***
На пороге дома лежал букет самых разных цветов, от которого мягко тянуло самыми лучшими запахами цветочного мира. Рядом — два венка, один из незабудок, а второй из маков и календулы. Цветы будто обнимались, прижимались друг к другу, согреваясь в ночи. Но если для цветов ночь была прохладной, то для людей, в чьих сердцах пылала невероятной силы любовь, она была как раз. — Вот это — Большая Медведица, а рядом совсем — Малая… Видишь ту яркую-яркую звезду на её хвосте? Или на голове, что это вообще? Это Сириус, самая яркая звезда на небе. Белый гигант, очень горячая звезда, там вроде градусов 7000 по Цельсию… Попадёшь — мало не покажется. — А как же попасть-то туда? Туда ни кораблей, ни ракет… На небо, значит, смотреть будем. — Значит, просто на небо смотреть будем. Лололошка и Абди сидели возле дома и смотрели на звёзды. Все огни предварительно погасили, чтобы они не мешали видеть белые мерцающие точки, поэтому можно было только рассмотреть очертания лиц друг друга, а остальное приходилось трогать — вдруг на лодыжку наступишь, пока будешь вставать? Нельзя такое допустить. Особенно с этим хрупким мальчиком, пусть он даже старше Ло. О нём хотелось заботиться, хотелось ласкать его и целовать в лоб, чтобы тому было хорошо. То ли дело в его грустных, как перевёрнутая черепашка, глазах, то ли в костях, выпирающих сквозь кожу, пусть уже меньше, чем раньше, то ли ещё в чём… Одно только ясно — Ло в него влюблён по горло, по уши, по самое не хочу, по макушку и маленькую тележку. И это было замечательно. — Нет, а всё же, может, мы когда-нибудь сможем полететь на звёзды? — продолжал вопрошать парень, начиная от раздумий вертеть на руках снятые очки, — Чисто гипотетически. — Мы — наверное, нет. На чём мы до туда долетим? Вряд ли обычные крылья помогут, — пожал плечами Абди, глубоко вздыхая. — А если не мы, а кто-то другой? Люди должны до этого додуматься! — искренне возмутился Ло, всплеснул руками и перевернулся на живот, — Подумай только, человек, малюсенький-премалюсенький, и на огромной звезде! Это будет самое сложное путешествие, но оно того будет стоить! — Будет, это точно. Но мне пока и здесь хорошо. Тут ты, — робко и по-детски невинно признался парень в ответ и тоже перевернулся на живот, блестящими от смущения глазами глядя на Ло. А тот совсем от таких чудесатых слов расклеился — то ли запищал, то ли слова новые стал на ходу выдумывать, то ли вообще решил с неземной цивилизацией связаться. Абди засмеялся, — Ты чего? Я тебя не понимаю немножко. Или ты понарошку с людьми со звёзд уже разговариваешь? — Какой ты хороший, мой милый Абдишка, — выдал наконец сдавленное и тоскливо-любящее, тут же делая рывок вперёд и обвивая руками загорелую шею. Снова зацеловал всё смущённое лицо, шею, волосы — всего-всего, где только достаёт. Целовать Абди — одно удовольствие, тот всегда с благодарностью ответит и даже ещё больше даст в ответ. Хороший, такой хороший юноша, которого когда-то ранили, который иногда забывается и обращается к человеку, которому доверил всего себя, на «Вы», который любит фрукты и спать в обнимку, который сейчас признался, что на Земле ему хорошо, ведь рядом любимый. Который сейчас безумно счастлив. — Ты тоже хороший, Ло, ты такой хороший, ты даже представить себе не можешь, я так тебе благодарен, я… Я, — запинаясь, слезливо отвечал Абди, тоже целуя в ответ, тоже гладя родного человека везде, куда дотягивается, и любил, любил, любил, — Я люблю тебя, так сильно люблю, честно, — проронил всё же несколько горячих слезинок — это не специально, так получилось, Абди вечно, как расчувствуется, плачет. И Лололошка всё время этим слезам поддаётся, он что угодно сделает, чтобы их видеть и не видеть: плохих слёз, слёз боли и страха чтобы больше не было, а хороших слёз любви, радости, искреннего счастья как можно больше, но не сильно много, иначе будут болеть глаза… И звёзды вторили им бархатистым мерцанием, и цикады стрекотали в ритм их сердец, и в ушах стоял шур моря, а на коже горели мягкими ожогами поцелуи, что кожу прожгли. Губы — к губам, ладони — на плечи и в ладонь, а ноги переплелись так, что и не распутаешь теперь, но ничего страшного. Они всё смогут, всё переживут, увидят ещё не один закат и рассвет, смогут дотронуться миллионы-миллионы раз до шёлковой утренней травы, насладятся каждыми объятиями и дневным сном после обеда, съедят кучу фруктов и мяса — чтобы кости перестали торчать и воздушные белые брюки не спадали с бёдер, — распробуют на вкус мороженое, больше не будут оплакивать и страдать. Они будут только любить и будут любимыми. А впереди ещё целое воздушное лето, беззаботное и жаркое, наполненное цветами и стрекотанием кузнечиков, а на небе ещё сотнями тысяч овечек пролетят облака, медленные и вальяжные, а пески Египта расскажут им все секреты бессмертия, чтобы можно было обнимать за шею и целовать торчащие ключицы целую вечность, а впереди целая вечность с местоимением «мы». Рука в руке, губы на губах, глаза к глазам. Их любви позавидуют все самые яркие звёзды.губы к губам и облака-овечки
13 мая 2024 г. в 23:08
— Не догоните! — хохочет Абди, со всех ног убегая от Лололошки с очками — когда только успел сорвать их прямо с головы?
— А ну стой! Всё равно же догоню! — всё так же солнечно улыбается в ответ, понарошку ругаясь и тоже пробегая быстрее, чем ветер, — Куда ты бежишь? Вот догоню тебя — такое с тобой сделаю!
Абди не боится, Абди лишь щурится от яркого солнца и петляет по полю — бегать умеет, это да. Бежит, бежит, как молодая тёмная овечка, голосит почти от счастья, грудную клетку напополам разрывающего, а из трещины растут самые нежные цветы, оплетая сердце и лёгкие. Не будет больше мучений, не будет боли, не будет крови. Будут только маки и рожь, будет солнце и будет море, переливающееся под летними лучами.
Ло ускоряется — нужно побыстрее добежать до огромного парня, что как мальчишка играет с ним, побыстрее завалить его на землю, побыстрее расцеловать в молочно-шоколадные щёки, выпить искру из глаз, скатывающуюся вниз по коже. Быстрее, быстрее, а то точно превратится в пыль и улетит куда-то вместе с ветром! Хрупкий, неимоверно высокий, отчаянный и сильный. Солнечный, южный, самый-самый тёплый. Абди. Два слога всего, а два метра роста, постоянное «Господин Лололошка» да «Вы» уместились.
Ещё немного, ещё чуть-чуть… Да! Догнал!
— Попался! — заверещал Ло, вырвал из больших рук украденные очки, повалил наконец, как хотел — прямо на землю. Прижал всем своим весом, засмотрелся на звёздочки-блики в глазах, заулыбался глупо, — Попался, — повторил медленно и тихо, погладил вздымающуюся под собой грудь. Абди вздохнул восхищённо. Так, как всегда делает и не умеет по-другому, только по-ребячески радостно.
— Вы быстро бегаете, — усмехнулся беззлобно Абди, протягивая руку к лицу, обрамлённому пушистыми волосами.
— Ты, — поправил его тот, — прекращай меня господином звать. Чувствую себя, будто я тиран какой-то, — прижался поближе к ласковой руке, взял её в свою, целуя грубую кожу. Милый, милый Абди. Абсолютно подсолнечный и чрезмерно наивный. Смущающийся от каждого доброго слова, краснеющий от нежного касания, безмерно верный и любящий.
Не ответил, застеснялся от поцелуя — то-то ещё будет! — и почти замурчал, зафыркал любовно. Обхватил Лололошку обеими руками, дёрнул на себя, прижал к себе в больших объятиях, как подушку с пахучими травами. От своих же действий покраснел, уткнулся в русую макушку, окропил волосы поцелуями щекотными.
— Ты быстро бегаешь, — пробормотал наконец приглушённо, всё так же зарывшись носом в волосы, — Но я тебя почти обогнал! — цокнул насмешливо, убирая с любимых голубых глаз лезущие отовсюду пряди и расцеловывая каждую. Всего полностью любит, каждый волосок, каждую родинку и пятнышко. И всё-всё готов обласкать и обнять, впитать в себя, как дым от горящего вечером костра впитывается в кожу.
От таких совсем невинных действий в животе что-то трепетало и сердце больно кололо. Вот как такого человека кто-то когда-то мог избивать? Ненавидеть? Оскорблять? Абди хочется лишь целовать в закрытые веки и взмокшие от жары виски, гладить уставшие плечи и грубые шрамы, и любить, любить, любить.
— Конечно-конечно, ты меня обогнал и ещё очки не ты у меня крал, — захихикал Ло, руками обвивая чужую шею и пробегая пальцами по коротким волосам на загривке, — Но ты быстро бегаешь, я устал аж! — и показушно откинул голову набок и высунул розовый язык, изображая полное изнеможение. Актёр!
Абди засмеялся. Смех его, глубокий и звучный, как звон колокола на корабле, прокатывался по его горлу, щёлкал в кадыке и переливался прохладой от колодца в пустыне. Он ласкал сердце и обволакивал его своим звоном, шептал самые нежные песни на ухо и перелистывал страницы детских сказок, что читают перед сном, гладил по волосам и мягко потягивал их. Такой желанный, совсем невинный и добрый, такой, какой услышал Ло самым первым.
— Отдохните… Отдохни пока, — исправил он сам себя. Пусть он уже не шугается каждого движения, как дикий кот, пусть не боится делать что-то самостоятельно, без разрешения свыше, пусть не заикается от нервов, пусть теперь искренне улыбается, но от старых привычек трудно избавиться, как от шрамов или надоедливого сорняка, — Тебе удобно лежать на мне? Я костлявый…
— Я все твои торчащие кости губами пересчитаю, а потом мы пойдём кормить тебя. Почему ты никак не можешь поправиться? Развалишься скоро! — запричитал парень, тут же принимаясь свою угрозу исполнять. Накрыл сначала левую ключицу губами, потом правую — от края до края, лизнул ямку между ними, ловя языком капельку пота от быстрого бега, прижался носом к горячей коже на шее, слушая биение артерии. Словил рваный вздох сверху, улыбнулся ласково и прикрыл глаза, вслепую находя тонкие губы и целуя, целуя их. Поцелуи не пошлые, нет — влюблённые, очаровательные, совершенно целомудренные, как прозрачная бабочка или божья коровка. Воздух, как патока, собирался возле них, нагревался и таял, как мороженое, и стекал прямо между их губ, когда они отрывались друг от друга, чтобы сделать вдох.
Внезапно Абди покрепче обхватил Ло и перевернулся вместе с ним. Теперь уже он нависает над ним и, осмелев, сам прижался губами к чужому торчащему кончику носа. Отстранился, посмотрел безбожно влюблённо в голубые, как майское небо в полдень, глаза и своим носом потёрся о нос Ло. Милая вещь, которую он нечаянно перенял от кошек.
А Лололошка от такого тут же растаял, распластался на траве, стал росой на цветах и скатывался по горлу, как то самое мороженое. Надо будет дать попробовать его Абди. Он такое точно ещё не ел. Но это потом, потом, а сейчас — только долгие и нежные поцелуи, только родные уже губы, только чужая горячая кожа, только блестящие бриллиантами слезинки, которые непременно нужно сцеловать и зашептать, что Абди самый лучший, самый сильный и любимый, что Ло рядом. И сколько бы раз он не шептал полусорванное «рядом», сколько бы раз не выцеловывал на загорелой коже «люблю», сколько бы раз не держал за руку — хотелось это сделать ещё и ещё раз. Чтобы полностью убедиться. Чтобы ни одного сомнения не оказалось в этой чу́дной и чудно́й голове.
А они лежали на траве и целовались, будто больше не будет завтра, а над ними вальяжно и медленно проплывали облака, отбрасывая тени-озёра, а ветер шелестел в их волосах, играя чудесную мелодию, а дальше — только жаркое беззаботное лето, наполненное ими, а впереди целая вечность с местоимением «мы». Не «я и он», а «мы». И так радостно становилось у них на душе от осознания их счастья, так им хотелось, чтобы оно было правдой, что все плохие воображенческие мысли улетучивались, будто и не было никогда. Всякий раз, когда один из них несмело и тихонько проводил языком по чужим губам, раскрасневшимся от поцелуев, между ними возникала искра, растворяющаяся во вздохе. И это было просто великолепно.
— А я тебя люблю, — ерошил тёмные волосы Абди Лололошка, делая из прядей смешные бараньи рожки и ловя смех прямо с губ напротив.
— А я — тебя, — получал такое же неизменное в ответ и ощущал, как длинные сильные пальцы щекотали под подбородком, ожидая усмешки мягкой. И получали, да ещё и поцелуй тягучий в придачу.
Выше их любви только звёзды.