lilac

Сигаретный дым вырывается из полуприкрытых губ и, поднимаясь к серо-синему небу, медленно растворяется в холодном вечернем воздухе. Проводив его пустым взглядом, Фёдор представляет, как вместе с этим дымом из его тела выходит жизнь. Возможно, только что он приблизил свою смерть на пару минут. На фоне прохладного вечера, застывшего в вязком бесконечном полотне жилых домов, это осознание будоражит. — Шибусава? Фёдор поворачивает голову в сторону Дазая, составляющего ему компанию во время перекура на балконе. Тот затягивается, и на секунду в серо-синей полутьме вспыхивает искорка на кончике сигареты. И гаснет в следующую же. Дазай выдыхает в вечер очередную порцию дыма. — Разве про Шибусаву интересно? — с сомнением уточняет Фёдор, разглядывая узор кладбища окурков в их переполненной пепельнице. — Про Шибусаву как раз интересно, — ухмыляется Дазай, пиля его хитрым взглядом. Фёдор, играя, отвечает тем же, услужливо скаля зубы в хитрой усмешке. — Что ж, тогда Шибусава… Думаю, медицинский — это всё же не его. Закончит он его на отлично, но в профессию вряд ли пойдёт. Жалко, конечно, потраченных лет, но Шибусаве слишком плевать на людей, чтобы помогать им. Зато в будущем медицинское образование добавит ему престижа. А так… какой-то успешный бизнес, причём с нуля. — Ювелирный! Он же чисто дракон, сидящий на горе драгоценных камней. Фёдор коротко хмыкает, наблюдая за проезжающими внизу машинами и ёжась от дуновения холодного ветра. — Моя очередь. Мм… Что насчёт Куникиды-сана? Дазай расплывается в довольной улыбке. — О-о-о, нашего Куникиду-куна ждёт великое разочарование! Скорее всего, он поймёт это уже на практике, но всё же пойдёт в профессию в надежде, что сможет что-то изменить. Но навряд ли: с каждым годом становится всё меньше школьников, искренне любящих посещать школу. Для остальных же школа давно стало каторгой. Замотивировать никого Куникида не сможет, потому что он слишком узколобый и не может полностью погрузиться в чужие проблемы. Так что, разочарованный, уйдёт из учительства и станет кем-то, кто правда сможет что-то делать. Например, адвокатом. — М, разве его пыл не остудит осознание того, насколько же много вокруг жестоких и бесчеловечных людей? — Не думаю. Куникида сильный. Да и он будет продолжать работать на желании добиться справедливости. Фёдор задумчиво мычит, затягиваясь. Дазай, коротко взглянув на него, переводит взгляд на ещё светлое небо и легко улыбается. Любит он так с Фёдором развлекаться — предсказывать судьбы окружающих их людей. Ничего серьёзного, лишь их предположения, но потом становится так странно весело, если они сбываются. Интересно наблюдать, как их легко брошенные фразы обретают плоть и кровь. Но сейчас они загадывают уже совсем далёкое будущие и узнают, угадали они или нет, ещё не скоро. До того времени ещё дожить надо, а Дазай совсем не уверен в своих силах. — А… О, а вот и Николай. Услышав Фёдора, Дазай смотрит вниз, где из такси вылезает высокий парень с большими пакетами. Его белые волосы, заплетённые в растрепавшуюся косу, буквально горят в полутьме. — Николай! — кричит Дазай на всю улицу, совершенно не чувствуя смущения и стыда. Парень внизу поднимает голову и, быстро найдя взглядом нужный балкон, машет им рукой с пакетом. Махнув в ответ, Дазай и Фёдор, проводя его взглядом, пока тот не скрылся в подъезде, тушат сигареты о пепельницу и уходят в комнату, чтобы открыть ему дверь. — Ух! Набегался я что-то. — Коля вваливается в квартиру, шумно дыша и на ходу стаскивая обувь. — Как там Иван? — интересуется Фёдор, принимая пакеты. — О, Ване хорошо! Как отвёз его к Сигме, так тут же завалился спать. Зануда какой! — Ну, его можно понять: двенадцатичасовой перелёт как-никак. — Это да! Но я думал, мы сразу в отрыв всей компанией пойдём. — Ещё пойдём. Иван же здесь на две недели, так? — Ага! — кивает Николай, скидывая Дазаю куртку с толстовкой и проходя в ванную. — Хотя бы разрешил порыться в своих чемоданах. А то честно, я бы не вытерпел! Зная, что мои любимые вкусняшки находятся в одном со мной городе… Фёдор коротко смеётся и уносит пакеты на кухню. Дазай, быстро растыкивая чужую одежду в шкаф в коридоре, следует за ним. Плюхнувшись на стул, он с невольной улыбкой наблюдает, как Фёдор выкладывает содержимое пакетов на стол, воркуя над ними, как над самыми ценными сокровищами. Николай же, появившийся из ванной с мокрыми пятнами на футболке и чуть влажным лицом, ведёт себя ещё несдержанней, с благоговейным воем набрасываясь на гостинцы. — Ну наконец-то! Наконец-то я могу поесть привычную еду, а не эти всякие морепродукты и непонятные сладости! Без обид, Дазай, я люблю еду здесь, но родное — это ведь… родное! — Да нормально, — отмахивается Дазай, рассматривая яркие упаковки с надписями на русском. Русский он так нормально не выучил, несмотря на то, что уже год делит квартиру с Фёдором и Николаем, поэтому быстро бросает попытки найти на упаковках знакомые слова и переводит взгляд на Фёдора с Николаем. Наблюдать за их реакцией гораздо интереснее. Как они шепчутся на русском между собой, хихикая и показывая друг другу упаковки. Дазай и не вмешивается, понимая, что это — что-то сокровенное, чего он сам никогда не сможет понять. — О, а вот и квас! — переходит на японский Коля, подцепляя коричневую бутылку. — Квас, как же я соскучился! Помнишь, Дазай, я совсем недавно тебе о нём рассказывал? Дазай кивает, вглядываясь во, вроде как, знакомые буквы на этикетке. «К-В-А-С», что ж, он может это прочитать. — Отлично! Тогда с него и начнём! Всё равно я дико пить хочу, — жалуется Николай, вскакивая из-за стола и подходя к кухонным шкафчикам, чтобы достать чашки. — Как я помню, это типа… из хлеба? — уточняет Дазай, с сомнением разглядывая коричневый пластик и тёмную жидкость в бутылке. — Да, из хлеба. Но не переживай! Воспринимай это как… э-э-э… безалкогольное пиво, только сладкое! — Сладкое?.. — Квас может быть и кислым, — неожиданно вставляет Фёдор, разгребая место на столе. — Кислым?.. — Ну, кислое, — отмахивается Николай, споласкивая чашки. — Вообще, зависит от фирмы. Но этот, вроде как, сладким должен быть. Короче, Дазай, просто представь, что ты просто долго-долго жуёшь чёрный хлеб, а потом его ещё и минералкой запиваешь. — Ну-ну, Коль, ты слишком утрируешь, — встревает Фёдор, принимая из чужих рук свою чашку. — Ты так только Дазай-куна перепугаешь. — Ну а как ещё объяснить? Хлеб же? Хлеб! И вообще, квас невозможно описать! Сам всё попробует и узнает. — Хлеб… — задумчиво повторяет Дазай, принимая свою чашку. — Вы точно уверены, что это можно пить? — Уверены! — смеётся Николай, плюхаясь обратно на своё место. — И вообще, под твоим давлением мы тоже разный ужас пробовали, и все части рыб, кажется, перепробовали, и самые странные сочетания, и даже несладкое мороженное! А ещё ты заставил меня попробовать то персиковое желе с сакурой внутри. — Так вкусно же! — вяло отбивается Дазай. — Твои губы вкуснее, — хмыкает Коля. — А вообще, как по мне, холодец и то вкуснее этих ваших цветов в желатине. Кстати, он тут, вроде, где-то был. Дазай, ёжась, смеётся вместе со всеми и наблюдает, как Николай лёгким движением руки открывает бутылку и разливает квас по чашкам. Тот тут же начинает пенится, и Дазаю приходится немного подождать, пока пена осядет. Он с сомнением заглядывает в чашку, смотря своё тёмное, сильно искажённое отражение в пузырящийся жидкости, по цвету напоминающей кофе. Но ничем особо странным не пахнет, так что, наверное, можно пить. — Пробуй! — широко улыбается Николай, отставляя бутылку в сторону. Дазай, недолго колебавшись, берёт в руки чашку и делает сразу большой глоток. Напиток сильногазированный, и Дазай чувствует, как у него щипает в носу. И правда сладковатый, но описать невозможно. Несмотря на это, у Дазая не возникает желание выплюнуть его, что уже хорошо. — Ну как? — завороженно спрашивает Николай, чуть ли в рот ему не заглядывая. Рядом на стуле замер Фёдор, и даже немного странно видеть его таким заинтересованным и нетерпеливым. — Сложно сказать… — задумчиво бормочет Дазай, катая кисловатое послевкусие на языке. — Ни на что не похоже. Но не сказал бы, что это отвратительно… Вполне ничего. — Что ж, отлично! Славянозация прошла успешно! — восклицает Николай и тут же сам же ржёт. Впрочем, Дазай и Фёдор быстро подхватывают его смех. Смех Николая среди них самый громкий и звонкий, самый искренний и заразительный. Он разлетается по кухне, звеня, как колокольчик или весенняя капель. Всё ещё смеясь, Дазай приоткрывает глаза и смотрит на него. У Николая широкая улыбка с чуть кривоватыми передними зубами, яркие пухлые губы, мягкие щёки, на которых появляются милые ямочки, когда он улыбается или смеётся. В такие минуты Николай — не человек, Николай — сам смех, кристально чистая эмоция. Все его эмоции такие чистые, что иногда невольно кажется, что Николай — что-то внеземное, ангел. Его несдерживаемые феромоны расползаются по комнате, такие сладкие, что… Фёдор понимает первым, когда принюхивается. — Коль… У тебя что, течка началась? — А, что? — обрывается Николай. Он вжимается носом в сгиб локтя, принюхиваясь, а потом вскакивает и убегает в коридор за своим смартфоном, оставленном в кармане куртки. Фёдор и Дазай немного обеспокоенно переглядываются. — Блять, да! Сука, а я снова подавители не купил!.. — Николай снова появляется на кухне с расстроенным лицом. — Как же не вовремя! Ваня ведь только-только приехал. — Не расстраивайся. Нам как раз через три-четыре дня понадобятся свежие люди для нового захода. Я к Сигме тогда, — бросает Фёдор, в пару глотков допивая свой квас и вставая из-за стола. — Я провожу! — восклицает Дазай и вскакивает за ним. Николай отзывается лишь шумным вздохом. Бросив на него обеспокоенный взгляд, Дазай спешит в коридор за Фёдором, который уже надевает куртку. — Может, тебе нужно что? — спрашивает Дазай, опираясь о стену. — Да нет. Мне не впервой так сбегать, так что у Сигмы всё есть, — отмахивается Фёдор, резко наклоняясь, чтобы влезть в кроссовки. — Еды вам должно хватить, но, если что, заказывай курьера. Или звони мне или Сигме. — Думаешь, Николай меня отпустит до двери? — криво ухмыляется Дазай, но Фёдор не улыбается в ответ, а от его взгляда, пронизывающего и слишком понимающего, мурашки бегут по спине. — Позаботься о нём, как нужно, — бросает Фёдор на прощание, выходя из квартиры. — Угу, — кивает Дазай, закрывая за ним дверь. Щёлкнув дверным замком, он проходит в свою спальню, чтобы махнуть Фёдору из окна, по пути включая настольную с мягким жёлтым светом и спихивая груду своей одежды с кровати на стул. Занавески чуть в сторону, и как раз в этот момент на улицу выходит Фёдор. Весь в чёрном, его почти не видно в сгущающемся вечере, но Дазай всё равно легко узнаёт его и машет рукой. Фёдор коротко машет в ответ. Дазай провожает его глазами, пока тот не скрывается за поворотом. Сначала он чувствует сладкие-сладкие омежьи феромоны, заползающие в комнату и оседающие в его лёгких, а потом уже чужой подбородок, ложащийся на его плечо. — Хоть кому-то из нас нужно следить за моим циклом, — бурчит Николай, обнимая его со спины и вжимаясь носом в его пушистые чистые волосы, так приятно пахнущие травяным шампунем и феромонами. Пахнут морем, морской солью. Запах дома и свободы, запах огромных волн, разбивающихся о берег, запах гладкой гальки с серо-синими разводами, запах акварельного закатного неба, припорошенного облаками на горизонте. Такой приятный запах, Николай не может оторваться. — В прошлый раз было опасно… Дазай, накрывая ладонью чужую руку на своём животе, слабо кивает, мелко дрожа из-за горячего дыхания, обжигающего его шею. В прошлый раз было опасно. Середина зимы, промозглый ветер с залива, залетающий в приоткрытую форточку, и Николай, который сидел рядом с ним на паре, навалившись на его плечо и рисуя в тетради вместо конспектов голубей, и внезапно сладкий-сладкий запах. Тогда Дазай, раздражённый из-за зимы, которая своей сыростью, холодом и коротким днём всегда заставляет его сильнее желать умереть, накрыл Николая своим пиджаком и рыкал на всех проходящих мимо альф. Даже если они не смотрели. Даже если его омега, садистки смеясь, обожал разбивать костяшки о лица в тех, кто пытался приставать к нему в барах. Но омега в течку — это другое, моё, не трогать, не вдыхать феромоны, эта лёгкая сладость только моя. Тогда Дазаю пришлось запереться с Николаем в уборной на пятнадцать минут, чтобы успокоить его и суметь довести до дома без сильной боли, тянущей низ живота. Дазай ёжится от воспоминаний о своём беспокойстве, потому что рядом с ним был дрожащий от возбуждения Коля и слишком много альф. Да, тогда было опасно. — Может, сбросить это на Фёдора? — лениво предлагает Дазай, поглаживая чужие длинные тонкие пальцы. — Из нас троих он самый ответственный. И чаще нас бывает в магазине. И пользуется специальным приложением для собственного цикла течки, он мог бы легко следить и за твоим. Да и пользуетесь вы одинаковыми подавителями, он и так и тебе периодически покупает. — М-м-м… Он обязательно за это что-нибудь потребует, а ты же знаешь его требования. Либо увеличит нашу долю в плате за квартиру, чтобы мы не так прохлаждались на подработках, либо раз и навсегда запретит засыпать на его кровати после гулянки, либо не будет давать нам свои конспекты… Короче, кошмар какой. — Думаю, переживём, — коротко улыбается Дазай и, не выдерживая, резко оборачивается, прижимая Николая к себе и вжимаясь носом в сгиб между плечом и шеей, ближе к феромоновым железам. Первый же вдох опьяняет сильнее коньяка, Дазай чувствует, как твердеет член в его штанах, как он сам выпускает феромоны, не сдерживаясь. А феромоны Николая такие сладкие-сладкие, нежно-тёрпкие и свежие. Сирень… Навевает воспоминания. Единственный раз он был в России во время каникул после первого курса, когда они с Николаем ещё не встречались, да и не так уж и хорошо он его знал, как и Фёдора, который был с ними. На первом курсе, всё ещё дикий после убившей его старшей школы, Дазай, хотя и играл душу компании, то проводил время с однокурсниками, то отстранялся от них, впадая в состояние болезненного забвения. Так что он мало кого хорошо знал. Но на каникулах ему хотелось хоть немного ожить, поэтому он соглашался на все авантюры. Сначала вместе с Одой и Анго съездил домой, навестив сначала свою семью, а потом и семью Оды. Потом катался с Чуей на сёрфинге. А потом… неожиданно согласился на предложение Фёдора, которого случайно встретил в курилке рядом с университетом, съездить в Россию, не зная ни слова по-русски. Это было ошеломляюще. Долгий тяжёлый перелёт и совершенно другая страна, где он не услышал даже слова по-английски, что уж тут говорить о родном японском. Странный город, странные улицы, странные исторические места. Но, тем не менее, красиво. Буйно растущая зелень и кусты с огромными гроздьями цветущей сирени. Ею пахли улицы, и, вдыхая её концентрированных запах, Дазай, быстро запомнивший не только вторичный пол всех своих сокурсников, но и их феромоны, не мог отделаться от мысли, что вот так пахнет Николай в течку. И после таких мыслей ему было даже не стыдно смотреть Николаю в глаза, который тянул его посмотреть очередной памятник. А потом… Он снова решил пожить, просто жить, бросаясь во всё. Он съехал из своей дешёвой однушки, в которой продувало окна и прел летом нижний слой старого пола, состоящий из татами, и съехался с Фёдором и Николаем, которые замахнулись на трёхкомнатную квартиру не так уж далеко от универа. Но втроём они вполне потянули аренду. И потом, изрядно выпив на вечеринке в честь начала второго курса, где гораздо лучше вновь познакомился с однокурсниками, Дазай чмокнул Николая в губы. Просто так. Они просто показались мягкими и тёплыми. И Николай, улыбнувшись ему, словно дьявол, засосал его в ответ. Дазаю сложно сказать, любит ли он Николая хоть немного по-настоящему. Дазаю в принципе сложно что-то сказать о своих чувствах, когда он привязывается к другим людям. Вряд ли всё это тепло в груди — любовь, но отличить её от остального нереально. Но Дазай осознал, что, чтобы немного хотеть жить, ему необходимо играть с кем-то в любовь, чтобы чувствовать себя нужным и любимым и усмирять свой тактильный голод. Проблема в том, что не все, к кому он чувствует тепло, подходят для игры в любовь. Любить Чую, даже играючи, слишком странно. Они не очень хорошо начали в старшей школе, но с тех пор, как он врезался в него в коридоре, Дазай не может выцарапать Чую из себя. Он бы сказал, что это привычка, которая слишком сильно его волнует. Но было бы слишком сложно чувствовать к Чуе только любовь. К тому же, Чуя — альфа, так что его внутренний альфа бы брыкался. Ода… Честно, Ода не заслуживает его, даже будь он самым красивым омегой с вкусным нежным запахом, а не альфой-дрыщом с непонятными феромонами. И играть с Одой в любовь слишком стыдно. Ода, его друг детства, видел и так слишком много всего: и слёзы на его щеках, и истерики, и изрезанные запястья, и безмолвное тело, валяющееся на неубранной постели, словно труп. Дазай не хотел бы показывать ему ещё и свою зависимость от других. Играть в любовь с Фёдором слишком страшно. Вроде как Фёдор — почти его копия, и эта игра была бы им обоим удобна, но… Фёдор понимает слишком многое. Даже говорить ему ничего не нужно, Фёдору стоит только взглянуть своими тёмными, холодно-пронизывающими глазами, и Дазай уверен: тот уже знает, где на его теле находятся шрамы и как они там оказались, что мучает его в кошмарах и почему его так завораживает вода в узких каналах Йокогамы. Дазай чувствует себя беззащитным перед Фёдором, даже находясь рядом с ним в одежде и бинтах и со смехом играя в видеоигры. Так стоит ли усугублять ещё больше, становиться беззащитным ещё больше, целуя Фёдора, раздеваясь перед ним, засыпая рядом, когда стук сердца не спрятать под рёбрами и слоями мышц? А Коля… Дазай знает, Николай далеко не глуп, каким хочет казаться — и кажется — в глазах других, и тоже многое понимает, но, в отличие от Фёдора, он не бросает даже взгляда, в котором читался бы намёк, что он всё знает. Этот обман на удивление спасает, и Дазай редко вспоминает о том, что Николай тоже понимает слишком многое. Да и Николаю, в общем-то, плевать. Играть с ним в любовь очень просто. Он — вольная птица, которую ты приручил, но она никогда не полюбит тебя по-настоящему. Николай и не хочет по-настоящему любить. Он хочет жить на полную и попробовать в этой жизни всё, любовь и другие глубокие чувства — цепи, от которых болезненно ноет тело и которые обрекают на вязкое постоянство. Такой ошейник на шее Николаю ни к чему. Но при этом он с радостью дарит поцелуи, позволяет пятнать себя засосами и ухаживать за собой, проводит с ним течку, подворовывает его одежду и полностью утоляет его тактильный голод. Николаю нужен альфа, чтобы почувствовать эту привязанность на уровне инстинктов, чтобы не беспокоиться по поводу течек и иметь возможность кусать, пятнать бледную шрамированную кожу, потому что «моё». Николай идеален для Дазая. Поэтому игра в любовь устраивает обоих. — Эй, ты так и продолжишь просто бессовестно вдыхать мои феромоны? У меня вообще-то уже живот начинает побаливать, — чуть обиженно тянет Николай, вцепляясь ему в плечи и переступая с ноги на ногу. — Сейчас, — очнувшись от сладкого сна, обещает Дазай, успокаивая, и кусает. Никакой метки, Николай ему не принадлежит, Дазай лишь царапает клыками тонкую кожу, прикусывая, но уже завтра на бледной коже всё равно расцветут очаровательные синяки. Николай откидывает голову назад и, судорожно цепляясь за чужие плечи, так сильно, что на коже точно останутся потом синяки, тонко стонет. Его феромоны становятся гуще в воздухе, Дазай не может оторваться от длинной красивой шеи, но он молится, чтобы Коля, проскальзывая в комнату, закрыл за собой дверь. Тогда воздух в комнате после первого же секса станет густым из-за обилия их феромонов, они переплетутся в воздухе, их будет так много, что Дазаю будет казаться, что он не дышит, нет, он умер, и его похоронили не в холодной земле, а в сирени в самом её цвету. А Николай при этом, дрожа с узлом внутри, будет тонуть в тёмно-синем море. Дазай проталкивает колено между крепких бёдер Николая, проезжаясь по его давно вставшему члену, чувствуя жар от чужой промежности. По комнате разлетается глухой вскрик, но Николай и не думает зажиматься или прикрывать рот рукой, чтобы сдержать стоны. Он наоборот оседает, наваливаясь на бедро Дазая и потираясь самостоятельно. Его кадык мило дрожит перед глазами, и Дазай накрывает его влажным ртом, прикусывая и всасывая кожу. Рука Дазая касается виска Николая, заправляет влажные от пота пряди за ухо и тянется к косе. Легко стянут резинку и уронив её куда-то на пол, Дазай наощупь расплетает длинную косу Николая, игнорируя чужое недовольное мычание «жарко же». Не может просто, волосы Николая такие мягкие, особенно после косы, волнистые, белыми-белыми волнами спадают по спине. Николай такой безумно красивый с распущенными волосами, оплетающими его белые плечи, покрытые испариной. — М, в губы… — вяло бормочет Николай, смотря вниз мутными глазами. Дазай, подчиняясь, отрывается от его шеи, но не может не потратить хотя бы несколько секунд, чтобы оценить результат. Следы от зубов, наливающиеся красным засосом, словно трепещущие шрамы от пуль, на Николае смотрится безумно хорошо. Внутренний альфа Дазая рычит от удовлетворения, рык прорывается в горло Дазая, хотя это и не метка. Так похоже на ошейник. Николай нетерпелив, бесится, от чужого бедра между ногами безумно хорошо, и он тянет Дазая на себя сам, чтобы поцеловать. Хотя это сложно назвать поцелуем. Они просто кусают другу губу, вылизывают рты, переплетая языки и борясь за контроль, не в силах насытиться друг другом. От острого кончика языка, проехавшегося по чувствительному верхнему нёбу, Николай содрагается всем телом, постанывая в чужой рот, и Дазай пользуется этой паузой, чтобы полностью перехватить контроль и подвести Николая к кровати. Как хорошо, что он так предусмотрительно убрал оттуда одежду. Но прямо около кровати Николай прикусывает его нижнюю губу и перехватывает контроль, меняя их местами и роняя Дазая на кровать. Он падает сверху, их зубы немного болезненно сталкиваются, но Николай тут же обнимает Дазая за шею, наклоняя голову, и их поцелуй снова безумно приятный. Член Дазая уже болит от возбуждения, а трусы Николая, он уверен, промокли насквозь. Николай отстраняется первым, тонкая ниточка слюны тянется от его красных, распухших губ к губам Дазая, пока не обрывается. Он садится на Дазая сверху, прижимая бёдрами к постели, и снова начинает тереться, сильнее и приятнее, несмотря на то, что это добивает обоих. Комната уже пропахла его сладкими феромонами, Дазай уже не в себе от них, постоянно сам пускает феромоны, чтобы окутать ими в защите и заботе, но и в принадлежности. Николай тоже сходит с ума от возбуждения, течки быстро поглощают его в первый же час, затуманивая сознание, он чувствует, как он течёт и спереди, и сзади, но всё равно мучает и себя, сталкивая их члены, когда между ними слои одежды. Дазай каменеет под ним и пытается сесть, чтобы прижать Николая к себе и наконец-то стянуть с него одежду, входя хотя бы пальцами. Но тот действует неожиданно садистки, перехватывая его руки своими и прижимая к кровати, бёдра давят сильнее. Николай громко протяжно стонет, совершенно не сдерживаясь, его феромоны забивают лёгкие, вызывая желание, у Николая красивые бёдра, шея покрыта засосами, словно бутонами цветов, передёрнутые дымкой глаза совершенно безумные, мутные и такие яркие в мягкой полутьме комнаты. Один — густой зелёный лес, другой — глубина лагуны в лучах полуденного солнца, и в обоих золотистыми искорками отражается свет от настольной лампы. Смотреть, только смотреть на это невыносимо, и Дазай напрягается всем телом и давит феромонами, потому что в таком положении он Николая не победит. Тот, оглушённый вспышкой чужих феромонов, тихо скулит и ослабевает, и Дазай пользуется этим, чтобы перевернуть. Николай падает на постель, его волосы рассыпаются вокруг, особенно яркие на тёмно-синем покрывале. Такой безумно красивый, как хитрый кицунэ, принявший человеческий облик и ждущий свою жертву на берегу холодной и чистой горной реки. Губы так маняще распухли, что Дазай прижимается к ним с поцелуем-укусом, одновременно стягивая с Николая штаны вместе с бельём, отбрасывая их на пол. Когда Дазай, задыхаясь, отстраняется, Николай разводит ноги, соблазняя с коварной улыбкой. Под ним по покрывалу быстро расползается тёмное пятно, но Дазаю плевать, его взгляд направлен на совершенно другое. Длинные раздвинутые ноги Николая с бледной, почти белой кожей с россыпью тёмных родинок, с крепкими большими ляжками, Дазай смотрит на промежность Николая с крепко стоячим маленьким омежим членом и покрасневшей дыркой, блестящей от естественной смазки. Так мокро, что Дазаю кажется, что тогда, издеваясь над ним и не переставая тереться, Николай уже успел один раз кончить. Возможно, так и есть. Дазай долго не выдерживает. Какой бы альфа выдержал? Особенно когда омега зовёт именно его, в приглашении раздвигает ноги и манит к себе просящим взглядом. Ему всё ещё больно, Дазай чувствует это по кисловатой нотке в сладости феромонов и тянется к Николаю, чтобы успокоить его боль, насытить и приласкать. Чтобы было спокойно. Дазай, накрывая его своим телом, обнимает Николая за плечи, притягивая к себе и целуя. Николай торопливо отвечает, постанывая в его рот, трётся о его шею и плечи, чтобы из запахи смешались. Свободной рукой Дазай мнёт его ляжки, такие красивые, хочется бесконечно пятнать их, как и шею, но пока не сегодня. Будет день — уже наверняка завтра, — когда они уже потрахаются несколько раз, Николай немного успокоится и будет сидеть, сонный, в развороченной постели, прижимая к себе одежду Дазая, стянутую со стула, пока Дазай будет у него между ног, трахая языком, пальцами, кусая и целуя его бёдра. Но это потом, сейчас главное дать узел, чтобы боль в основном прошла. Дазай входит в него сразу двумя пальцами, из-за течки Николай мягкий и раскрытый. Николай, застонав, обрывает поцелуй и обнимает за шею, прижимаясь к нему своим горячим телом. Дазай и не обижается, не тогда, когда внутри Николая очень горячо, влажно и мягко, стенки ритмично сжимаются вокруг его пальцев, затягивая в себя. Просто безумие, он мог бы трахать Николая пальцами вечность, но это не сейчас, не в течку, а в обычный день, когда они будут поспокойнее. Сейчас же Дазай сходит с ума от течки Николая, член давно твёрдый. Третий палец входит с небольшим усилием, Дазай вжимает все три в бугорок простаты. Николай дрожит в его руках, стонет на ухо, он уже успел разболтать бинты на его шее и царапает маленькими клыками его грубый уродливый шрам от верёвки, и хорошо, жарко же. Дазай давно уже не смущается показывать Николаю свои шрамы, даже от верёвки, даже от лезвий, даже огромный шрам вдоль всего левого предплечья, который Дазай ненавидит, потому что он ассоциируется только с огромным количеством боли и тёмной крови, чужие слёзы и пустые, абсолютно потерянные глаза дорогих ему людей. — Я не могу… уже, — скулит Николай ему в ухо, зарываясь в пушистые тёмные волосы и царапая спину через футболку. — Можно. Дазай кивает, разрешение посылает сладкую дрожь вдоль позвоночника. Под чужие недовольные стоны он отлепляет Николая от себя и вынимает пальцы. Мокрые, блестящие от смазки, они выглядят так соблазнительно, что Дазай совершенно бесстыдно вылизывает их, другой рукой приспуская штаны с бельём и выдыхая от облегчения, когда на член больше ничего не давит. Николай, пиля мутным взглядом его язык, вылизывающий влажные пальцы, тихо стонет и шире раздвигает ноги. Дазай шумно сглатывает, наблюдая, как из опухшего красного ануса выходит очередная порция смазки. Николай идеален. Альфа-сущность в блаженстве. Николай просяще выгибает брови, и Дазай больше не может тянуть. Он складывает руки на бёдра Николая, по привычке успокаивающе поглаживая пальцами, и, притянув к себе, входит на всю длину. Николай вскрикивает. Небольшая боль, тут же перекрывается вспышкой удовольствия, от того, что альфа наконец-то наполняет его и проезжается крупной головкой по набухшей простате. Николай скашивает глаза от удовольствия, а у Дазая плавится в груди от того, что Николаю приятно. Он был любителем секса поспокойнее, но с Николаем это невозможно. Николай требует от жизни всё, и от секса тоже, так что ему нужны мощные, размашистые толчки, крепкая хватка на талии, руках или бёдрах и звонкие шлепки кожи о кожу. Николай перехватывает его руки, держит крепко, почти больно, ёрзает по постели, ластится, кайфуя от удовольствия. Первый раз во время течки он всегда очень чувствительный, может, потому что слишком тянет, изводя и себя, и Дазая, доводя себя до почти болезненного возбуждения. А может, просто сам факт нахождения рядом альфы, так близко, готового исполнить все его хотелки, делает его таким чувствительным. В любом случае, Дазаю всегда хватает минуты, чтобы довести его до оргазма. И сам не отстаёт, потому что Николай доводит и его, запах сирени пьянит, внутри Николая так горячо и мягко, пошло хлюпает смазка, и его бёдра со шлепком сталкиваются с ягодицами Николая. — Аах! Николай выгибается над кроватью, прикрывая глаза и крупно дрожа. Из его члена выплёскивается горячая сперма, длинной дорожкой оседая на бледном животе с очертаниями пресса. Он сильно сжимается, и Дазай, замирая, со стоном тоже кончает глубоко внутрь. Узел быстро набухает, запирая сперму внутри, связывая их в одно целое на ближайшие полчаса. Дазай, шумно дыша, падает на мокрого от пота и спермы Николая, слушая его шумное дыхание с тихим постаныванием и заполушенный стук сердца в груди. И слабо улыбается. Это будут длинные, но такие прекрасные три дня.