Сломанный

      Сломанный.       Первое, что приходит в голову, когда Юджи смотрит на человека в зеркале.       — Никчемный. Жалкий. Слабый. — Добавляет голос Сукуны, из появившегося рта на щеке. — Даже не думал, что ты настолько бесхребетная тряпка.       Кулаки, лежащие на раковине, сжимаются только сильнее, а желание разбить зеркало растет с каждой секундой. Слова проклятия больно задевают, царапая и без того кровоточащие раны. Больно. Плохо.       Лёгкие сдавливает, словно ребра вот-вот разорвут их на части. Становится трудно дышать, и клокочущее ощущение тошноты поднимается откуда-то изнутри.       Как же он ненавидит это состояние, как же он ненавидит себя.       Он будто задыхается, стены давят, хочется спрятаться и забиться в угол, срастись с этой темнотой, выступающей из души. Может если она поглотит его полностью, то станет легче? Пройдёт вечная головная боль, от которой не помогает ничего, которая временами настолько давит на виски, что хватает сил только для того, чтобы лежать мертвым телом, пока слезы вытекают из глаз. Может пройдет и это разъедающее чувство беспомощности, что каждый раз утягивает Юджи прямо на дно, там, где нет ничего и даже мерзкие слова Сукуны не способны проникнуть туда? Если это спасет его, то что ж, он не против отдаться той гнили, что давно поселилась в нем еще до древнего проклятья.       От всех мыслей в голове становится еще хуже. Надо что-то с этим сделать. Иначе он просто не выдержит. Сломается окончательно. Так, что потом никто не сможет его собрать. Даже он.       — Ну что же ты, — приторным голосом начинает Сукуна. Для него это настолько забавное зрелище, при виде которого появляется лишь одно желание — добить, сожрать морально и физически, чтобы только кости мерзко хрустели на зубах, а во рту оставался привкус отчаяния этого никчемного мальчишки. — Почему же ты не бежишь к нему? М? Почему не поплачешься ему в жилетку? Неужели боишься?       Мерзкий хохот раздается в голове и ушах. Итадори быстро залезает под душ прямо в одежде и включает горячую воду. Юджи тяжело дышит, подставляя лицо под капли. Становится чуть легче, но не настолько, чтобы его отпустило окончательно и это липкое ощущение в груди наконец исчезло. Он выкручивает кран сильнее, пар плотно облегает его. Хочется раскалить кожу до такой степени, чтобы она сама слезла с этой никчемной оболочки.       — Так я прав, да, пацан? Ты боишься, что твой папочка бросит тебя так же, как и все они? — Гадкий смех вновь врывается в голову, заставляя звенеть в ушах.       Юджи зажмуривается так сильно, что не понятно — текут ли из его глаз слезы или это просто кипяток, стекающий по ним.       — Правильно боишься, — голос понижается до шепота и будто звучит отовсюду. — Если он увидит тебя таким, то выкинет из своей жизни, как дворовую шавку. Хотя, кто знает, может это произойдет и без твоего представления? Он же не слепой, наверняка уже давно понял какой ты жалкий и только ждет момента, чтобы вышвырнуть тебя.       «Почему? Почему это снова происходит со мной? Я же только начал жить нормально. Почему мне снова так плохо? Почему я снова жалею себя, хотя клялся, что больше в моей жизни не будет этого отвратительного чувства?»       Юджи всегда был сильным, но это не было его природным качеством, скорее его вынудила судьба. Он начал рано работать, из-за чего быстро повзрослел и на его, тогда еще детском лице, проявился этот взрослый замученный взгляд.       В средней школе навалились комплексы, первые неудачные отношения, которые закончились абьюзом и первым шрамом на сердце. А затем и еще одни, где его просто бросили, как никчемную куклу, со словами: «Я больше не могу терпеть тебя и твои проблемы с головой.»       Но несмотря на боль, которая рвала все внутри, Юджи продолжал улыбаться и на любые вопросы отвечать привычным: «У меня все в порядке. Не переживай». Никто ведь не поймет, что скрыто за этим взглядом в никуда и натянутыми губами, верно?       Временами, даже он не мог понять собственное состояние. Почему так свербит в пустой груди, откуда появились панические атаки, что накрывали оглушающим плесневелым болотом. Он честно пытался сопротивляться оглушающей пустоте трясины, в которую попал, но кто же сможет выплыть на поверхность, если наверх ничто не тянет?       Но он должен, он сильный, он справится.       В старшей школе стало невыносимо от собственного притворства. Юджи стал постоянно прогуливать и думать. Думать о том, как тянуло на крышу или к кухонному ножу, чье лезвие привлекало остротой и ледяной сталью. Интересно, если он умрет, кто-то будет его оплакивать? Или все так же не заметят? Как и не замечали шрамов на тонкой коже и сердце?       Единственное, что его останавливало — это страх, что будет с дедушкой, когда он узнает. Он думал о том, что он испытает, когда найдет его залитое кровью тело в их доме. Когда уже когтистые лапы смерти заберут Юджи в свои объятия, медленно соскабливая плоть с костей, раздирая мышцы и сухожилия. Наверняка, он не переживет этого.       Утягивать за собой Итадори не хотел. Только не единственного родного человека. Он стерпит. Он справится. Он же сильный.       Задыхаясь по ночам и утыкаясь в колени со слезами на глазах, чтобы успокоиться, но он должен.       Должным он перестает быть ровно в тот момент, когда когтистые лапы первым забирают не его.       На похоронах он не плачет, лишь думает о том, что теперь его больше ничего не держит. Теперь можно сделать то, о чем он так долго мечтал.       Его мечта меняется, когда Юджи встречает Мэгуми. Наконец у него появляется цель в жизни, смысл. Как не забавно, эта цель все равно сведет его в могилу, но если и умирать, думает он, то хотя бы спасая миллионы людей, таким извращенным способом помогая. Лучше так, чем просто бесследно исчезнуть.       Мысль о том, что рано или поздно он должен умереть, исчезает, когда он понимает, что влюбился. В него. В Годжо Сатору. Конечно же он должен был в него влюбиться. Он не требует взаимности, не признается. Просто живет этим чувством, как подпиткой. Оно тянет вперед и не дает упасть обратно в липнувшую к телу грязь.       Впервые в жизни появляется желание жить. Забыть о том школьном времени, полного страхов, жалости к себе и слез.       И у него это получается. Четыре года в техникуме проходят хорошо: появляются друзья, внутренние демоны затихают. Даже Сукуна редко напоминает о своем существовании, лишь изредка противно скребется где-то под сердцем.       На выпускном появляется Годжо и просит выйти с ним в сад. Итадори как сейчас помнит этот день и может воспроизвести его в памяти до мелочей.       В саду пахло цветами, нежные лепестки парили в воздухе, подхватываемые теплым ветром. Лунный свет струился сквозь ветви деревьев, подсвечивая чудесные голубые глаза. Мягкое прикосновение рук, а потом и губ. В этот же момент Юджи понимает насколько прекрасна жизнь. Его любят. Его заметили. Он нужен.       Неужели в его жизни появился человек, способный осветить тьму, давно въевшуюся в него? Он ошибался.       Очевидно, никто не сможет тебе помочь, когда ты и есть причина собственных проблем.       Итадори понимает это, когда спустя полгода отношений, внутри него вновь прорастает всепоглощающая чернота. Комплексы и страхи, изголодавшиеся по терзанию сладкой гнили, все это время аккуратно прятавшейся на дне, вылезают наружу, стоило лишь слегка провести рукой по поверхности. Его не могут любить. Разве в нем что-то осталось, во что можно было бы влюбится?       — Жалкий. Бракованная игрушка. Ты никому не нужен. Даже себе.       Голос Сукуны вырывает его из пучины мыслей. Проклятье вылезает зубастым ртом на ладони, которая опирается на мокрую стену.       — Заткнись! — Не выдерживая, орет Юджи, сжимая кулак и ударяя со всей дури по плитке, от чего та крошится и падает вниз к ногам.       Он убирает руку, оставляя от нее кровавый след, который медленно смывает вода. Слезы брызжут из глаз с новой силой, вырывая из груди истерические хрипы.       Видимо, оставшись довольным реакцией, Сукуна гадко смеется и уползает обратно на свой трон, наблюдать за спектаклем дальше, но уже со зрительских рядов.       В этот момент он слышит, как позади с грохотом распахивается дверь, выпуская горячий пар, а из проема на него с ужасом глядят распахнутые голубые глаза.       Видимо он так упивался жалостью к себе, что даже не услышал, как к нему пришел Годжо.       — Юджи!       Тело окатывает стыдом, и он резко отворачивается обратно к стене, пряча слезы под струей воды и закрывая рот кровавой рукой, чтобы заткнуть свои истеричные всхлипы.       — Господи, что случилось? — Сатору подбегает, выключая душ и осторожно разворачивая к себе трясущееся тело. Он старается справиться со сжимающим спазмом в горле и сделать голос мягче, чтобы не напугать Юджи, но бешеный взгляд все равно передает всю тревогу, что бьется задушенным зверем внутри. — Тшш, я здесь, все хорошо. Посмотри на меня.       Мягкие пальцы поднимают лицо за подбородок. Итадори смотрит на него со страхом из опухших глаз. Становится так невыносимо стыдно, что его увидели в этом состоянии. Увидели насколько он жалок. Теперь все точно кончено. Слова Сукуны сбудутся. Повторятся прошлые сценарии его отношений. Ведь сломанные вещи выкидывают, заменяют новыми. Такие как он никому не нужны. Даже себе.       Чужие руки обхватывают плечи и тянут на себя.       — Давай высушим тебя. Пойдем.       Он словно тряпичная кукла идет следом за Годжо к кровати, оставляя после себя сырые следы. Юджи чувствует себя мокрой уличной псиной, которую решили одарить каплей внимания, прежде чем снова выкинуть на улицу.       — Вот так, молодец, садись. Надо снять мокрое.       Сатору берет нижний край футболки и тянет наверх. Руки, словно у марионетки, безжизненно поднимаются вверх. И только когда вещь снята, Итадори замечает тихий ужас в глазах.       Его словно обливают ледяной водой. Он тянет мокрую одежду обратно, желая скрыть свое тело, но уже поздно. Жгучие слезы осознания вновь потекли по щекам.       — Юджи... Это... — хрипит Сатору.       Точно, он был настолько вымотан истерикой и оглушен стыдом, что забыл почему до сих пор не показывал голое тело. Шрамы. Оставленные на нежной коже, чтобы перекрыть внутреннюю боль. Их никто не должен был увидеть. Они должны были служить лишь доказательством собственной слабости своему обладателю. Они не предназначались для других глаз. Особенно для его.       — Это было еще в школе. — бесцветный сорванный голос разрезал тишину комнаты. — Не переж-       — Что? — Годжо не дает договорить, вцепившись в ледяные руки. Веки задрожали. — Не переживай? Как ты можешь такое говорить?       Юджи потрясенно смотрит в стеклянные глаза, вмиг утратившие свой голубой свет. Сатору садится на колени перед ним, рассматривая старые порезы, разбросанные по всему телу, и опускает поникшую голову на бедра Итадори.       — Прости.       «За что ты просишь прощения?»       — Я видел, что что-то не так, но не хотел давить. Думал, ты сам мне расскажешь. Прости. Я даже не думал, что тебе было настолько больно.       Юджи поднимает его лицо, обхватывая дрожащими ладонями, и смаргивает слезы, что падают на чужие щеки.       — Это ты меня прости. Я тебя не заслуживаю. Также, как и этой жизни. Я хотел с ней расстаться столько раз. Я, — вновь эти блядские слезы, когда они уже закончатся? — Такой слабый, но хотел казаться тебе сильным и не разочаровывать. Я просто не переживу, если и ты уйдешь… — Голос скатился в шепот.       — Глупый, куда я уйду? Я люблю тебя. — Теплые руки гладят, убирая слезы. Мягкие губы целуют глаза, успокаивая. — Ты такой сильный и никогда меня не разочаруешь. Тебе больше не надо нести это на себе. Ты больше не один.       Юджи задыхается то ли от чувств, то ли от удушающего комка, что стоит в горле, и притягивает к себе в объятия, затаскивая на кровать. Тыкается холодным носом куда-то в шею, ощущая спокойствие, которого давно не хватало.       — Я научу тебя любить себя.