Что ж, здравствуй. «Дорогой, уважаемый, милый» — не работают здесь, на эту уловку ты если и купишься, то только потому, что это скажу тебе я. Ты всегда разрешал мне больше, чем я разрешил бы себе сам.
Начало декабря в Саппоро выдалось промозглым. Такое же неприятное слово, как и ощущение проникающего в кости холода. В обычный, ничем не примечательный вечер Мацукава задевает локтем Сугавару в очереди в банке. Прошло пять лет с их последней встречи. Сугавара, кажется, остался прежним. Мацукава успел сменить несколько городов, отрастить волосы и смертельно устать от себя и своей жизни. — Со мной всё понятно, но что здесь делаешь ты? Они осели в одном из тех баров, где живая музыка звучит ненавязчиво, будто дополняя беседу, становясь фоном для этой сложной короткометражки. — С тобой ничего не понятно. — Иронично не соглашается Суга. — А у меня здесь конференция. Он немногословен, но к его «говорящему» взгляду и сокрытому смыслу в линии губ Мацукаве приходится привыкать заново.Теперь я открываю эту дверь с ноги, пряча под самонадеянностью страх, тепля крупицы надежды, что «там» всё ещё есть место для меня. Я не уверен, насколько, на самом деле, мне это до сих пор нужно. Скорее, это моя застарелая привычка кровоточить.
— Ты отрастил волосы, — улыбается Сугавара так тонко и на том позабытом Мацукавой языке губ. Подпирает ладонью подбородок. — Тебе идёт. Мацукава на автомате касается кудрей, собранных в хвост на затылке.Помнишь это славное правило? Садишься перед чистым листом и начинаешь истекать кровью. Нам с тобой это завещал один из тех, кто так же, как и мы — безвозвратно потерян. Был и будет. На каждом отрезке жизни и памяти, в любом из смыслов этого слова.
— На самом деле, срок моей аренды истекает на следующей неделе. Кубики льда звякают о стекло стакана, отсылая к той страшной трагедии, когда полный людей пароход налетел на айсберг. Мацукава с удивлением понимает, что забыл, как он назывался, но с точностью до одного помнит количество погибших. Музыканты закончили одну композицию и еще не приступили к новой — и это такая пустота, которая ничем не отличается от любой другой, не заполненной музыкой. Но только на первый взгляд. — Что собираешься делать? Мацукава пожимает плечами. — Слушай, как назывался тот пароход? Где погибло много людей. Не могу вспомнить, это сводит меня с ума. — Титаник, Александр Суворов, Севоль? Сугавара ворует у него из стакана кубик льда и отправляет его в рот. Мацукава прослеживает это действие и останавливает взгляд на влажных губах Суги. — Я подумываю вернуться в Токио.Так вот: я кровоточу. И кровь моя кажется мне гранатовым вином.
— Ты знаешь, что тело Лорки так и не нашли? — Сугавара прижимается спиной к стене здания бара, склоняет голову к плечу. Смотрит в глаза задумчиво, изучающе. Это всегда было сложно — понять, пьяный он или это одна из его тактик боя. Мацукава щёлкает зажигалкой под сигаретой и качает головой: — Я знаю только то, что он не пережил Гражданскую войну. Мне и этого хватает по горло.Как ты? Как эта твоя жизнь? Ты вспоминаешь прошлое? Скучаешь по мне? Скажи, что да, даже если это не так. (Я верю, что скучаешь).
Суга смотрит до тошноты понимающе — кажется, с таким взглядом врачи должны сообщать пациенту, что самолечение травами не сработало, а операцию делать уже поздно. Он забирает пачку из рук Мацукавы, невидяще рассматривает вынутую сигарету. — В любом случае, теперь и Боуи на том свете. Мацукава вдруг смеётся чересчур весело: — Ты это так пытаешься сказать, что стоит продолжать жить дальше? Сугавара улыбается снова, долго смотрит в глаза. — Ты ужасно красивый, тебе говорили?Знаешь, ведь этот потолок Сикстинской капеллы существует только для того, чтобы напоминать, что до него никогда не дотянуться. И в самой этой формуле скрыта ловушка, мне следовало догадаться раньше.
— Единственное, что ужасно здесь — твоя манера флиртовать. — А мне это нужно?Кажется, ты знал об этом с самого начала.
Мацукава затягивается, и треск сгорающей бумаги на кончике сигареты кажется оглушающим. Сугавара закрывает глаза, когда Мацукава его целует.Мне всегда было страшно подумать, что когда-то всё это может закончиться. Что это может закончиться — в принципе. (Наверное, поэтому я и сбежал? Чтобы закончилось). Что я смогу после этого продолжать жить как ни в чём не бывало.
Почему-то рядом с Сугаварой Мацукаве всегда необъяснимо спокойно. Таким особым спокойствием человека за минуту до смерти. — Как твой Лорка? Мацукава зажмуривает глаза и пытается отключить чувства до того, как память услужливо воткнёт ему нож между лопаток. — Мой Лорка — не мой Ханамаки. Сугавара хмыкает неопределённо и умалчивает, что виделся с ним в Токио месяц назад.Пора признать, что уже давно живу. Да, с потерями. Там, где дело касается тебя, мне малой кровью не обойтись, как ни старайся. Это моя константа.
— Я уезжаю в конце недели. Хочешь, поехали со мной? Сугавара устраивает подбородок на плече Мацукавы. А Мацукава фыркает и едва не давится дымом. — Не к себе же ты меня зовёшь? Сугавара забирает из его пальцев наполовину выкуренную сигарету и Мацукава чувствует его улыбку кожей. — Нет, конечно. Но мой сосед собирался сдавать квартиру. Я могу узнать. — И жить мне рядом с… кто там у тебя сейчас? Дайчи, Куроо, Ойкава? По Сугаваре и его дежурной улыбке никогда нельзя было прочитать его настоящее состояние. Вот и сейчас он просто улыбается. — Все они. И ты, разумеется. Как твой Лорка.Не хочу говорить тебе: «прощай». Как-то так странно выходит, что абсолютно всё в моей жизни не имеет начала и не имеет конца.
Мацукава иногда хочет его придушить за талант к оживлению призраков. Хочет придушить, но на деле тянет обратно в постель и обнимает.Это свойство уробороса: мы всегда возвращаемся к тому, откуда начали.
***
Отправитель: hnmkk.tkhrrr@gml
Получатель: [адресат не найден]
Письмо сохранено в папку Черновики (34)