Witness and amnesia

Первое, что почувствовал Чуя, когда очнулся, это ноющая боль по всему телу. Органы будто пропустили через мясорубку. Грудь жгло. В черепную коробку будто положили гирю. Она давила на веки, открыть их было невыносимо тяжело. Кажется, он забыл, как дышать. Чуя собрал остатки сознания, чтобы подняться. Подтянув локти под себя, он слегка поднял голову и осмотрелся. И нашёл причину боли. Медицинская простыня, ранее покрывавшая его плечи, сползла. На груди красовался длинный,  выполненный с хирургической точностью шов. Рана розовела, нитки не успели пожелтеть. Его наложили несколько дней назад, не больше.   Что на бедре левой ноги Чуя не стал смотреть. Он убрал руки и упал обратно на кровать, уставившись в белый потолок. Стандартный потолок в любой самой обыкновенной больнице. Только запаха хлорки не было. Наоборот, пахло чем-то приятным. Кофе, бумагой и мокрой землёй. Даже запаха крови нет.     Его бездушные глаза устремились в больничное окно. Темно, лишь одни фонари мигают. В окно чуть слышно бьются голые ветки деревьев. Все, что растёт здесь — мертво. Любые цветы здесь не приживаются, животные не выживают, тараканов нет. Весьма комичный контраст. За дверью тихо, не слышно даже шума ветра. Весь мир будто умер. Эта тишина несла в себе угрозу. Будто за твоей головой занесли топор и если ты издашь один неосторожный вздох его лезвие очертит параболу в воздухе и убьет тебя. Чуя ощущает опасность где-то на подкорке. Что то внутри, что то в голове, что-то отдельное от рационального мышления. Но он все понимает. Страшное опасение от незнания.   Спустя какое-то время молчаливого раздумья, Чуя услышал тихий звук. Еле слышные шаги разносились гулом по коридору. Кто-то прошёл к двери и, потоптавшись, слегка приоткрыл её. Чуя не пошевелился. В палату прошёл Мори и осторожно сел возле койки.   — Отдыхаешь? — спросил он с какой-то неприятной горечью в голосе. Чуя слегка повернул голову, чтобы осмотреть своего собеседника. Мори выглядит еще более измученно. Под глазами пролегли тени, скулы теперь выпирали ещё сильнее. Растрёпанные грязные волосы небрежно собраны наз затылке. — Недели две-три и ты востановишься.  — Продолжил Мори после недолгой паузы. — Был найден труп Н. Его раздавили. Значит, из жизни ушёл последний свидетель, знавший, человек ты или нет. Разочарован?   — Не знаю... Я. — разговор не клеился. Чуя уже было открыл рот, чтобы ответить, но тут же его взгляд вспыхнул.   — даже не верится, что все прошло так, как задумал Дадзай! Клянусь, как только я выберусь отсюда, я подвешу его вверх ногами!   — кх, да. — Мори как-то странно задёргал головой, а затем поднялся. — Верлен повержен, это главное. Мы имеем право выдохнуть с облегчением.   У Мори заходили жевалки. Пару секунд он молча водил глазами, подбирая слова, а затем быстро распахнул дверь  и вышел в коридор, нервно кинув что-то вроде «Выздоравливай» напоследок.   Чуя не обратил внимания на это поведение. Около сотни снайперов уничтожено волной гравитации, сильные одаренные были сожжены в пепел. Сейчас было то, что волновало его больше, нежели нервный Мори. Он не помнил, где получил свои раны. Он не помнил событий, которые произошли несколько дней назад. Все, что занимало его память — боль. Он помнит, как ломались кости, как рвались мышцы и отслаивалась кожа под  одеждой. Все это — из-за способности. Его же способности. Тело обычного человека уже исчезло бы в чёрной дыре, не оставив и следа, но Чуя... Он и есть эта чёрная дыра. Возможно произошло то, чего он так боялся. Его «Врата» открылись; как тогда, на площади, когда здание стёрлось в пыль вместе с людьми. Когда из глотки Чуи вышел ад.   И Чуя напуган. Чуя боится, хотя всячески пытается скрыть это. Ведь он не слаб. Он мыслит рационально, он умен и силен, еще немного и он пробьется в главари быстрее, чем Дадзай, а значит он не имеет права на страх. От него зависят жизни его подчиненный. Не важно, одна или сотни, факт остаётся фактом— ему доверяют. Но он боится. Боится себя. Боится, что прошлое нагонит. Боится, что жертва Флагов была напрасной.   ***   К слову, Мори продержал Чую в палате дольше обещанного срока. Сначала провел около трех осмотров, говоря, что кости еще не срослись, пару раз и вовсе запирал в палате, и только после тридцатой по счету угрозы о смерти выдал его одежду. За это время Чуя успел отвыкнуть от яркого света; в коридорах всегда царил полумрак, а оставаться в палате ему не хотелось. Поэтому, выйдя на улицу он почти сразу был ослеплен лучами утреннего солнца. Поэт, сказавший, что цвет неба — это цвет печали, интересно, из какой эры он был? Солнечный свет проходил сквозь ясное голубое небо и поливал землю. Его лучи отражали сверкающий свет на окнах зданий, похожих на витрины в ювелирном магазине. Асфальт стирался, становясь ровным, как мрамор, отражая взгляд небесного светилы. Чуя щурится, слегка улыбаясь. Белоснежные облака легкой дымкой смешиваются с кристально чистыми небесами, насколько чистым может быть небо для мафиози. Будто лепестки незабудки. Маленкого, почти незаметного в траве цветка, и в то же время яркого. Нежного, как порывы ветра, на котором так красиво развиваются волосы Чуи. В свете солнца они почти прозрачные, как россыпь искр. Легкими кудрями они обрамляли лицо, шею, прикрывали голубые глаза. Мечта поэта, что сказать. Чуя отогнул край перчатки, рассматривая маленькую черную точку на запястье. "Внезапно Чуя почувствовал чьё-то присутствие и поднял взгляд. В доме, что был объектом его наблюдения, показалось какое-то движение. Люди выходили изнутри. Он мог видеть человека за деревьями сада. Мужчина в свои золотые годы, он был в очках и сгорбился. На мужчине был лабораторный халат, видимо, терапевт. За его спиной появилась женщина в традиционной японской одежде. Женщина была примерно того же возраста, что и терапевт. Она подошла к можжевеловому дереву Кайдзука во дворе перед домом и села на одну из деревянных скамеек, установленных там. Это были цели, к которым организация стремилась в течение многих лет. Потребовалось много времени, чтобы определить их место жительства так, чтобы этого не заметила другая сторона. Прежде чем прийти сюда, Чуя был проинформирован о цели лично Боссом. Целью был главный терапевт и его жена, жившие в этом районе с незапамятных времён. Тем не менее, муж не был просто добрым врачом, каким казался, он был бывшим военным. И он также был членом городского совета. Другими словами, он был подколодной змеёй. Его жена была родом из семьи самураев и владела этикетом и манерами высшего социального класса. У них не было детей. Когда-то у них был ребёнок, но он умер. Так это было записано. Поскольку он был втянут в войну. Будучи непослушным мальчиком, однажды он поссорился с его школьным знакомым в начальной школе и сбил с ног мальчика, что был на четыре года старше него. Причиной их ссоры стало то, что он оскорбил родителей младшего мальчика. Мальчик не отступил перед своим старшим противником, у которого было ещё два карандаша в качестве оружия. Несмотря на то, что он был пронзён этим карандашом, мальчик не показал ни намёка на страх на своём лице и сильно ударил своего противника. Когда Мори рассказал ему эту историю, он продолжил так: грифель карандаша, так сказать, углерод, обладает низкой реакционной способностью и с меньшей вероятностью изменится внутри живого тела, будучи вонзённым в него. Поэтому, если карандаш вонзается в человеческое тело, и его кончик отламывается внутри, углерод часто пребывает неизменным и остаётся в теле в течение длительного времени. Место, где мальчик был проколот тем карандашом, было на суставе его правого запястья. Это было то же самое место, что и потемневший проколотый шрам на суставе запястья Чуи... " Сразу идти домой он не решился. Вернее, он не хотел этого. Он пошатался по городу, зашел на кладбище, чтобы зажечь благовония. Пианист, Альбатросс, Док, Айсмен и Липпманн были похоронены на опрятном кладбище в холмистой части Йокогамы. И всё же, они были лишь строчкой в длинном списке жертв Портовой мафии, незаконной организации, запятнанной смертью и насилием. Вскоре они будут захоронены среди множества имён и полностью забыты в пыли истории. *** Впрочем, в его квартире все осталось также, как он и помнил. За исключением одного. Полная тишина. Если пару дней назад он мечтал о том, чтобы Альбатросс успокоился хоть на секунду, то сейчас бы он сделал все на свете, чтобы сверху раздался привычный грохот. Тишина сверлила черепную коробку. Чуя медленно обошел комнаты, пытаясь найти что-то, что напоминало бы о существовании Флагов. Но все, что оставалось, были лишь пустые стены и мебель, несущие в себе лишь память о тех, кто уже не вернется. Чуя закрыл глаза, пытаясь вспомнить их голоса, и вдруг понял, что никогда больше не услышит их веселые шутки и смех. Он опустился на кровать и долго смотрел в потолок, погруженный в глубокие раздумья. Только тень прошлого напоминала о том, что когда-то здесь было что то веселое. На тумбочке словно черви извивались красные конфетти, которые Чуя выгреб из пиджака после их последнего дня в баре. Некоторые размокли в пролитом шампанском и превратились в кашу. Рядом же лежала хлопушка, скрытая под пистолет и порванная пианинная струна. Нужно выгулять мотоцикл Альбатроса. Нетдолжениже он вечно пылится в грязном захламленном гараже. Чуя усмехнулся. В таком же захламленном, как и голова его хозяина. Как же Дадзай будет удивлен, когда увидит Чую на его собстевенном мотоцикле. Завтра же поедет на его мусорку. Чуя даже не удивлен, что Демонический вундеркинд Портовой мафии живет в каком-то убитом транспортировочном контейнере. Там ему и место. *** Чуя неподвижно сидел посреди этого голубого неба. На середине самого высокого здания Йокогамы. На том месте, где неровный фасад здания немного выступал, сидел Чуя, будто то было скамейкой. Это было место, с которого можно было упасть, если перенести вес тела вперёд всего на несколько дюймов, не имея при этом поручней или спасательных тросов. Выражение лица Чуи было незаметно с земли, находясь в десятках ярдов от него. Не сдвигаясь ни на дюйм, вместе с ветром, обдувающим его, Чуя просто смотрел на небо, развернувшееся на том же уровне, что и его взгляд. Он оставался в этом положении уже несколько часов. Он просто пытался вспомнить лицо своего напарника. ***