее тлеющий кончик. — Сэр, вы уж точно никогда не выспитесь, если даже не пытаетесь. — Мне не нужно спать, — огрызается Кастиэль, — и уж лучше я потрачу время на что-то полезное, чем… — Он осекается. Сделав глубокий вдох носом, он велит себе успокоиться. — Чем что? — спрашивает Дин. Его тон не осуждающий — скорее он задает вопрос так, словно уже знает ответ. Тихим, обнадеживающим голосом. Кастиэль не хочет слышать от него этого. Он поводит плечами, морщась от резкой боли у основания шеи. — Неважно, — отвечает он — и затем, поскольку он мерзавец и ничего не может с собой поделать, добавляет: — Вам вообще какая разница? Вы меня ненавидите. Дин издает тихий нетерпеливый звук. — Я бы не смог вас ненавидеть. — Он вставляет в рот сигарету, глубоко затягивается, выдыхает дым. — С другой стороны, отец всегда говорит, что я обделен здравым смыслом… Кастиэль вспоминает тот момент, когда оттолкнул Дина к стене в Ла-Трините, угрожающе прижав рукой за горло, и как Дин расслабился у стены, словно он к этому привык. Вспоминает свой кулак на челюсти Дина. В груди тяжело от чувства вины, и Кастиэль так устал… Кажется, даже дышать нет сил. Он вдыхает и, медленно нетвердо выпустив воздух, произносит, сам не зная с чего: — Всякий раз, когда я засыпаю, я переживаю все снова… Дин не смотрит на него, не спрашивает. Он просто стоит и ждет, так что в тусклом отсвете сигареты виден силуэт его подбородка, линия носа. — Сначала Ла-Трините, — продолжает Кастиэль: уж раз он начал, можно и закончить. — Пушки «Графа Шпее», отступление. Затем… — Его рот открыт, но он не может выговорить слов. Он чувствует, как в груди что-то сжимается, как будто то, что он не может произнести, слишком велико для его тела и заполняет горло так, что начинает щипать в глазах. Кастиэль заставляет себя выдохнуть, чтобы немного ослабить давление. Выдох выходит долгим и дрожащим. — Все смешивается воедино. Дин поворачивает голову, но не смотрит на Кастиэля прямо. Он вынимает изо рта сигарету, выбрасывает тлеющий бычок на землю. — Мне жаль, — говорит он только. Простейшие слова, произнесенные очень тихо, но искренне, и от этого они впиваются, как острая шрапнель. Кастиэлю не хочется больше ничего этого чувствовать. Ему хочется рассказать Дину все. — Хуже всего… — Кастиэль не может выговорить нужное. Слова застревают в горле, как рыболовный крючок. Он делает глубокий вдох. — …В том, что произошло… это — это что я даже этого не помню. — Он говорит медленно, тщательно контролируемым тоном. Эта мысль не дает ему спать неделями; не хватало еще сломаться, сознаваясь в этом вслух. — Я помню свои ощущения. Я вспоминаю их — часто. Панику. Оцепенение, страх, — говорит он, чувствуя, как все они волной накатывают на него снова. — Как у меня трясутся руки. Это я вспоминаю. Снова, и снова, и снова, это я вспоминаю, но я не… Дин протягивает руку и касается его локтя. — Сэр… — Я не знаю, что на самом деле произошло, — заканчивает Кастиэль — и вот она, правда. — Я не помню, что он мне сказал — не помню, говорил ли он хоть что-то. Не знаю, было ли ему страшно, было ли больно, — не знаю… — Слова теперь льются сами, быстрее, чем он успевает ловить их, и Кастиэль чувствует, как в горле что-то ломается, мешая дыханию, пока не начинает казаться, что он вот-вот подавится. — Я не знаю, попрощался ли. Кастиэль смотрит на Дина, чувствуя дурноту. В душе бушует буря, и обычно вид Дина усмиряет ее, но сегодня — сегодня рука Дина на предплечье Кастиэля, и между ними пропасть, которую Кастиэль больше не в силах преодолеть. Он все разрушил. Он все испортил: он думал, что не умеет жить без Иниаса, но правда в том, что он вообще не умеет жить. — Ничего, сэр. Просто — выговоритесь мне, — просит Дин. — Сэр? — Он сглатывает. — Кас? — Я… — Кастиэль не заканчивает фразу. Ему кажется, его вот-вот стошнит, или он заплачет, или и то и другое. Его руки сжаты в кулаки до боли в костяшках, но он не может разжать их. Он не знает, как сказать, что ему хочется, чтобы весь мир замер, чтобы этот момент длился вечно, чтобы он никому больше не был нужен как командир, но он боится, что, даже замри мир, это ничего не изменит, потому что он разрушил все, что между ними было. Поэтому он ничего этого не говорит. Он стоит, зажавшись всем телом и пытается вспомнить, как дышать, понимая, что нужно что-то ответить. Первое, что вылетает изо рта, — совсем не то: — Я хочу, чтобы ты поцеловал меня, — произносит он едва слышным от стыда хрипом. Рот Дина приоткрывается; на его лице мелькает что-то болезненное. Он слегка отшатывается. — Сэр… Кастиэль отводит глаза. — Блядь… Я знаю. Прости. — Нам нужно поговорить — и только. Я не могу просто… — Я знаю, — поспешно повторяет Кастиэль снова. — Я знаю, ладно? Я не имел в виду, что ты должен, я просто… хочу этого. Иррационально. Дин молчит, затем наклоняется вперед, отчего едва слышно скрипят его ботинки, и прижимается губами ко лбу Кастиэля. Кастиэль инстинктивно напрягается — нельзя этого делать, — но здесь они вдали от всех; они скрыты во тьме. Рота отходит ко сну, и никто пока не ищет Кастиэля. Губы Дина теплые и сухие, и Кастиэль чувствует, как все его сопротивление улетучивается. Он опускает плечи и расслабляет спину, подаваясь в поцелуй; его глаза закрываются. Силы воли хватает только на то, чтобы дышать. — Прости меня, — произносит он сдавленно, прижимаясь лицом к подбородку Дина. — Прости меня. — В Альсдорфе он не мог заставить себя выговорить этого, как ни пытался. Теперь же он не может остановиться. — За все — прости меня, прости, прости… — Ну… все не так просто, ладно, — говорит Дин тихо, прижимаясь губами ко лбу Кастиэля. — Скажем прямо, все обернулось паршиво. И нам нужно это обсудить, но не обязательно прямо сейчас. Кастиэль сглатывает. — Спасибо. Дин ласково тычется носом в корни его волос. — В любое время, солнышко, — отвечает он, и его рука обнимает Кастиэля за шею. Пальцы Дина прочесывают волосы Кастиэля на затылке, большой палец поглаживает за ухом — и, блядь, Кастиэль любит его. Рука Дина — ласковая и неспешная — и Кастиэль влюблен в него, и это ощущается совсем не так, как он себе представлял. Он не чувствует себя как-то иначе. Но даже малейший вдох наполняет его легкие пространством между ними, знанием, что Дин здесь, после всего, что было, — не простил его, но все равно здесь. Кастиэль не понимает, как это произошло — при том, что зачастую ему кажется, будто он вообще не выносит Дина, — но Господи, как он любит его… — Дин… — произносит Кастиэль хрипло и не может сказать ничего больше, но его руки поднимаются к талии Дина, пальцы зарываются в его одежду. — Я здесь. — Рука Дина поглаживает Кастиэля по волосам — невыносимо нежно, — и Кастиэль одновременно чувствует, что задыхается под нею и хочет быть еще ближе. — Я никуда не ухожу… — Дин целует лоб Кастиэля, утыкается лицом в его волосы, и Кастиэль прижимается к нему. Он закрывает глаза. Где-то вдали в направлении Ахена слышен равномерный, почти ритмичный стук минометов. Удары снарядов отдаются слабой вибрацией в земле, в коленях Кастиэля. Они не так далеко от квартир роты, и, если оставаться здесь слишком долго, кто-нибудь придет его искать. Скоро нужно возвращаться, но пока Кастиэль довольствуется этим: прикосновением Дина, ощущением его ладони на своем затылке.