Замок

      Замок Найтмера был огромным сооружением, которое жило своей собственной жизнью. Холодные, темные и каменные коридоры вечно извивались, как змеи, и спонтанно меняли свое местонахождение, отчего даже дойти до своей комнаты немногочисленным жителям нередко представлялось ужасно трудной задачей. Казалось, комнаты попросту издевались, под стать своему хозяину желая утомить и заставить долгое-долгое время блуждать. Конечно, иногда замок бывает благосклонным, и путь выстраивается как сам по себе, но иногда, когда его настроение было недовольным и злобным, Кроссу приходилось отчаянно стирать свои ноги об обувь, чтобы после утомительной тренировки найти свою комнату и лечь спать. Каждый раз, когда он уставший до изнеможения пытался добраться до своей кровати, сразу пропадало желание когда-либо выходить из комнаты и поддаваться непрекращающимся издевательствам замка, но то ли решимость, то ли зуд в тазу, который не позволял ему просто так сидеть без дела, мешали ему смиренно оставаться в своей небольшой голой комнате.       Сложно было сказать, чем это сооружение являлось на самом деле. Было ли оно живым, со своим полноценным разумом или лишь подчиняется воле и настроению своего хозяина? Одно было ясно: Найтмер и его дом были схожи в том, чтобы жизнь вокруг них медленно истощалась и умирала, стелясь ковром перед величием и бессмертием самопровозглашенного короля. Растения, даже сорняки, гибли в округе, оставляя только выжженную, как кислотой, землю, а все лесные звери избегали и приближаться к черному замку, который представлял из себя само олицетворение угрозы. Он давил на мозг, доводил до воя даже монстров, а что уж говорить о животных. И пусть долгая жизнь тут дала небольшой иммунитет, чувство удушения и ваты в черепе никогда не проходило, как и животный порыв спрятаться где-то в укромном месте от леденящей душу враждебности, которая пронизывала каждый кирпич стен.       Кросс прикусывает язык от злости, съеживаясь от стонущего воя ветра снаружи и щурясь в темноту, в которой не было ни одного мазка света: всему виной то, что Найтмер не считает необходимым проводить электричество и в принципе делать хотя бы какое-то освещение, наоборот затягивая маленькие окошки толстыми шторами, чтобы погружать огромные залы только в более густую темноту. Признаться, это нервировало. Хотя здесь нервировало абсолютно все. Жизнь в этом месте была далекой от идеала: достающий до костного мозга холод, чувство, будто бы каждая тень внимательно смотрит за каждым шевелением, отсутствие комфорта вроде горячей воды и интернета, осевшая за столетия пыль и грязь — все это заставляло Кросса просто лезть на стену. Всегда было не отстающее от тела ощущение, как будто он был лишь крысой, которой приходится ютится в подвале без света и тепла. К тому же, давление Найтмера ощущалось не только в удушении и чувстве небезопасности от осознания, что его босс всегда знает, что происходит, а еще и в том, что сон всех жителей всегда был прерывистым и ужасным. И пусть Кросс сто раз будет скелетом — под его глазницами поселились глубокие, почти черные мешки, как и у остальных «смертных», проживающих под одной недоброжелательной крышей — Даста, Хоррора и Киллера.       Они все не могли назвать друг друга друзьями или приятелями. Может, между друг другом они и общались, но Кросс всегда держался особняком в стороне. Всему виной было то, что относительно всех них он был слугой у Найтмера совсем недолго, а к тому же чувствовал некое подсознательное отвращение ко всем троим. Когда ему только посчастливилось выбраться из останков своей вселенной, он думал, что наличие хотя бы какого-то общества кроме предателя-Инка и надоедливого ребенка будет спасением, но он глубоко ошибался. Иногда, если выбирать между чьим-то присутствием и одинокой тишиной, было лучше выбрать ее.       Даст всегда вызывал напряжение. Его поведение было непредсказуемым, он был резким и злым, особенно когда страдал от своего бесконечного похмелья, ругаясь и небрежно разбивая бутылки о каменные тяжелые стены в порывах гнева. К тому же, Кросс хоть и не был врачом или кем-то вроде, но он отчетливо понимал, что его «коллега» совсем не дружил с головой, а враждебный замок только усугублял его маниакальность и паранойю, отчего даже близость в пару метров с безумным монстром была опасной. Нет, безусловно, Кросс не боялся его, — разве что самую малость — но даже его пытливый и ненормальный взгляд заставляли его проглотить собственную душу. Безумие — это что-то слишком тяжелое для того, кто и справиться с собой может не всегда. К тому же, эти бессвязные бормотания о брате и друзьях угнетали и вгоняли в апатию. Даст всегда был таким страдальцем, как будто бы один пережил что-то ужасное, а остальные не имели на это право только из-за того, что ему самому хуже. Эгоистичный придурок.       Хоррор также был не лучшим кандидатом в друзья. Его специфичный юмор вызывал прилив дискомфорта, как если бы тебя окатили холодной водой, как с водопада, а поведение всегда было намеренной угрозой. Он был очевидно враждебно настроен, все время вел себя странно и пугающе, а потому Кросс для себя решил тоже быть на стороже, как и с Дастом. Присутствие этих двоих заставляли его рефлексы стража выть об опасности, а потому он всегда держал руки на поясе, на котором висели кинжалы, всегда распрямлял плечи и закутывался в свою крупную пушистую униформу. Они вызывали у него неприязнь и желание держаться подальше. Пусть одиночество сжирало его, Кросс предпочитал скрашивать его, ведя записи, чем пытаясь водить дела с кем-то вроде сумасшедших, которые к тому же всегда проявляли к нему враждебность. Будто бы его появление чем-то сильно им мешало.       Их перешептывания в угнетающей тишине всегда казались такими опасными, как будто если Кросс когда-нибудь разберет их слова, то сразу лишится головы.       Киллер — отдельная песня, от звучания которой у Кросса автоматически закатывались глаза. Он не был безумен, не был настроен так откровенно враждебно, но в его поведении всегда чувствовались скрытые порывы чистой ненависти. Киллер выбрал более холодную методику того, чтобы изводить его: медленно, по ниточке резать его едва держащееся самообладание. Каждое его слово, действие просто выводило Кросса из себя, и, судя по довольной котятской улыбке, ублюдок именно того и добивался. Он издевался надо всем: над его формой, над именем, шрамом, стилем жизни, а Кросс медленно закипал и закипал, желая вмазать его уродливую рожу в пол. Ему было невдомек, почему Киллер завел себе как цель постоянно измываться над ним, но, чтобы он не делал, как не скандалил, как бы жестоко не бил на спаррингах, — все как с гуся вода.       Сложно было сказать, что все его жестокие слова не влияли на самомнение Кросса. Киллер всегда бил в самые уязвимые места, как и когда сражался в настоящей битве, как и когда искал способ задеть «слишком высокомерного новичка». Кросс был зол на несправедливость, потому что упорно не понимал, чем заслужил такое обращение, ведь никогда не пытался намеренно конфликтовать ни с кем из проживающих в замке, но каждый раз напарывался на то, что все раздражались на него из-за каких-то дурацких вещей! Что бы он не делал — во всем находятся недостатки.       Киллер указывал ему на все. Он смеялся над потребностью Кросса в чистоте, когда он судорожно пытался отмыть хотя бы свою комнату, чтобы не задыхаться в ней пылью и не чувствовать себя тем, кто вторгся в царство плесени и грязи. Тогда он едва не стер щеткой пол, когда раз за разом менял воду в ведре, а она все также была темно-серой со взмокшими клоками пыли. Это вызывало отчаяние, а Киллер только с весельем в глазах смотрел на то, каким ужасом наполнялись глаза Кросса, когда его идеальная униформа каждый раз пачкалась, стоило ему случайно зацепиться хоть за что-то в старом, как мир, замке. А все потому, что этот придурок считал, что стремиться к стерильности, как это делал Кросс, — бессмысленно и глупо. И как будто кто-то интересовался его мнением! Кроссу все равно, если большинство Сансов стремится жить, как свиньи.       Да и… чистота делала все вокруг более знакомым и приземленным. И в любом случае, это точно не то, что касалось Киллера.       Он смеялся, когда Кросс озяб на холодном снегу очередного Сноудина, не найдя в себе сил из-за слишком тяжелой вины, чтобы продолжать. Тогда все казалось таким тяжелым, особенности прилипший тонкой коркой прах, который размокал из-за колючего снега, налипая все больше и больше. Рот Кросса с ужасом щелкал, когда в нем прострелило осознание того, что именно покрывало его кости, и он вцепился в свою куртку, безмолвно крича. Он был чудовищем. Чудовищем и убийцей, который в очередной раз ради какой-то «цели» лишил невинных жизни, потому что у него не хватило сил придумать что-то лучше, быть сильнее и умнее, не слушать никого и думать своей пустой черепушкой! Кросс был идиотом и пустоголовым солдатом, который привык только исполнять чужую волю. Сначала — волю отца, потом — Чары, а сейчас — чертового повелителя негатива, в замке которого позволено жить только пока у него есть настроение, и он считает его полезным. Кросс свалился на колени, смиренно чувствуя, как его кости замерзают из-за мокнущей одежды, но не мог пошевелиться ни одной клеточкой своего тела. Капюшон упал на голову, закрывая ему обзор на мир, а миру — обзор на его разбитое лицо. Это была его первая миссия, в которой Найтмер приказал ему разделаться с королевской семьей, чтобы вызвать во вселенной хаос и панику, пока Киллер занимался устраиванием нескольких крупных терактов. Пыль попадала в горло, и кашель раздирал его, отчего вина скатывалась из его глаз в виде горьких слез. Он не мог поверить, что сотворил это своими собственными руками после того, как уже уничтожил свою семью. Повторил то, что надеялся когда-то исправить. Но теперь он сидит, весь измазанный в прахе монстров, потому что ему было когда-то удобно встать на сторону Найтмера. Потому что решил, что кто-то вроде него поможет ему вернуть все назад, но теперь Кросс только заставляет других переживать те же муки, что и пережил он. Киллер тогда нашел его, когда сам был перемазан сажей и прахом от нескольких взрывов, с широкой ухмылкой на лице, как будто он был самым счастливым в мире монстром, а походка его была шумной, размашистой, как у победителя. Кросс чувствовал, как злость бурлила в его душе в тот самый момент. Как ему хотелось ударить его, убить, расколоть череп о ближайшее дерево, но он не мог. Как он мог быть зол на убийцу, когда сам был ничем не лучше? Хорошее настроение Киллера было издевкой, как и его подачка вроде протянутой руки, которую Кросс сразу же оттолкнул, ударив соратника по предплечью. Может, он и был таким же мерзким убийцей, но он хотя бы чувствовал вину, хотя бы скорбил, а не издевался над мертвецами своим глупым счастливым лицом! Бесчувственный ублюдок.       Он не смог выполнить задание идеально, не убив военную верхушку, которую ему нужно было устранить сразу после убийства королевской семьи, и Киллер не пощадил его за эту оплошность, отчего его тогдашняя «помощь» в виде шуток и протянутой руки казалась еще более мерзкой. Ни для кого в замке не было секретом, что Киллер — главное доверенное лицо короля и его правая рука. Пусть Найтмер по своей манере и опыту не доверял никому, ему нужен был кто-то, кто был бы его дополнительными «ушами», а эта роль досталась самому первому — из живых — из его нынешних слуг, а он с радостью этим пользовался, поскольку говорить о каждом слухе и подозрении — его особенно любимое хобби. Киллер знал, на чем заострить внимание и что потом доложить Найтмеру, а потому Кросс старался по максимуму игнорировать его и не поддаваться на провокации, хоть и получалось это с большим трудом. Ему хватало трещин в костях от наказаний и бессонных ночей в подземелье, по которому бегали крысы и другая схожая мерзость. После этих наказаний, он слишком много времени тратил на то, чтобы счистить мерзкое ощущение подвала на своих костях и пропахшей сыростью одежде.       По правилам замка, каждый из слуг должен был проводить как минимум три боевые тренировки в неделю. Кросс не знал, по какой причине Найтмер выбрал именно такое количество, поскольку в казармах он участвовал в гораздо большем количестве спаррингов, но решил, что это было не важно, поскольку достаточно тренироваться он мог и один, а бои с соперниками, которые не знают никакой техники, к тому же пользующиеся крысиными атаками, только раздражали его. Но поскольку не хотелось лишний раз потерпеть наказание от босса, Кросс смиренно участвовал в битвах. С точки зрения самого процесса драки, Киллер был для него самым оптимальным противником из-за того, что у него были наметки хотя бы какой-то тактики использования холодного оружия, но самая большая проблема была в том, что он продолжал разговаривать и во время боя, из-за чего Кросс становится рассеянным от злости или непонимания и позорно пропускал удары. Это так раздражало! Иногда хотелось просто затолкнуть Киллеру в рот что-то, лишь бы он заткнулся и не мешал, но приходилось только абстрагироваться и позже вымещать злость на мешках, которые сам соорудил в качестве манекена для тренировки ударов. Однажды Киллеру не поздоровится за все, и Кросс позаботится об этом. Когда-нибудь, он обязательно проколется хоть в чем-то, чтобы зазнавшийся придурок побыл на его месте.       Время близилось к ночи, а комната так и не близилась, скрывшись где-то в ветвях коридоров. Кросс протер лицо рукой, пытаясь согнать с себя сонливость, дабы его уставшие кости не решили принять за хорошую идею возможность уснуть прямо на каменном полу в коридоре. Когда он только переехал в замок, найти свою комнату было еще более невыполнимой задачей, потому что он даже не мог определить какая спальня действительно была его, а какая нет. Большинство дверей выглядели одинаково, а их местоположение было час от часу разное, что поначалу совсем не укладывалось в голове, пока не стало делом привычки. А ведь когда он прибыл, никто даже не сказал ему о том, что замок ведет себя так, как ему вздумается, из-за чего он позже в панике болтался целый день, не понимая, где он, и что происходит, пока обозленный Найтмер не нашел его, швырнув в комнату, которая по мановению руки короля вдруг оказалась рядом. И пусть приземляться так было достаточно больно, Кросс бы предпочел, чтобы сейчас ему помогли также, потому что он скоро свернет себе челюсть от зевков, а глазницы слипнутся под слишком большим весом сна. Чтобы отделять дверь своей спальни от других, пришлось выучить несколько особенностей, которые можно было различить, не используя при этом зрение, на которое в густом мраке было бессмысленно полагаться. Внизу у его двери была небольшая трещина, которая хорошо прощупывалась, на ручке было несколько небольших ямок, проеденных жучками, а у рамы была одна его собственная метка в виде маленького крестика, поставленная так, чтобы незнающий точно ее не нашел. В общем, помимо того, что Кроссу приходилось проделывать долгий путь по коридорам, он, к тому же, прощупывал рамы всех встречных дверей в нужном месте, чтобы понять, где был знакомый символ. Мог ли он его пропустить? Ему приходится блуждать уже точно больше часа…       Может, хотя бы сегодня, в рамках единственного исключения, он может просто тихо открыть случайную спальню и переждать ночь там, а потом со свежими силами найти свою комнату? В конце концов, в замке было множество лишних комнат, которыми никто не пользовался за ненадобностью, и Кросс был практически уверен, что никто не будет зол, если он поспит на одной из десятков свободных кроватей. Остальные засыпали и в более неприемлемых местах.       Набравшись смелости и усталости в одном ключе, Кросс решается нажать на ручку ближайшей двери, и та грустно скрипит, открывая вид на… точно такую же темноту, как и везде. Он аккуратно заходит внутрь, закрыв комнату за собой и наощупь продвигаясь вперед, надеясь побыстрее добраться до кровати и крепко заснуть после тяжелого дня. Но, стоило сделать третий шаг, как Кросса прошибло током от омерзения и ужаса, когда он понял, что его ботинок наступил не на чистый пол, а во что-то вязкое и липкое, что противно хлюпнуло от того, что идеально начищенный белый сапог наступил на эту лужу. Мгновенно доходит мысль, что эта идея была чертовски паршивой. Ему определенно не стоило соваться никуда кроме своей комнаты. Что это вообще за жижа? А если это он кого-то раздавил, и эта липкая мерзость осталась от какого-то несчастного, пострадавшего от его ботинка? Кросс замер, как вкопанный, не зная, что мучает его больше: любопытство узнать во что он, черт возьми, наступил, или ужас, который умолял не пытаться выяснить, а просто рвануть отсюда подальше, пока не оказалось, что это какая-нибудь слюна чудовища, которого Найтмер держал здесь на цепи все это время. В глубине комнаты, где-то у стены, прозвучал шорох ткани, от которого у Кросса несуществующие кишки свернулись в крепкий переплет морских узлов, а стук души заглушал мысли ошеломительно громкой пульсацией. Какова вероятность, что прямо сейчас у него откусят его бестолковую голову?       Кросс смог вдохнуть только когда увидел знакомое красное свечение души, хотя после повторного осознания, понял, что лучше бы что-то таинственное откусило ему голову, чем реальность окажется такой глупой и позорной. Похоже, что из всех возможных случайностей ему повезло меньше всего, потому что вместо любой из сотен свободных комнат, он, судя по всему, попал в комнату Киллера. Какова вообще вероятность, что ему могло настолько не повезти? Кросс едва сдерживает раздраженное цыканье и желание закатить глаза. Он собирался рвануть за дверь или, хотя бы, рискованно телепортироваться (в бесконечно двигающемся замке это могло закончиться плохо), но он опоздал, потому что даже слепой и глухой бы заметил в комнате постороннее присутствие, которое даже не знало, что ему стоило скрываться. К тому же, свечение души, пусть и слабо, но давало ограниченный обзор в комнате. — …что ты тут забыл? — звучит несвойственный для мелодичного Киллера грубый и хриплый голос, как будто он наглотался гвоздей или молчал целую вечность. Ни то, ни другое ему свойственно не было, а потому чутье говорило Кроссу: что-то не так. Да и не только в голосе была проблема. Когда Кросс смог приглядеться, он понял, что свет души Киллера был слишком уж ярким, а сама она не была четкой гладкой мишенью, а как будто крутилась и пыталась сама себя разорвать, метаясь, расширяясь, сжимаясь, разжимаясь и скривляясь. Это выглядело не очень здорово, и как бы Киллер не бесил Кросса, его собственная душа сжалась, представив те же ощущения фантомно. Что происходит? Почему его душа выглядит так, будто изнутри сама хочет себя расколоть? К тому же, и сам Киллер выглядел плохо. Его кости даже в полумраке казались слишком болезненно блеклыми, а, к тому же, все его лицо было перемазано черной жижей почти полностью. Оголенные ребра тоже были все в разводах и жирных каплях текущей сильными реками жижи, поблескивающей из-за души, которая периодически вспыхивала, как зарождающаяся звезда. Кросс хмурится в непонимании и смеси тяжелых чувств. Кажется, ему точно не стоило оказываться здесь именно сейчас. Хотя… не было ли это именно тем моментом, которого Кросс ждал? Чтобы сказал Найтмер, если бы узнал, что его лучший подчиненный сейчас бесполезный и больной? Выкинет ли он его на улицу? Бросит в тюрьму, как бросал за любые проступки или избавиться от Киллера навсегда, мучительно переломав ему кости? Или, может, просто позволит его душе самостоятельно себя уничтожить? Чтобы Киллер наконец почувствовал себя так же плохо, как приходилось ему. Кросс почувствовал себя настоящим паршивцем. — Что с тобой? — нерешительно спрашивает он, чувствуя, как едва может разжимать зубы из-за накатившей вины из-за своих мыслей. Он не настолько ненавидел его, чтобы сделать нечто подобное. Как вообще можно о таком думать, при этом считая себя лучше всех, кто живет в этом замке? Кросс не решается двигаться, хотя и чувствует, как сейчас враждебно настроен Киллер, потому что он хмурился, а его клыки как будто скалились в угрозе, хотя при этом он тоже не предпринимал никаких действий. — С каких пор это твое дело? — едко отвечает Киллер уже чуть более ровным тоном, чем во время первой фразы. — Проваливай. — Но… — Кросс прерывает сам себя, замолкая, когда случайно смотрит прямо в черные глаза Киллера, из которых выкатывался усиленный черный водопад слизи, который кусками спадал с его лица, шлепаясь на ребра, чуть мимо души. Кросс сжимает кулаки, совершенно не зная, как поступить. В его голове сидела тревожная пустота, клещами вцепившись за стенки черепа и не желая уступать место хотя бы чему-то более полезному. Кросс выпрямляется по струнке, надувается, чтобы казаться более уверенным хотя бы себе, и шагает вперед прямо к Киллеру, который все так же не шевелясь сидел на кровати. — Я могу чем-то тебе помочь?       Киллер медленно поворачивает свою голову, как будто с трудом, подтягивает одеяло ближе и смотрит на Кросса с нечитаемым выражением лица. Это заставило мурашки табуном пробежать по позвоночнику, и громадный ком напряжения скатится в горло. Кросс с трудом мог понимать чужие эмоции и читать их, а Киллер уж тем более был для него книгой за семью печатями, которые не поддавались никаким отмычкам. Единственное, что ему всегда казалось — так это то, что чтобы не показывало выражение лица Киллера, оно почти никогда не отражает его настоящих мыслей и эмоций. И сейчас, когда в комнате повисла неуютная тишина, его выражение опять выглядело загадкой. Но, казалось, первичная враждебность стала уже не такой яркой. — Просто уходи, — спустя какое-то время, отвернув голову, отвечает Киллер, набрасывая одеяло на себя больше, невольно пачкая то черной жижей. Он лег, накрываясь одеялом почти с головой, и красный свет в комнате опять сошел на нет, возвращая мрак в его законные владения, чтобы он вновь мог облепить вокруг своими острыми когтями. — Но тебе же плохо, — внезапно наползает чувство, будто его слова были какими-то слишком по-глупому очевидными и неправильными. С чего его глупая головешка вообще решила, что навязывать помощь тому, кто его так бесит — хорошее решение? Ответ так и не последовал, сделав эту ситуацию, мягко говоря, еще более неуютной. Киллер, завернувшись в плотный кокон из тяжелого большого одеяла, явно не желал продолжать разговор, отвернувшись к стене. В тишине раздавался слабый, глухой звук капель, ударяющихся о безбожно испачканную постель, а Кросс нерешительно замер слегка поодаль от кровати, чувствуя себя виноватым и обязанным. Киллер раньше никогда не вел себя так закрыто и тихо. Неужели ему было настолько плохо? Если так, то сколько бы он не упирался, Кросс хотя бы поможет ему не задохнуться в собственной жиже. Если Киллер неожиданно подохнет от удушения, то, как бы он не бесил, его работа свалится наверняка именно на плечи Кросса.       Кросс расстегнул свои крестообразный ремень на куртке, снял плащ вместе с тем, пока не остался только в водолазке, которую тоже пришлось торопливо снять, крепко удерживая в руке. Она была достаточно мягкой, чтобы использоваться в качестве полотенца. На ощупь, Кросс находит кувшин воды, который стоял в каждой жилой комнате, потому что Найтмер был не настолько не осведомлен в том, что нужно смертным монстрам, хотя бы отслеживая, чтобы все они ели и пили, дабы исправно выполнять свою работу. Пролив воду на снятую кофту, он возвращается к кровати с Киллером, который, к очередному неприятному удивлению, до сих пор так и не произнес ни одного лишнего слова. Когда он был таким тихим, было так непривычно…       Со скрипом, Кросс присаживается на матрас и легонько берет больного монстра за плечо, чтобы перевернуть его на спину. Киллер раздраженно стонет, рукой толкая того, кто его побеспокоил, а потом криво щурится, когда влажная тряпка начинает вытирать его лицо, уделяя большее внимание носовой впадине и рту, отчего его дыхание постепенно становилось тише, перестав прерываться и булькать. Голова Киллера в протесте вертится, пытаясь уклониться от Кросса, который вытирает его, как маленького ребенка после неудачной самостоятельной трапезы. — Не ерзай, — сосредоточенно говорит Кросс, чувствуя, как его водолазка уже сильно покрылась слоем черной жижи и вряд ли будет подлежать восстановлению. — Если ты продолжишь так лежать, то задохнешься.       Киллер смотрит на Кросса с большим недовольством, сопя от раздражения, но перестает вертеться, просто позволяя этому большому идиоту делать то, что он хочет. Когда лицо Киллера постепенно белеет, больше не выглядя так, будто бы он был измазан машинным маслом, Кросс сдвигает одеяло, чтобы начать оттирать грудную клетку тяжелыми, но аккуратными движениями, старательно не задевая странную душу, которая, как оказывается, тоже капала ему на руки горячей магией, скорее напоминающей человеческую кровь из-за своего цвета и густоты. — Это бессмысленно, — тихо хрипит Киллер, по лицу которого продолжают стекать толстые полоски черной жижи, разливаясь вдоль шеи и ключиц. Кросс хмурится, но игнорирует замечание, продолжая стирать слой черноты с белых костей, смирившись с тем, что эту водолазку потом придется выбросить. Неутешительно он подмечает, что то же касается и постельного белья, которое выглядело так, будто на нем кто-то умер. Кросс полностью снимает с Киллера одеяло, радуясь, что тот хотя бы соизволил напялить шорты, а он в свою очередь ухмыляется, слегка краснея. — Кросси, если ты среди ночи заявился в мою комнату только чтобы посмотреть, как я выгляжу без одеяла, то ты мог просто попросить об этом в любое время.       С уст Киллера срывается тихий смешок, когда он смотрит на ошеломленное лицо Кросса, но потом его лицо быстро возвращается к пустому, отчего в до этого уверенных руках, вытирающих его, появляется слабость, вызванная беспокойством. — Сможешь сидеть? — нерешительно спрашивает Кросс, когда заканчивает оттирать руки и ноги Киллера, а водолазка летит на пол из-за своей непригодности. Спустя время для раздумий, голова больного медленно поворачивается, и его пустые глаза как будто насквозь прожигают лицо напротив, прежде чем кивнуть с малюсенькой амплитудой, как будто даже такое простое действие стоило ему больших усилий. Кросс тоже кивает, как будто пытаясь уверить временного подопечного, что все в порядке, и просовывает свои ладони под лопатки и чужие колени, чтобы с легкостью поднять и прижать Киллера к себе. Кросс садит его на стул у широкого письменного стола, не обращая внимание, как его голова сразу же грохается на какой-то недописанный отчет, и принимается сдирать постельное белье, морщась от того, что оно было заправлено кое-как, а потому снималось с трудом, к тому же выглядя так, будто бы его пожевала корова. Бр-р.       Кросс складывает постельное белье, удивившись тому, что Киллер в принципе им пользуется. Может, все потому, что ему уже доставалось раньше от Найтмера из-за порчи матрасов и подушек? Отложив грязную ткань к своей водолазке, Кросс идет к шкафу и вытаскивает из него свежее постельное белье, хотя оно было таким же мятым из-за того, что было скручено комом и затолкано на дальнюю полку, едва не выпрыгивая при открытии створок. Киллеру бы научиться правильно раскладывать одежду, а не заниматься в шкафу каким-то артхаусным искусством. Кросс аккуратно застилает постель, взбивает подушку, разочарованно увидев, что наволочка не спасла ее до конца. Придется потом раздобыть новую, чтобы потом там не образовалась вездесущая плесень, которая селилась здесь везде, стоило нечаянной влаге оставаться на одном месте слишком много.       Кросс вздыхает с усталостью и возвращается к Киллеру, который лежал на сложенных руках на столе, пока его грудь тяжело вздымалась, а кости дрожали от, как казалось, озноба. Вернув Киллера уже на свежую постель и накрыв его одеялом, Кросс замечает, как хмурые складки на его лице немного расслабляются, а он сам, кажется, рассматривал ночного вторженца, который покраснел от неловкости и почесал затылок, отведя взгляд. Наверное, ему теперь точно стоит уйти? — Так… все-таки, что с тобой? Киллер улыбается, а Кросс от этого только больше смущается. Он опять сказал что-то глупое? Почему Киллер выглядит таким довольным? Он сжимает одно рукой чистое одеяло, которое на него постелил непутевый компаньон, а вторую кладет на ребра под вьющейся душой, которая как будто вспыхивала и дергалась уже не с такой яростью. — Считай, что просто плохой день, — размыто отвечает Киллер, а его тон звучит так тоскливо, что что-то внутри от этого горько переворачивается. Надоедливый и раздражающий идиот не должен звучать так, будто только что похоронил любимую бабушку, предаваясь воспоминаниями о прошедших счастливых днях. Кроссу так и хотелось встряхнуть его, чтобы из него опять вывалились тупые шутки и вредные пакости, которые он очевидно спрятал в закромах под этой измученностью. — И часто в плохие дни у монстров душа вытворяет такие кульбиты, а сами они едва не задыхаются в собственной магии? — Кросс скрещивает руки на груди, выдавливая из себя упрек, когда наконец-то находит в уголках черепа разбегающиеся кто куда слова.       Киллер в ответ пожимает плечами, видимо, не желая раскрывать настоящих причин своего состояния и отстраненно рассматривает каменные сколы стен. Он устраивается на кровати поудобнее, закрывает глаза и из его рта вырывается вдох удовольствия, а Кросс только и может завидовать ему, потому что его кости так ломило от усталости, что он уже едва мог стоять на ногах. Кажется, все-таки придется искать свою комнату. Он не выдержит, если по несмешной шутке от замка вдруг окажется потом в комнате Даста, Хоррора или, не дай создатель, Найтмера. Если он угодит в спальню короля, то он сразу же лишится головы, даже не успев придумать оправдание. Хотя Кросс даже не уверен в том, что у Найтмера есть личная спальня, поскольку тот скорее всего и никогда не спит вовсе, но испытывать свою отрицательную удачу не было больше никакого желания. — Почему ты оказался у меня в комнате посреди ночи? — не открывая глаз, говорит Киллер. — Я ненарочно, — тараторит Кросс от стыда, что случайно ворвался в чужое личное пространство, особенно в тот момент, когда Киллер очевидно чувствовал себя уязвимым. Хотя кто знает, что на самом деле было у него в голове. — Я не смог найти свою комнату, поэтому решил переждать ночь в какой-то случайной… ну, и попал к тебе. Киллер тихо хихикает, закидывает руки под голову и приоткрывает один глаз, глядя на Кросса, который обиженно хмурится, не видя в произошедшем ничего смешного. Он отворачивает голову, а смешки становятся только громче от его детской реакции. — Бедняжка, — с насмешливым умилением говорит Киллер, хотя его ухмылка выглядела не такой уж острой, как будто он даже не пытается задеть чужую гордость. — Я думаю, что могу отплатить благородному рыцарю за помощь тем, что ты можешь остаться у меня и не искать до утра свою комнату.       Кросс удивленно возвращает взгляд к Киллеру, не веря, что тот вдруг решил стать таким любезным, даже несмотря на то, какой он сегодня странный. В душе застревает нерешительность. Насколько вообще безопасно спать с ним в одной комнате, даже когда он в таком состоянии? Поколебавшись, Кросс подтаскивает к себе свою куртку и садится на пол, планируя дремать у стены, но его планам помешали, сильно дернув за плечо. — Не-а, Кросси, — поучительным тоном, как для ребенка, начинает Киллер, параллельно затаскивая глупого монстра к себе на кровать. — Будешь спать на холодном камне — отморозишь себе все косточки. Залазь.       Кросс смущается, но не сопротивляется, уже самостоятельно заползая в постель, столкнув сапоги рядом с ней. Когда он надеялся наконец-то поспать, он не думал, что это произойдет тогда, когда Киллер был так близко, что они едва не сталкивались носами. Его разноцветные глаза глупо смотрят в чужое лицо, которое, хоть и покрывается новым слоем черной смолы, но хотя бы уже не так сильно, а его хозяин в свою очередь широко улыбается, кажется, довольный тем, каким растерянным казался Кросс. Киллер накидывает на них двоих одеяло, пряча свет своей души, чтобы она не мешала сну, а потом все-таки отворачивается, ложась на спину и все так же таинственно молча, подозрительно не вламываясь в личное пространство Кросса, который лежал ближе у стены, чтобы случайно не помешать хозяину кровати и не коснуться его костей. Сегодня произошло слишком много странностей, которые совершенно не укладывались у него в голове. Возможно, из-за того, что он слишком хотел спать, а возможно потому, что где-то внутри него лопнула струна облегчения, от которой его тело внезапно расслабилось и не позволяло погружаться в его излюбленные и бестолковые самокопания. — Спасибо, — вырывается тихое бормотание уже на грани сна, потому что мягкость матраса после такого длинного вечера была гораздо лучше даже качаний детской колыбели. Кросс уже почти на три четверти спит, но вдруг слышит: — Глаз за глаз, Кросси. Тебе спасибо, — и это было как будто сигналом к тому, что он наконец может заснуть.       Одобрение было успокаивающим бальзамом на зудящее раздражение на его душе, которая, пропустив удар, только и стучит в радости от того, что ее старания окупились хотя бы раз за долгое время. Может быть, самую малость… Киллер даже не был так плох.