Украденные сновидения

Время было позднее. За окном шуршала темная листва, раскачиваясь под порывами ночного ветра. Подрагивая, звенела переливами музыкальная подвеска, навевая воспоминания о забывшихся грезах, которые то и дело всплывают у людей в моменты ностальгии. Духота проходила сквозь раскрытое окно, занося в комнату теплый запах земли и предвкушение грозы. Накануне выключенное электричество заставило обратиться к старым средствам. В чулане нашлась масляная лампа из латуни, похожая на ту, из которой может вылезти джинн. Потускневшая и местами начавшая прорастать тонким слоем зеленеющего мха, она давала мало света, поэтому пришлось подкрепить ее галогенным фонариком. — Папа, давай вызовем духов из лампы! — восторженно выдал Клаус, забираясь в кровать. — Хочешь загадать желание? — стоя возле стеллажа, Леви выбрал тоненькую книжечку, чтобы почитать сыну перед сном. Вечерний ритуал был обязательной частью любого дня. Он состоял из чистки зубов, прослушивания композиций на дребезжащем граммофоне или тихого вынужденного пения Леви, который очень старался не фальшивить, и поглаживаний по мягким кудряшкам до тех пор, пока Клаус не засыпал. Комната выходила окнами на сад, откуда доносились приглушенные отзвуки соловья. Одинокие особи в поисках пары составляли страдающему от бессонницы Леви единственную компанию. Даже в эту ночь, обещавшую пролиться нечастым дождем, соловей сладко щебетал на вишневом дереве. Последняя неделя выдалась особенно тяжелой. Пришлось менять наполнение ритуала — Клаусу начали сниться кошмары. «Грустные сны», как он их называл. Леви совершенно растерялся, когда сын рассказал ему о том, что не может уснуть из-за страха. Деревенские мальчишки поведали о мистической истории знакомых им и незнакомых Клаусу краев. Пролегающая бурная речка разламывала пейзаж надвое, деля улицу пополам. Одну ее часть неизменно скрывала обрывистая скала, отчего здесь царили сумерки, подкрепляемые увесистыми ветвями дубов и фруктовых деревьев. Капризных детей в старину частенько сбрасывали с этой скалы, завлекая малышей утерянной дымкой утреннего солнца, которую те могли видеть лишь на другой стороне улицы или же в вышине — забравшись на холм, а оттуда на покрытую спутанными кустами скалу. Бурлящие воды отправляли своих мстящих дев, которые погибли от мужской руки, за детьми, и те сбрасывали их в реку. Лишенные того, чтобы познать материнство при жизни, им предоставлялся кровавый шанс узнать об этом после смерти тела. Леви оставался с Клаусом дольше, читая ему сказки и рассказы, напевая колыбельные, услышанные от матери и чудом запомнившиеся. И уходил только тогда, когда тонкие брови малыша расправляли складку между ними. Через несколько часов из детской доносился вопль, в коридоре раздавался топот ножек, часы пробивали три ночи и Леви, заново уложив малыша спать, отправлялся на короткий сон и сам. — Три желания, — терпеливо поправил мальчик, — Лампу надо потереть и дождаться духа. — Хорошо. Но чтобы не утомлять его, ты попросишь только об одном, — согласился Леви через несколько мгновений. Он взял лампу за ручку и осторожно присел на кровать. Клаус завозился, скидывая лоскутное одеяльце. Его маленькие ручки легли поверх ладоней отца. Ребенок завороженно смотрел на горящее пламя внутри, в светлых зеленых глазах отразились крохотные огонечки. Они померкли, когда Клаус прикрыл веки, несколько раз проведя пальчиками по теплому боку лампы. — Я хочу, чтобы всем снились только хорошие сны, — прошептал он, загадывая желание. Леви показалось, что пламя ему подмигнуло, потухнув на долю секунды. Они посидели в тишине, нарушаемой только потрескиваем масла и завывающим ветром. — Все. Дух уже ушел. Теперь читай сказку. Леви усмехнулся деловитости сына. Клаус подвинулся, чтобы папа смог лечь рядом с ним и показывать картинки в книге. Буквы малыш еще не знал, зато рисунки разглядывал с удовольствием. С таким же упоением на следующее утро он воспроизводил их самостоятельно, раскрашивая в немыслимые цвета животных и птиц, переворачивая небо и землю. Пять лет — самый расцвет фантазии и воображения. Фиолетовые кошки бороздили моря темно-синей травы, пока зеленые божьи коровки гигантских размеров жужжали над ромашками. — Случилось это еще до того, как Эвузи нашел волшебный шарик. День был жарким, и после обеда Одаку послали на ферму помогать дедушке… — начал Леви нарочно негромким голосом, растягивая слова. Клаус притих, расположившись на плече отца. Он медленно водил глазами по странице, сонно моргая. Засыпая, он долго видел перед глазами собравшихся вокруг костра животных из книги: танцующий слон и жираф, помешивающий варево в котелке заяц, любопытный пеликан, переминающийся с ноги на ногу. Начался дождь. Потянуло прохладой, долгожданной и упоительной. Клаус уткнулся Леви в сгиб локтя, так и не услышав, чем закончилась сказка. Высвободившись из проворных рук, мужчина укутал сына, убирая кудряшки с его лба. Погасив лампу, он подсветил себе фонариком путь до гостиной комнаты. В углу на низком столике стоял начатый макет тупиковой улицы: несколько двухэтажных домов с проведенной подсветкой, проложенные тропки и немного зелени. Рядом с макетом расположились материалы, натуральные и пластиковые, краски, кусочки тканей. У Леви было еще несколько дней (и ночей), чтобы доделать макет и приняться за новый. Бесконечный круг работы, которую он выполнял дома, был ужасающе велик. Уход за Клаусом требовал не только таких ресурсов как время и деньги, но и эмоционального вовлечения, которое у Леви к концу дня было в районе нуля, если и вовсе не уходило в минус. Лучше всего ему удавалось ладить с ним по утрам. Они вместе ходили на прогулку, бродили по парковым улицам, рассказывали истории и собирали опавшие листья в гербарий. Он солгал, если бы сказал, что окажется готовым к детям. Клаус был спокойнее других, но все же оставался ребенком. Леви прилагал колоссальное количество усилий, всякий раз, когда дело доходило до истерик и слез, чтобы напомнить себе о том, что перед ним маленький человечек, который не умеет управлять собой. Не умеет отличать и распознавать эмоции, быть самостоятельным. Это осознание помогало относиться к проблемам без лишнего негатива. Надо сделать — и Леви это делал, словно выполняя приказ начальства, не углубляясь в его содержание. Дети перенимают привычки поведения родителей, это ни для кого не секрет, еще и по этой причине Аккерман-старший держал себя в руках. Клаус, видя такого взрослого перед собой, возможно, воспримет эту модель за образец. Леви не подавлял эмоции и не выражал их в чрезмерности, он лишь показывал адекватную, на его взгляд, позицию. Однажды пришлось сделать нелегкий выбор и принять на себя новую роль — отцовство. Хотя Клаус и не был родным ребенком, для Леви он всегда был таким. Когда родители мальчика — друзья Леви, Петра и Оруо, погибли в авиакатастрофе, он оказался единственным, кто был готов взять опеку над полугодовалым малышом. Прежде, чем сесть за макет, Леви прибрался в комнате. Их домик был не большим, но уютным. Крошечная кухня, детская Клауса, большая гостиная, выполняющая функции спальни, столовой, игровой и чего придется, и кладовая на втором этаже. В чулане-пристройке хранился оставшийся от дяди Кенни хлам. Дом окружал запущенный и предоставленный сам на себя сад. Заросшие мхом и травой-осокой дорожки, вишневое и яблочное дерево, раскидистый каштан и низенькие, сросшиеся между собой, деревца, которые создавали естественный навес. Около трех ночи закончился дождь. На удивление, Клаус так и не проснулся — Леви был не слишком удивлен этому, день был насыщенным. Возможно, сработало и самоубеждение с помощью старой лампы. Леви не заметил, как уснул, не расстелившись, опустив голову на подлокотник кресла. Впервые за годы он видел сновидения. Они прошли мимо него смазанными пятнами, оставив после себя ощущение чего-то упущенного и неуловимого. Ощущение пустоты. — Папа!!! — громкие крики резко вклинились в сознание, вырывая мужчину из сна. Леви подскочил, чувствуя, что сердце сильно-сильно бьется. От этого звука тело будто ходило ходуном, вибрируя в такт. — Что случилось? — рваное пробуждение заставило мужчины проснуться сразу и растерять все остатки сонливости. Клаус прижался к отцу, который взял его на руки, и обнял его за шею. Взъерошенный и теплый, пахнущий молоком и розами, мальчик зашептал Леви на ухо: — Мое желание сбылось! Я видел хороший сон про тебя! — звонкий голос бился в черепной коробке. — Что же я делал? — вздыхая, спросил Леви. Он медленно начал успокаиваться. Поднявшись с кресла, отправился с вцепившимся в него сыном на кухню. — Ты разговаривал с духом. У него хобот, как у слона и… весь в пятнах, — спокойно рассказал Клаус. — Что он тебе сказал? — Я не знаю, это ж был твой сон, — тихо пробормотал Леви, припоминая, что и в его сновидении было большое пушистое существо, фиолетовое в желтых солнцах, с длинным мягким хоботом и синими-синими глазами, сверкающими в темноте. Они, словно два сияющих сапфира, обездвиживали время, поворачивая его вспять. — Мы с ним говорили о том, как Эвузи нашел волшебные шарики… — уже громче сказал Леви, выбирая наименее достоверный и наиболее безопасный путь — воображение. — Дух тоже слышал, как ты читал мне сказку? — удивленно спросил Клаус, хватаясь за стакан топленого молока, который перед ним поставил папа. — Наверное, — уклончиво ответил Леви, разогревая вафли. На прогулке, отпустив сына поиграть с другими ребятами, Леви задумался. Если и существовали в его жизни совпадения, то они непременно вели к какому-то результату. Знакомство с Петрой и ее гибель — к совершенно изменившейся семейной жизни. Отправившийся путешествовать на север Кенни — к оставленному домику на окраине города, граничащей с лесопарковой зоной. Прохожий, обронивший визитку — к хорошо оплачиваемой работе создателя архитектурных макетов с такой нужной возможностью делать это на дому. Возможно, что лампа из чулана, дух в виде существа с хоботом и пятнистой шкурой, даже их разговор в сновидении… приведут к чему-то. У всего должен был конец, как и начало. Влажная листва хлюпала под ногами. Собравшиеся тучи свинцовым покрывалом заслонили небо. Воздух снова стал плотным и теплым, такая майская изменчивая погода. Леви смотрел на Клауса, счастливо бегающего вместе с детишками, и ласково провожал его взглядом. Говорят, что люди меняются вместе с детьми. Но Леви не поменялся, он только лишь раскрыл в себе другую сторону. Мотив такой усердной заботы о ком-то раньше не казался ему привлекательным. Зато теперь можно было наблюдать за тем, как вырастает новый человек, смешной и трепетный, по-своему умный и ласковый. Перед тем, как выйти из дома, Клаус долго рассматривал отца, который выбирал себе теплую непромокаемую одежду, а после сказал: «Ты все-таки оденься побогаче», после чего Леви долго хохотал от такой неожиданности. — Клаус, дождь собирается, идем домой, — крикнул он сыну, указывая пальцем в небо. Они успели вернуться до дождя, который хлынул белой стеной, грозя затопить округу. Клауса, казалось, дождь нисколько не смутил в этот раз. Раньше малыш часто расстраивался из-за того, что мокрым гулять не только неприятно, но и неинтересно: пелена стоит такая, что и разглядеть ничего нельзя. Поэтому Леви пришлось выдумать еще один ритуал. Их было много, на каждый проблемный случай жизни. Если на улице шел дождь, то необходимо делать что-то приятное. — Папа, давай ты сделаешь чай, — напомнил Клаус, вставая ногами на кресло, чтобы приоткрыть занавеску и посмотреть на мокрую подъездную дорожку. Из-под ажурной белоснежной ткани открывалось некогда заботливо умытое Леви окно, теперь замутненное разводами капель. Капризной здесь называли природу, дети же, озабоченные воровками-девами из реки, старались не шалить у всех на виду. Если вздумается наводнить все сыростью, природа не заставит себя долго ждать — она выглядывает вначале несмело, напуская пыльного ветра и поднимая далекие залпы грома, но, войдя во вкус, выжимает темные облака и насылает ослепляющие молнии. Кто знает, сколько таких слепцов ходит в округе. — Я помогу тебе, — оторвавшись от окна, сообщил Клаус. — Без тебя мне никак не справиться, — ласково улыбнулся Леви, проведя ладонью по макушке, — Для начала пожарим рис. Ты помнишь, как чай готовить? Клаус покачал головой. — Сначала мы достаем слоеный рис и жарим его. Потом добавим листья чая и зальем их кипятком, — каждое действие Леви сопровождалось объяснением. — Знаешь, когда-то давно чайные листья считались роскошью. Чай пили только богатые люди. — А бедные? — А те, у кого было недостаточно денег, использовали свою смекалку. Этот чай родился из догадливости. Рис был недорогой, его было много, он не менял вкус чайных листьев. Поэтому люди придумали смешивать их с обжаренным рисом. — Значит, мы бедные? — разочарованно спросил Клаус после паузы. — Мы смекалистые, — усмехнулся Леви. Возможно, прямо сейчас он заложил сыну не самую удачную модель «богатый-глупый и бедный-умный», но сказанного не воротишь. — Это хорошо. Люблю, когда ты все мне объясняешь. Прерываясь на Клауса, с переменным успехом, но Леви доделал большую часть макета к вечеру. Мальчик крутился рядом, перебирая битком набитый чемодан с игрушками: расколотая фарфоровая чашка, маленькие лошадки из голубого стекла, плюшевый грифон с черным воротничком, помятый весовой набор и мохнатый монстр с телом тигра. Клаус негромко переговаривался сам с собой, увлеченный придуманной сценкой. Леви то и дело поглядывал на него с умилением, дожидаясь, пока высохнет клеевая основа на зеленом кусте. Это мимолетное мгновение, сосредоточение изумрудных глазок — достойно того, чтобы на него отвлечься, запечатлеть и примириться с тем, что ребенок так быстро растет. — Сегодня придет дух? — спросил мальчик спустя несколько часов. Бросив короткий взгляд на сына, Леви судорожно выдохнул. Гиперфиксация на отдельных вещах так свойственна пятилетним детям, что, распространяясь, она захватывает порой самые небывалые стороны жизни. Аккерману-старшему если было и не чуждо мистическое, то он оставлял его за краем сознания и принимал как должное, что невозможно объяснить и структурировать. Если же тому суждено войти в его понимание, оно там окажется… иным способом. — Я не знаю, Клаус. Он не сказал мне о своих планах. — Мне бы хотелось… чтобы дух навещал каждый день. Он такой любопытный, — перебирая лошадок, поделился Клаус. — Разве ты разговаривал с ним? — удивился Леви. Не слишком ему хотелось потакать сыну в такой фантазии. — Конечно, как и ты. Мы же попросили его прийти. Пап, ну что ты, забыл? Леви настороженно посмотрел на сына, не решившись вернуться к работе. Как большинство детей, Клаус был достаточно пугливым. Он легко верил слухам и историям, мог слепить из теста амулет и носить его самодельную защиту на толстой нити для вязания или же громко и надсадно плакать, пока кто-то не пожалеет его. Леви научился справляться с этими состояниями, порой позволяя ему манипулировать, чтобы тот смог успокоиться и поговорить. Но за ловкими и уверенными фразами скрытое желание вряд ли долго могло бы просуществовать — особенно в устах ребенка. Если бы Леви смог вспомнить свой сон более достоверно, то нашел бы ответы на все свои вопросы. Но кроме расплывчатого образа неизвестного духа он ничего не мог вытащить из памяти. Словно бы кто-то прямо перед его пробуждением позаботился о том, чтобы никаких свидетельств не осталось. Искусный воришка, не иначе. В этот вечер вместо книги Леви решил посмотреть с Клаусом диафильмы. Старенький проектор мягко и тепло жужжал; чтобы заправить пленку, нужно было действовать очень аккуратно — лента едва ли не сыпалась. Леви очень любил атмосферу диафильмов. Ручка переключателя по-особенному скрипела, отдаваясь внутри мужчины каким-то детским и искренним восторгом. Звуки работающего механизма напоминали о тихих зимних вечерах, напоминали о маме. — Давай этот фильм, — Клаус протянул пленку в баночке. Надписи на ней уже не было — стерлась со временем, поэтому все выбиралось наугад, вслепую. Мальчик был уже порядком уставший после вечерней прогулки с прыжками по лужам и горячей ванны. Разомлевший, чистенький и укутанный в плед, он лежал на диване, вытянув ножки. Леви загрузил пленку, прокрутил до нужного кадра. На белой простынке вместо экрана отец с сыном (один с ужасом, другой с трепетом) увидели того духа-монстра из их снов. — Папа, про него даже мультфильм сделали! — восторженно завопил мальчик, его полудремы как не бывало. — Я хочу крутить. Леви обреченно и с замиранием сердца, не до конца понимая, куда в этот раз его должна завести судьба, отдал управление Клаусу. Тот с радостью вцепился пальчиками в ручку, переводя кадр, а после пытливо уставился на папу, который должен был начать читать. Изображение подрагивало, создавая иллюзия движения монстра, глаза которого сияли голубовато-синими всполохами, так удачно сочетаясь с золотистыми пятнами на его взъерошенной шерсти, отливающей лиловым. — Давным-давно в южных горах Японии поселился странный зверь. С хоботом слона, гривой льва, шкурой сумчатой куницы, лапами тигра и хвостом быка. Говорят, пришел он из Китая, откуда его сослали на острова за то, что не смог помочь императору, — Леви внезапно почувствовал, что его горло пересохло. Он остановился на несколько мгновений, пока Клаус не напомнил о себе, — Когда мир был новым, зверя собрали из оставшихся от других животных кусочков. Он был любимцем богов, которым понравился из-за причудливого внешнего вида. Клаус молча и внимательно слушал голос отца, прижавшись щечкой к его животу. Ребенку было любопытно открыть секрет, кроющийся там, куда малыш пока что не мог самостоятельно забрести — но он знал, что папа всегда поможет и объяснит ему непонятное. Леви был надежным родителем, быть может, из-за своей нервозности. — Однажды зверь захотел узнать людей и отправился на землю. Но прежде этого боги дали ему имя — ба́ку, и вручили дар, с помощью которого он бы помогал человечеству. Баку приходит под покровом ночи, когда его позовут. Он питается плохими и страшными снами, забирая у человека волнение и тревогу, поэтому злые духи боятся баку и бегут из тех мест, где он живет… Что-то знакомое пошевелилось в груди Леви, словно там теплился маленький огонек, проворный и неуловимый. Он взглянул на баку вновь — тот выглядел как монстр из морских пучин, темных и опасных, выдавали его только глаза, большие и добрые. Как будто в такой неприглядной маске скрывалось его главное притворство и потворство, что находило выражение в ночных вылазках в головы спящих людей, детей и взрослых, больных и здоровых, которые звали его. Диафильм рассказывал об историях баку, в которых он неизменный помощник и спасатель. — Он путешествует по странам? Почему баку оказался у нас? — спросил Клаус, молчавший все время, пока Леви читал. Тот частенько терялся на внезапных вопросах сына о чем угодно. Малыш полагал, что взрослым известен каждый уголок вселенной, отчего отцу приходилось частенько использовать закрома своего воображения. Но чаще всего ответы приходили сами собой. — Баку ведь дух, ему можно быть везде, где он захочет, даже у нас, — поглаживая Клауса по кудрям, ответил Леви. Иногда, чтобы ответить, нужно было сломать привычные представления о мире и логике. — Давай будем ложиться спать… Эта фраза всегда звучала как катализатор вечерних истерик. Но в этот раз Клаус мало возражал: он помог папе убрать диапроектор на полку, собрать пленки в жестяные баночки и отправиться самостоятельно умываться. Леви только с немым и легким удивлением смотрел мальчику вслед. Открыв форточку нараспашку, мужчина слегка высунул лицо на улицу. Приятная прохлада ложилась легкими мазками на кожу, чуть слышный ветерок еле заметно трогал лицо. Давняя мечта о прогулке ночью затухала с каждым годом — но все же можно было выйти на задний двор и посидеть в переплетенных на поверхности корнях под фруктовыми деревьями. Леви сделал мысленную заметку об этом. Перед тем, как закрыть глаза, Клаус непременно хотел потереть лампу снова, ведь у него все еще оставались в запасе два желания. — Только не загадывай то же, что и вчера, — предостерег Леви. — Почему? — уже схватившись ладошками за нагретые пламенем свечи бока лампы, спросил ребенок. — Твое прошлое желание уже действует. Нужно что-то новое, — Леви с короткой улыбкой вспомнил о Петре, которая любила гадать и, пусть и нечасто, но привлекала друга к этому занятию, повторяя технику безопасности. — Раз ты так говоришь… — задумчиво протянул мальчик, нахмурившись. — Тогда загадаю другое. Закрой уши. Это секрет. Леви послушано прикрыл уши ладонями, наблюдая за тем, как Клаус шепотом проговаривает свое желание — и как бы не было любопытно, отец доверял сыну и его просьбе. Свет был потушен, Клаус, укутанный и обласканный отцом, заснул. После дождя земля была слегка влажной, но под деревьями оставались сухие клочки с примятой потемневшей травой. Разложив флисовый плед, чтобы смягчить сидение, Леви откинул голову на шершавый ствол сливы. Крутясь весь день по работе и с сыном, он едва ли замечал свою усталость — она наваливалась, когда он оставался в одиночестве. Этот галопирующий ритм не был естественным для него, зато теперь ощущалось забытое чувство наслаждения. Вдалеке мигали фонари домов перед горой, были слышны слабые отзвуки наковальни. Синие глаза сверкнули между кустов розы. Леви вздрогнул, кутаясь в куртку. Он несколько мгновений вглядывался в темноту, прежде чем увидеть свечение вновь. — Я не хотел напугать, — голос буквально плыл за своим владельцем. Немного тихий из-за серого слоновьего хобота. — Но не мог отказать себе в удовольствии хотя бы взглянуть на тебя. Оказавшись под светом луны, отчего-то пожелтевшей, как если бы она оказалась под желтым стеклом, нечто из куста теперь приобрело читаемый вид. Леви пришлось ущипнуть себя за руку — в голову пришел единственный способ узнать, спит он или бодрствует. На коже остался красный отпечаток. — Я сплю, верно? — с надеждой спросил Леви. Иначе он не мог объяснить себе появление мифического существа из старого диафильма, найденного в хламе дяди Кенни. — Конечно… Как бы еще мы с тобой встретились. Если хочешь, могу подождать, пока ты дойдешь до кровати. Говорят, она мягче, — зверь неловко улыбнулся, но этого не было видно. — Все в порядке, — не зная, что еще ответить, сказал Леви. Они немного помолчали, Леви ощущал кожей, что его рассматривают — синий взгляд скользил мягко и ненавязчиво. Львиная грива слегка подрагивала на ветру. Вопреки всей логике, Леви не чувствовал страха, который нередко бывает во сне. Как будто от баку — не оставалось сомнений, что это именно он — исходили магические эманации, не позволяющие оплетающему ужасу подступиться к мужчине. Было спокойно. — Я все думал, когда мне удастся вновь повстречаться с тобой, — баку заговорил первым. Он поднял хоботок, чтобы звуки звучали четче, — Мир снов обширный и неповторимый, но все-таки есть вещи, которые мне никак не удается забыть. А забывать приходится часто. — Мы встречались раньше? — Леви вздрогнул от неожиданности, когда баку подошел ближе, не дотрагиваясь. — Я редко что-то забываю, но не могу вспомнить… вас. — Ничего… Память людей устроена сложно, это простительно. Если бы я помнил столько, сколько вы, то не смог бы помогать. Каждый день выбрасываю внушительную стопку кошмаров. Но твои… отчего-то не получилось, — существо ускользнуло от ответа. — Даже не представляю, что в них могло бы быть, — благодарно сказал Леви. Леви впервые поднял глаза на баку. Мгновение зацепилось за нечто знакомое в его глазах. Таких человеческих. Сотканный из разных материалов, он оставался цельным — это воспринималось где-то внутри, на уровне чувств, а не ума. Баку вновь улыбнулся — в уголках глаз образовалась маленькая сеточка морщин. — Если хочешь, я могу показать, — внезапно предложил баку. — Так ты поверишь мне скорее, нежели я стану рассказывать. — Разве вы не должны избавлять людей от кошмаров? — Верно… Но это лучше увидеть, чем услышать. Ответ был предрешен. Баку приложил сухой и теплый хоботок ко лбу Леви. Пространство вокруг рассеялось, собираясь через мелькающие картинки. Разобрать их содержание было невозможно, поэтому Леви прикрыл веки, продолжая видеть мигающие цветные пятна. Когда он открыл их вновь, то перед ними раскинулось огромное, кажущееся безграничным, поле и лесная опушка. Первыми пришли чувста — опасности, страха, наваждения. Они пробирались из-под толщи лет и воспоминаний. Дрожь земли отозвалась тревожными вибрациями, из-за которых ладони охватывало холодом, а за ними последовали большие и несуразные человекоподобные существа, похожие на безобразных титанов из книжек по ранней истории. Леви заозирался по сторонам, в надежде спрятаться, но лес внезапно отодвинулся на несколько сотен метров, оставляя его в одиночестве посреди волн травы. — Не бойся. Я все еще не хочу напугать тебя, — мягкий голос баку действовал утешительно. Леви обернулся. Собранного по кусочкам животного перед ним больше не было — только высокий, но не выше титанов, молодой мужчина с теми же сияющими синевой моря глазами и пшеничного цвета волосами, сверкающими крохотными солнцами. Баку — одним лишь изящным и сильным взмахом руки — перенес их на толстую ветку дерева. С такой вышины перед ними открывалась вся округа, залитая светом. Титаны остались внизу, растопыривая метровые пальцы и водя ими по воздуху, слепо смотрели вверх. Леви вспомнил свои детские кошмары, наполненные такими гигантами — они растаптывали коней и съедали людей, разбрасывая их внутренности и конечности. — Я называл вас Эрвином, — поделился воспоминанием мужчина, скрещивая ноги на ветке. — Почему-то называл… и почему запомнил не в виде животного. — Некоторые дети чувствительнее других. Мне захотелось принять такой вид, — Эрвин-баку покрутился перед Леви, показывая свою человеческую форму. — Кажется, вышло неплохо. — Да… Очень красиво. Эрвин улыбнулся той же улыбкой, какой улыбался годы назад маленькому Леви. «Как можно было забыть о таком?» — думал он теперь. Когда умерла Кушель Аккерман, Леви было чуть больше пяти лет — столько же, сколько и Клаусу сейчас. Кошмары, словно ранее оберегаемые материнской любовью, не заставили себя долго ждать и наполнили сны ребенка. Он засыпал под утро, неспособный уже справляться с накрывающим его сном — и в одну из таких полуночных попыток, Леви загадал желание. — Я посмотрел твои кошмары и решил, что мне по силам помочь тебе, — сказал Эрвин. — Не хотел, чтобы ребенок видел столько крови и издевательств. — Не переживай. Их было много в реальности… В бодрствовании. Когда я не спал, в общем, — поспешил поправить себя Леви, — Мой дядя Кенни работал в полиции. Эрвин многозначительно поднял густые брови. — Значит, не так уж сильно я помог… — Эрвин лег, сложив руки под головой. Через крону просвечивала голубизна неба. Сквозь ветвь проходило вибрирование под ритм рыка титанов. Но оно не достигало их — баку блокировал любые намеки на страх. — Помог. Защитить ребенка от таких тварей… — Леви посмотрел вниз, — Какие же нелепые. — Спасибо, — засмеялся Эрвин. Леви улыбнулся ему — и его черты лица мгновенно сгладились. Эрвин щелкнул пальцами — специально для своего подопечного — и они перенеслись, оказывая на ночном лугу. Над их головами пролетали мерцающие галактики и хвостатые кометы, над ароматными цветами парили бабочки. Леви наклонился, срывая фиолетово-синий василёк, который тут же вырос вновь. — Я читал, что василёк значит верность, доверие и веселье, — сказал он, сплетая из цветов тонкий и красивый венок, — Почти такой, как цвет твоих глаз. Взглянув на Эрвина, мужчина увидел, как радужка баку начинает становиться ярче. Дышалось легко, множество запахов растворялись в воздухе, смешиваясь: здесь были и лилии, и ромашки, и клеверы, и откуда-то тянуло сладким каштаном. Глубокие неоновые цвета не резали глаза, они как бы были прикрыты матовым стеклом, приглушающим живость. — Ложись рядом, — попросил Эрвин, — Тебе понравится смотреть на небо. Как и Клаусу. — Ты водил его на этот луг? — Да. Мы много разговаривали, — задумчиво проговорил баку, разглядывая небосвод, испещренный кругляшами звезд и спиралями галактик немыслимых цветов, — Он очень похож на тебя… Сначала я не сразу понял, что он твой сын, пока Клаус не сказал мне об этом. — Он не родной, — обронил Леви, прилегший рядом. Мужчина крутил в руках венок, обрывая листочки. — Тогда это объясняет… Я попросил его пригласить тебя, но удалось вызвать лишь мои воспоминания. А мне так хотелось увидеть тебя взрослого, — Эрвин положил ладонь на руки Леви, забирая венок на свою голову. Нельзя было не отметить, что смотрелся он поистине волшебно, словно иномирный путешественник, рассекающий пространства. Такой умиротворенный, лишенный присущей людям спешки. — Почему? — любопытство достигло предела. Вопрос, который вертелся между строк все это время, вылетел птицей из клетки. — Полагаю, это то, что у людей называется ностальгией. Ты был удивительным ребенком, очень серьезным и молчаливым. Но мне удавалось растопить этот лед и рассмешить тебя. Я водил тебя по красивым местам своей фантазии, мы вместе иногда придумывали себе площадки для развлечений. — Да… Я помню, что мне снились красочные сны. Если вдруг мне что-то припоминалось, то зарисовывал в тетрадь. Наверное… Она до сих пор лежит где-нибудь, — Леви улыбнулся своим воспоминаниям. После череды кошмарных месяцев, когда он едва спал и это сказывалось на состоянии, очутиться в прекрасных сновидениях было действительно запоминающимся событием. — Я рад, что нравилось, — Эрвин повернул голову к Леви, — Мне жаль, что пришлось оставить тебя, но это лучшее, что я мог сделать. Ты ждал ночи, чтобы мы встретились. Это грозило тем, что ты бы перестал жить, как ты говоришь, в реальном мире. — Не боишься, что это произойдет сейчас? Со мной или с Клаусом? — спросил Аккерман. Лицо баку немного погрустнело. — Извини. Я не имел в виду это. По лугу пронесся легкий ветерок, принесший белоснежные лепестки. Они хороводом закружились над головой Леви, прочно соединяясь другом с другом. Запах нежно отдавал лилиями. Венок опустился на черные волосы мужчины. — Как ты того пожелаешь… — проговорил Эрвин. — Я помню того мифического чудика. С длинным хвостом, шерсть в клеточку. Он показывал фокусы, — чтобы отвлечься самому и отвлечь Эрвина, начал Леви. Мужчина перевернулся на живот, опираясь на локти. — Один из моих провальных проектов, — засмеялся баку. Его смех искристой рекой разлился вокруг, — Хорошо, что ты не заметил этого. Я показывал его Клаусу, тот сразу разгадал все эти фокусы из рукава. — Просто я научил его им и рассказал все секреты, — Леви усмехнулся, чувствуя румянец, покрывающий его щеки так стремительно. Тепло и сенсорно ощущаемая доброта, доносившаяся от Эрвина, окутывала его всего. Вспоминая по кусочкам, по отдельным моментам истории с баку, Леви вновь погружался в те детские радости, когда почти все было легким. С Эрвином было так же легко: смеяться, делиться, чувствовать. И заново понимать собственного ребенка, Клауса, которым в некотором смысле был отражением отца. — В мире снов ведь все возможно? — спросил вдруг Леви, параллельно осознавая мысль, что подобная болтливость так на него не похожа. Но с Эрвином как будто все казалось иначе. — Особенно если ты понимаешь, что это сон, — улыбнулся Эрвин, — Ты хочешь что-то придумать? — Я бы хотел полетать. Как птица, — нерешительно поделился Леви. — Нет ничего проще! Эрвин с серьезным видом достал из кармана рубашки крошечный пузырек с золотящимся внутри содержимым. Он откупорил крышечку, растирая между пальцами порошок, оставляющий светящимися пальцы. Нанес его на лоб и щеки Леви. — Это на всякий случай. Вдруг перестанешь верить. — Тебе? Но Эрвин оставил этот вопрос без ответа. Он взял Леви за руку, поднимая над землей, ввысь, туда, где искрились и мерцали галактики всевозможных цветов, закрученные в спирали и линии. Никакого волнения не было рядом с улыбающимся Эрвином, который так мягко и плавно вел мужчину рядом с собой, что Леви даже не сразу заметил, что летит один, без поддержки. Они пролетали мимо верхушек деревьев, вытянутых на километры вверх, мимо водопадов и отвесных скал, спускались в живописные долины между холмов. — Эрвин, тебе не надоедает это? — Леви вытащил из волос Эрвина мелкую травинку, неизвестно как оказавшуюся запутанной в его локонах, тщательно приглаженных. — То, что здесь нет никаких земных законов. — Нисколько. Это безграничные возможности, которые упираются только в границы моей фантазии, но границы расширяются. Я могу принять любую форму, побывать где угодно, узнать нужную мне информацию, — Эрвин перечислял преимущества, которых так не хватало людям. И которые могли бы статьи мощным оружием в руках некоторых из представителей рода. — Здорово было бы иметь такие же способности, — согласился Леви, — Хотя воображение у меня имеется. Наверное. — Конечно. У всех есть такие способности, просто… не все развивают их. А сейчас, во сне, они и у тебя безлимитны, — баку положил руку на плечо мужчины, к его немалому удивлению. — Давно я не летал только… Но надеюсь, тебе все равно понравилось. — Спасибо, Эрвин, — поблагодарил Леви, ощущая приятную тяжесть. На улице вновь начался дождь. Луг внезапно начал мигать и исчезать. Леви просыпался. Холодные капли тихо стучали по земле, заставляя вынырнуть из сна. Небо было светлым вдалеке — скоро близился рассвет, было около четырех часов утра. С мыслью о том, что нужно срочно заснуть и вернуться обратно, Леви подскочил к дому. «Все же нужно было послушаться Эрвина и уйти в кровать», — на бегу подумалось мужчине. Вот только сон не шел. Леви лежал в удобной и сухой кровати под мерные капли дождя, все было готово для встречи, но заснуть не выходило. Вспыхнула молния и за ней послышались раскаты грома. Из коридора донеслись маленькие шажочки и буквально через секунду на пороге комнаты показался Клаус. С растрепанными кудряшками, нежным румянцем на покрытой узорами подушки щеках, он выглядел очень мило. Леви молча обнял сына, позволяя тому укрыться в кровати. — Папа, дух сказал, чтобы ты звал его, если захочешь, — прошептал Клаус, прижимаясь к груди отца, — Мне так нравится проводить с ним время во сне. — Я очень рад это слышать, — Леви вторил ему шепотом, — Но все-таки и ты сам не зови его слишком часто. Всем нужен отдых. — Хорошо. Я не собирался навязываться, — зевая, ответил ребенок. Леви так и не смог уснуть, поэтому, пролежав несколько часов, он поднялся готовить завтрак. Ему не терпелось заглянуть в чулан. Там, среди нагромождений из когда-то нужных вещей висела полочка, неказистая и сколоченная неумелой или торопливой рукой. Пробираясь через завалы стеклянных флаконов и баночек, шин и досок, пыльных пакетов, Леви добрался до полки, на которой лежали старые тетради. Выцветшие сухие страницы, покрытые паутиной, с загнутыми краями. Среди них была одна, пухлая и плотная. Мужчина открыл ее, ощущая, как потеплело на сердце. Он с улыбкой перелистывал страницы с нарисованными детской дрожащей рукой пейзажами, существами, сценками из своих снов. На одном из рисунков он задержался: стоя на каком-то мостике, покрытом мхом и красными розами, стоял отчего-то высокий и серьезный Леви — совсем как взрослый — но все-таки достающий до плеча Эрвина. С бумаги ему улыбался добродушный дух баку, такой несуразный в виде животного, и такой прекрасный в своем человеческом облике. Леви и тогда выделил его глаза — вместо того, чтобы использовать синий карандаш, он нашел блестки — и нос, с внушительной горбинкой. — Ты что делаешь? — звонкий голос Клауса прервал созерцание творчества. — Нашел свои старые рисунки, — ответил Леви, закрывая тетрадь. Ему показалось, что это слишком личный момент, чтобы открыто делиться им с ребенком. По крайней мере, не сейчас. — Не хочешь порисовать на дороге? Там осталась под навесом сухая плитка. Леви осознавал, что теперь он будет ждать ночи, как-то предугадывал Эрвин. Но обещал себе ждать просто, не забывая о жизни вне снов. Потому что так приятно очутиться в ласковых объятиях сильных рук и знать, что тебя ждут. Ведь в итоге, что мир снов, что мир извне — это продолжение жизни, один круг, который на самом деле не прерывается. Те люди, которым дается доступ, ключ в свое подсознание, могут управлять своими снами и там пользоваться своими врожденными бескрайними способностями. Эрвин однажды сказал, что баку — как проводники между снами и явью, только лишь незримые помощники, которые отбирают у кошмаров чистое подсознание и возвращают человеку. — Увидимся на том же лугу, Эрвин. Баку помахал Леви на прощание, чтобы вновь встретиться с ним на чарующем лугу, будущей ночью.