Заглуши мою боль

Поле боя устилает толстый слой сизого пепла, разносящийся по округе шквальным ветром. Вихри демонической пыли окружают со всех сторон, берут в оборот, раскручивают и абсолютно лишают зрения, забиваясь в глаза, нос и уши. Это мерзко, особенно если держать в голове мысль, что вся эта грязь – ни что иное, как сгоревшие в небесном огне демоны всех сортов и мастей.   Фэн Синь идет по выжженной земле неспешно. Его шаги отдаются гулом в ушах, а тяжесть в ногах делает каждое движение болезненным и натужным. То и дело вокруг снуют младшие служащие дворца Наньяна, расчищая завалы, добивая выживших демонов, описывая убытки и составляя отчеты прямо на ходу.   Это первый раз в жизни, когда у Генерала Наньяна нет сил что-то контролировать. Обычно любящий держать все дела под контролем, сейчас он может лишь бездумно хвататься за голову, сжимая череп в родном движении, которое должно бы дарить избавление. Но не дарит. Те немногочисленные ранения, что остаются в результате сражения, располагаются ниже головы: небольшая рваная рана на плече, которая уже почти не кровоточит; прогнутый от удара доспех в районе груди, под которым наверняка расцветает огромный синяк; рваная штанина на левой ноге, под которой виднеется запекшаяся кровь. Но ни одно из этих повреждений не болит. Ну или, может быть, ноет недостаточно сильно, чтобы сам Фэн Синь классифицировал это как боль.   Убирая лук неуклюжим движением за спину, Бог осматривается. Тяжело сосредоточить внимание хоть на чем-то, глаза против воли мечутся туда-сюда по полю, пытаясь выцепить нужные детали, скрытые за клубами пепла. Эта белесая дымка создает впечатление, что за ней до сих пор скрывается нечисть, которую Фэн Синь со своими людьми так упорно убивал и изгонял почти сутки. И почти две недели готовился к этому.   Все, как обычно, начинается с молитвы. В этом конкретном случае, с тысячи молитв. Такое количество одинаковых прошений сложно проигнорировать, особенно Наньяну с его привычкой разбирать каждую просьбу лично. И пусть с приходом служащих ему удается ослаблять контроль и работать чуть меньше, он все равно вовлечен во все дела своего дворца. Довольно быстро становится понятно, что проблема куда обширнее и серьезнее, и Фэн Синь принимает решение отправиться на миссию, дав себе на ее реализацию пять дней. Прийти, разведать местность, уничтожить логово демонов, зачистить территорию, наложить обереги.   Фэн Синь идет по выжженой земле, опуская глаза в пол, чтобы в те так сильно не бил пепел, разносимый ветром. Как итог, несмотря на все свои подсчеты и предположения, он ходит по этой земле уже два месяца, исчерпывая свои силы под чистую и оказываясь на грани… слишком часто.   В основном, конечно, на грани нервного срыва. Будучи хорошим стратегом и превосходным военачальником, Наньян все же придерживается тактики «пришел-увидел-победил», а не длительного выкуривания врага из укрытия. Жизнь, правда, вносит свои коррективы в его планы. Поэтому Фэн Синь тратит всего себя на эту операцию, которая слишком уж напоминает ему времена, когда битвы за родную страну были ежедневной рутиной.   И часа не проходит, чтобы Фэн Синя не посещали мысли о былых временах. Сражения тогда были частью бытия. Тем, что случается изо дня в день, принося сотни смертей за собой и оставляя ужасное, горькое послевкусие. Сегодня они борются не против людей, но ощущения схожи: энергия циркулирует по телу с яростным порывом уничтожить все на своем пути и Наньян, кажется, впервые за долгое время ощущает себя куда более собой, чем за последние сто лет. Он ведет своих служащих в бой, отдавая четкие приказы, меняет их так часто, чтобы никто не успел погибнуть, сам при этом оставаясь в гуще битвы до последней капли ци, покидающей его организм с очередной золотой стрелой, пронзающей голову вопящего и визжащего демона уродливой наружности.   Это гнездо упырей отличается от всего, с чем приходилось сталкиваться ранее. Эти сущности куда сильнее простых духов, озлобившихся после смерти. Цзянши – явление отнюдь не редкое. Они встречаются то тут, то там с завидной периодичностью, но такое их скопление наталкивает на мысль, что этими тупоголовыми марионетками кто-то управляет. Не может такое количество трупов без сознания так яростно сражаться столько времени.   Мурашки проходят от основания черепа по всему позвоночнику, когда картина битвы встает перед глазами. Цзянши, укрытые белыми волосами длиной в целый чи и даже больше, беспорядочно внушают если не страх, то хотя бы некоторое опасение. Когда эти существа выходят из пещеры или водворяются обратно, они излучают свет, видимый на несколько ли, разрушающий тьму и слепящий глаза.   Долгая битва ни к чему не привела и Наньян принял единственное верное решение: призвать Небесный огонь. Техника, дарованная Богам Войны повелителем огня Ходе Синь-чжунем именно на такие случаи: когда больше ничто не способно помочь в бою. Это крайняя мера, прибегать к которой довольно опасно для самого Божества. Заклятье может истощить так, что никакие молитвы не помогут оправиться. К тому же, огонь ­– стихия свободы, управлять которой способен далеко не каждый. Огонь имеет свое сознание, он хитер, не подчиняется просто так кому попало. Однако, зная все риски, Фэн Синь идет на этот шаг, преуспевая. И даже не умирая в процессе.   Однако радость победы длится недолго. Завершая свой триумфальный обход, уже подходя к импровизированному лагерю, разбитому его служащими, ноги Генерала Наньяна просто перестают его держать. Сила падения приходится на колени. Защищенные латами, они не ломаются под весом крупного тела, однако жгучий укол боли простреливает конечности.   – Генерал! – Слева слышится выклик и кто-то бросается на помощь своему господину.   Чьи-то руки ловят Фэн Синя, когда он уже почти касается головой пепельной земли. Его подхватывают ловко и проворно, пытаясь оттащить обремененного усталостью и тяжелыми доспехами Бога в его полевой шатер, но все напрасно. Мужчина теряет сознание так стремительно, что не успевает уловить последнюю свою мысль за хвост прежде, чем она срывается с уст, шокируя каждого присутствующего:   – Доставить… в Дворец Сюаньчжэня.   Тьма поглощает разум, забирая с собой пронзительную боль в висках.   Едва ли это хорошая идея – идти к Му Цину. Даже будучи на грани полного изнеможения, Фэн Синь это понимает. Его соперник тоже может оказаться на миссии, может быть занят важными делами. В конце концов, Сюаньчжэню может быть просто не до проблем Фэн Синя. Но он говорит это скорее на рефлексах, потому что слепая вера в Му Цина успела укорениться в сердце, прорасти там и уже зацвести буйным цветом, затапливая собой все нутро. Доверие, выстроенное между ними – хрупкое. Такое, что и дуновение ветра способно сломить. Однако достаточно крепкое, чтобы, уже будучи почти в бреду, Фэн Синь нашел в нем опору, требуя отвести себя во дворец врага.   Разомкнуть веки тяжело. Они словно наливаются свинцом, прилипая друг к другу. Хочется поднять руку, чтобы пальцами разлепить глаза, попытаться их открыть хотя бы так, но руки не слушаются. Так же тяжелы и неподъемны, как и все остальное тело. Фэн Синь уже в сознании. Может слышать звуки какой-то легкой мелодии, доносящиеся издалека. Способен ощущать тонкий аромат сандаловых благовоний, с едва уловимыми нотками герани . Конечности сковывает холодом. В покоях свежо; ветер, врывающийся в открытые, вероятно, окна, щекочет лицо.   Атмосфера кажется приятной, однако оценить ее по достоинству Фэн Синь все же не может. Тело против воли разума пребывает в оцепенении, утратив всякую способность шевелиться. Это просто отвратительно, насколько бессильным он сейчас является. Без возможности сменить положение или дать знать о своем пробуждении, Фэн Синь пытается активировать другие чувства. Сосредотачивает внимание на звуках, особенно на тихом голосе, заглушающем тонкую тихую мелодию.   Голос знаком до боли и ощущается слишком родным. Низким и едва слышным, глухим и дрожащим на концах фраз. Его трудно не различить, тем более что он, кажется, разносится над самым ухом.   – Нет греха тяжелее страстей, – молвит голос. – Нет беды тяжелее незнания удовлетворения. Нет преступления тяжелее жадного хотения приобрести много. Вот почему знающий меру бывает доволен своим положением.   Не сложно узнать, что так усердно зачитывает Му Цин столь монотонным тоном: строчки из древних даосских книг, являющиеся для мечника путем к его праведности, а значит к Божественности. Это список устоев, которых он обязан придерживаться на пути к вознесению и далее в своем существовании Небесного Владыки. Фэн Синь слышал эти цитаты столько раз в юности от своего господина и его служки, что и сам может повторить многие из них по памяти. В голове против воли всплывает воспоминание о коленопреклонённом Му Цине, читающем от зари до зари Дао дэ цзин по памяти, стоя коленями на ледяном полу, а лицом, обращенным к стене. Это было наказанием за непослушание. Очередным и не последним, но у Фэн Синя в голове откладывается только этот эпизод. От того ли, что Му Цин тогда не признал своей вины? Может, так сильно впечатляла его прямая спина и четкая речь на протяжении целых суток? Интересно, сидит ли он сейчас также перед постелью Фэн Синя?   Узнать ответ на этот вопрос не представляется возможным. Открыть глаза все также невозможно и лучник понимает, что вновь уплывает от реальности, убаюканный знакомым голосом и монотонностью высказываний о благочестии и праведности.   На грани сознания Фэн Синь внезапно понимает, что цитаты звучат как-то не так. Ему сложно переваривать смысл сказанного, однако не трудно догадаться, что Му Цин начинает внезапно вести диалог то ли с самим собой, то ли с не способным дать ответ Фэн Синем.   – Ты опять это сделал, да? – Горечь так и сочится, придавая фразе определенную степень тоскливости. – Не смог не подвергнуть себя риску?   Слышится тяжелый вздох и шелест одежд. Человек рядом смещается, опираясь на постель, на которой, вероятно, лежит Фэн Синь. Что-то теплое касается его кисти, согревая ледяную, озябшую кожу. Му Цин сжимает ладонь Фэн Синя своей, осторожно переплетая их пальцы, будто боится, что тот внезапно проснется и распахнет глаза, в ужасе уставившись на него. Лучник именно так бы и поступил, если бы только мог. Ему до безумия хотелось запечатлеть эту картину, убедиться, что это никакой не сон. Что кто-то действительно о нем беспокоится настолько, чтобы держать за руку и сидеть у постели.   Кто-то, тем временем, все продолжает говорить:   – Надеюсь, целителям удалось тебе помочь. Я не хотел бы быть тем, кто сообщит тебе эти новости.   Эти новости. Хотелось бы подумать чуть больше, но тьма уже тянет свои лапы, утаскивая Фэн Синя туда, откуда очень сложно вернуться.   В следующий раз, когда сознание возвращается к Фэн Синю, ему невыносимо жарко. Тело словно бы охвачено огнем, который плавит кожу и кости буквально изнутри. Непередаваемые ощущения ужаса охватывают все существо лучника и он пытается закричать, помня о своем прошлом пробуждении и невозможности проронить ни звука. Но в этот раз все выходит успешно. Его вопль разрывает пространство, а глаза резко распахиваются, только чтобы так же быстро схлопнуться от неприятных ощущений жжения.   – Эй… Тихо-тихо… – Успокаивающий шёпот просачивается сквозь агонию, звучит так елейно и мягко, что сведенные судорогой мышцы сами собой начинают расслабляться. – Дыши, пожалуйста. Вот так… Как я, просто повторяй.   Только сейчас до Фэн Синя доходит, как резко вздымается его грудь, с каким болезненным спазмом сокращается горло при каждом коротком вздохе. Почему-то перед глазами снова возникают картины прошлого. Может от того, что мозгу не хватает кислорода? Или потому, что, задыхаясь, он погружается в панику, как в болото, из которого не выбраться без посторонней помощи?   Мир полыхает огнем, простирающимся далеко за горизонт, лижущим небеса и сметающим все на своем пути. Столица Сяньлэ из некогда величественной превращается в жалкие руины, унося вместе с собой тысячи жителей, больных и здоровых. Фэн Синь так четко помнит этот день, когда его родина окончательно исчезает с лица земли, растворяясь в ночи, что ярче любого дня. Он стоял тогда один на южных холмах и смотрел, не в силах что-то предпринять. Этому городу не смог помочь Бог Войны Увенчанный Цветами, Принц, угодивший Богам. Если уж он провалился, то кто мог претендовать хотя бы на попытку? Все, что знал тогда Фэн Синь, уже было мертво к моменту пожара. Нечего было оплакивать, а он все равно проливал слезы над своей жизнью и неудачами, приведшими к тому самому моменту.   Это все дела минувших дней. Раны от тех событий давно стали рубцами на сердце, что лишь иногда дают о себе знать ненавязчивой тянущей болью. Сейчас есть боль куда более реальная, на которой необходимо сосредоточить свое внимание.   – А-Синь….   Странно, это что, голос отца? Не похож. Едва ли кроме матушки и отца кто-то в жизни осмелился назвать бы его столь личным обращением. Видение, наверняка.   – А-Синь, – куда более настойчивее раздается где-то над головой.   Приходится попытаться открыть глаза хотя бы из праздного любопытства, чтобы увидеть, кто способен на подобную дерзость. Вариантов немного и в глубине души Фэн Синь всё знает, но он должен увидеть.   У Му Цина есть особый запах, перепутать который невозможно совершенно ни с чем. Непонятно, то ли так пахнут масла, которые он втирает в кожу. Возможно, это благовония, которые он воскуривает в своем обиталище в невозможных количествах? Его аромат теплый, насыщенный и немного сладковатый. Есть в нем и какая-то острота, делающая Му Цина узнаваемым везде. Он пахнет, как должен пахнуть Бог.   – Эй… Пришел в себя?   Лицо мечника так близко, что можно различить каждую морщинку и темные пятна, что залегают глубоко под глазами. На нем отпечаталась усталость и даже мягкая полуулыбка не способна это скрыть.   – Сто лет не называл меня по имени, а теперь зовешь, как ребенка , – возмущение с уст Фэн Синя срывается автоматически, но оказывается каким-то уж нарочито жалким от того, как хрипло это звучит.   – Если это помогло тебе проснуться, то не считаю нужным даже извиняться за это.   Му Цин мягко отводит взлохмаченные волосы с его лица, застилающие обзор. Только сейчас удается приметить, как сильно их поза компрометирует. Фэн Синь почти целиком лежит, оперившись на бок Му Цина. Голова его покоится на чужом плече, а одна рука перекинута через грудь, словно обнимая, а на самом деле просто безвольно свисает, лишенная сил. Му Цин же, напротив, обнимает по-настоящему. Придерживает одной рукой за плечи, а второй неосознанно гладит по голове. И впрямь как ребенка.   Его тонкая и до боли знакомая духовная энергия пропитывает все тело Фэн Синя с макушки до кончиков пальцев на ногах. Он ощущает такое прилив чужой ци, что духовное ядро вот-вот взорвется от пресыщения столь щедрыми дарами. Му Цин повсюду, вокруг него и в нем самом. Наполняет изнутри и снаружи.   Фэн Синь на пробу шевелит рукой. И, хоть мышцы и деревенеют от долгого лежания, конечность поддается, приподнимаясь ненадолго, только чтобы тут же рухнуть обратно на грудь Му Цина.   – Не усердствуй ты так. Все таки два дня лежал без сознания, —флегматично замечает Му Цин, цепляясь кончиками пальцев за запястье его многострадальной руки и возвращая ту в исходное положение: обнимающей его за талию. – Как ты себя чувствуешь?   Ответ вырывается на автомате, Фэн Синь даже не думает, когда говорит:   – Будто сгорел изнутри.   Именно так ощущался его кошмар на протяжении тех ночей, что он был без сознания.   – Формально, все так и было.  Единственный доступный жест Фэн Синю – это задрать голову, чтобы натолкнуться на совершенно нечитаемый взгляд Сюаньчжэня. Тот смотрит куда-то вдаль, все еще поглаживая лучника по голове, стараясь успокоить то ли себя, то ли его.   Фэн Синь ждет объяснений. Очевидно, дело не закончилось простым перерасходом духовных сил и истощение золотого ядра тут совершенно не причем. Есть что-то большее, те «новости», которые Му Цину так не хотелось сообщать.   – Ты ведь знаешь, что, вызывая Небесный огонь, ты пропускаешь его через свое тело? Это буквально твои духовные силы в огненном эквиваленте.   – Конечно, знаю.   Тонкие пальцы подрагивают, когда скользят слегка вниз, застывая над скулой Фэн Синя.   Му Цин снова вздыхает:   – Твои мериады едва ли выдерживают твою собственную мощь. Небесный огонь мог уничтожить тебя, буквально испепелить. Это и называется «гореть изнутри».   Почему-то Фэн Синь слушает объяснение отстранённо. То ли от шока, то ли потому, что уже сгорал изнутри, метафорически, конечно, когда пало окончательно родное королевство. Пусть бы и выжег этот огонь его старое никому не нужное нутро, он сделал все, что мог, чтобы спасти тех, кто ему верен. Простых крестьян и своих подчиненных. В его поступке нет ничего неправильного.   – Но я же жив, – с наигранной легкостью откликается Наньян.   Он скорее ощущает, чем видит, как Му Цин шлепает его по щеке. Совершенно безболезненно, это скорее жест унижения, нежели что-то и впрямь серьезное.   – Идиот, – тихо, на грани слышимости выдает мечник.   Только сейчас Фэн Синь замечает, что каждое осторожное прикосновение передает крупицу духовных сил и этот обмен непрерывен. Воздух помещения напряжен, дрожит буквально и колышется от той мощи, что вряд ли может вместить здание, хоть и построенное из небесных минералов.   Стоило бы больше внимания уделить тем обстоятельствам, в которых Фэн Синь оказывается. Тогда стало бы понятно, что его служащие – смышлёные и очень послушные юноши, раз не ослушались приказа и доставили своего Генерала туда, куда было велено. Несмотря на все домыслы и предрассудки. В конце концов, даже для своих подчиненных они остаются заклятыми врагами несмотря на то, что каждая их драка вот уже некоторое время заканчивается совершенно не по-вражески.   Эта комната похожа на что-то личное. Стены украшены узорами, напоминающими старинные орнаменты, покрывавшие парадные одежды монарших особ Сяньлэ. Такое хитросплетение линий можно было встретить на мантиях только лишь королевских особ, которые Му Цин так усердно всю юность стирал и чинил. Незначительная деталь, однако на сердце вмиг становится теплее. В том небольшом поле зрения, что доступно Фэн Синю, он видит комод с подставкой для знаменитой сабли юго-западного Генерала – Чжаньмадао и саму саблю, поблескивающую в тусклом свете свечей.   Это определённо личные покои Му Цина и это слегка удивляет. Сам Фэн Синь, даже умоляя о помощи, никогда не приглашал своего соперника в место, предназначенное для покоя и сна наедине с собой. Также и Сюаньчжэнь никогда не допускал Наньяна дальше, чем в свой огромный роскошных кабинет с видом на тренировочную площадку. Эта спальня и в половину не такая пышная, как комната, где Му Цин работает. Зато тут каждая деталь пропитана им самим: свежие цветы на низком столике в центре комнаты; балдахин с серебристой вышивкой, вуалью окутывающий кровать; десяток свечей, парящих вдоль стен.   – Почему я здесь?   Вопрос Фэн Синя не то, чтобы уместный, а скорее служит для того, чтобы разбавить тишину.   – Потому что ты просил доставить тебя ко мне. А я никогда не смог бы отказать твоим печальным щенятам, тащащим тебя на себе.   Сравнение подчиненных Фэн Синя с отпрысками лучших друзей человека может и раздражает, но только самую малость. Не настолько, чтобы заострять на этом внимание. Хотя, у Фэн Синя всегда мелькает мысль, что если его служащие – щенята, то он тогда – огромный злой пес по мнению Му Цина.   – Я имел в виду, почему я в твоей спальне?   А вот это ставит Му Цина в тупик. Он вскидывает бровь, изображая удивление, но когда понимает, что лучник говорит абсолютно серьезно, то закатывает глаза.   – Где еще я должен был тебя положить, чтобы укрыть от чужих глаз и держать под постоянным наблюдением. К тому же, я не люблю спать не в своей постели.   Значит, он провел все это время подле него, понимает Фэн Синь. И если это не говорит обо всем, то говорит о многом.   Порой ему кажется, что Му Цин ведет какую-то хитрую игру. Будучи от природы простым и неказистым, Фэн Синю тяжело даются интриги и переплетения человеческих отношений. Он не силен в манипуляциях, готов отстаивать свое мнение до победного и привык делить людей на «хороших» и «плохих».  Обычно переход из одной категории в другую в рамках морали Фэн Синя невозможен. Он не дает шанса «плохим» стать лучше в его глазах и, если уж и поместил человека в категорию «хорошие», то будет до последнего пытаться сохранить светлый образ, хотя бы в своей голове. Не трудно догадаться, куда всегда относился Му Цин.   Фэн Синю трудно разглядеть злой умысел там, где он точно должен быть, а его вечное смущение и неопытность делают ситуацию только в разы хуже. Стоит всерьез подумать над мотивацией действий Му Цина, как очередной поцелуй сражает наповал и Фэн Синю ничего не остается, как идти на поводу у своих эмоций, падая в объятья того, кто вроде как, правда хочет обнять. Эта поддержка, безвозмездно даруемая Му Цином, слишком соблазнительная. Хочется опереться плечом о подставленное плечо, довериться и отпустить себя.                                                         Так сложно…   – Благодарю за участие, Генерал Сюаньчжэнь, – Фэн Синь благодарит по всем канонам, но все еще не может подняться, чтобы сложить руки в почтительном поклоне.   Ответ для него оказывается немного неожиданным.   – Посмеешь еще раз перейти на формальности, я убью тебя голыми руками, Фэн Синь, – яростно шепчет Му Цин. – Я просидел тут два дня не потому, что хотел помочь Наньяну.   – О, и какая же благодарность нужна этому Богу? – Издевательски переспрашивает Фэн Синь, изворачиваясь так, чтобы его лицо оказалось аккурат перед лицом Му Цина.   Взгляд мечника теплеет. Какая-то нежность прорывается из глубины его бездонных глаз на поверхность. Мышцы расслабляются, а уголки рта слегка приподнимаются, не в силах сопротивляться рвущейся улыбке.   Му Цин все еще касается лица Фэн Синя, оглаживая большим пальцем щеку и не пытаясь прервать контакта.   – Никакой благодарности не нужно, – покровительственно произносит Сюаньчжэнь. – Ты просил привести тебя ко мне и тот, кто должен выражать благодарности – это я.   Он медлит, прежде чем добавить:   – Спасибо, что доверяешь мне.    Неуместный смешок едва не срывается с уст Фэн Синя, но он сдерживается, все еще глядя в открытое лицо своего соперника.   – Если бы я не пришел сам, ты бы искал меня по всем небесам и, возможно, опять бы снес пару стен в моем дворце.   Шутка выходит с натяжкой: оба знают, что все так и было бы. И, если Фэн Синь все же сомневается хоть чуть-чуть, то Му Цин в себе совершенно уверен. Он не сомкнул бы глаз, не убедившись в сохранности Наньяна. Он не смыкал глаз все те два месяца, что тот был вдали от Небес.   Близость Му Цина ощущается успокоением. Долгожданным смирением души, покоем сердца и, что немаловажно, полным отсутствием боли. Это состояние столь далекое, что уже напрочь позабытое. Жизнь без постоянной пульсации в висках, без гадкого ощущения, распирающего череп, кажется, Фен Синю чем-то эфемерным и нереальным. Историей, которую можно прочесть в древних свитках, но которая не имеет сходных черт с реальностью.   Фэн Синь настолько отвык ощущать себя самим собой, что теряется, когда это происходит рядом с Му Цином. Му Цином, который знает его как облупленного, который получал от него по морде, терпел унижения, оскорбления, упреки, клевету и ненависть. И тем не менее, он лежит рядом и истощает себя уже несколько дней, чтобы помочь кому-то, кого совершенно точно должен ненавидеть.   – Ты опять думаешь.   Телепатические способности мечника впечатляют. Он читает Фэн Синя как открытую книгу, но делает это ненавязчиво. Если бы кто-то другой ткнул так носом Фэн Синя, он бы явно вспылил. С Му Цином все по-другому с недавних пор.   – Это запрещено небесным порядком? – Фэн Синь неуклюже взмахивает головой в попытке убрать мешающиеся волосы с лица. – Ты должен знать, что не все мои мысли дурные.   Коварная усмешка растекается по лицу Му Цина, делая его похожим на хитрого кота, увидевшего беспомощную мышь.   – О, как твои сны? – Ухмыляется мечник.   – Сколько ты будешь вспоминать это, а? Мать твою, это всего лишь поганый сон, чего ты к нему прицепился-то?   Совершенно неосознанно Фэн Синь принимается сгибать и разгибать пальцы той руки, что все еще перекинута через живот Му Цина. Жест неосознанный, он едва ли замечает, что делает так всякий раз, когда нервничает. Хороший индикатор душевного состояния Генерала Наньяна: если он щелкает суставами во время собраний, значит слишком уж взволнован.   – Я буду говорить об этом, пока ты не расколешься и не расскажешь, что тебе снилось, – делая паузы между словами, проговаривает Му Цин.   – Я думал, что показал.   Это могло бы быть попыткой заигрывания, если бы Фэн Синь не был бесконечно плох в этом. Его уровень взаимодействий с людьми оставляет желать лучшего, а уж если это переходит в какую-то более интимную плоскость, он совершенно теряется. Всякий раз, стоит Му Цину потянуться за поцелуем, прижаться чуть крепче, обнять чуть жарче, как лицо Фэн Синя заливается краской оттенка переспелой вишни. Он делается нервозным, абсолютно жадным до касаний и совсем немного безумным. Это сочетание сводит Му Цина с ума, а Фэн Синь даже не осознает, что делает.   – Фэн Синь…   – Стой, – прерывает его лучник. – Что бы ты ни хотел сказать, не говори.   – Откуда ты знаешь, что я собрался сказать?   – Не знаю, – честно признается Наньян. – Я просто… Спасибо. Что ты здесь. Что ты был здесь все эти месяцы. Я не…   – Не заслужил? – Подсказывает Му Цин.   Фэн Синь тут же поникает, опуская голову в попытке спрятать лицо на груди Му Цина. Он пытается скрыть собственную никчемность, а на деле же прижимается к мечнику плотнее, сжимая рукой его бок.   – Я делаю все это, потому что хочу, – объясняет серьезным тоном Му Цин. – Это мое желание – быть здесь. Мое же желание – уложить тебя в личных покоях. И поверь, весь мой дворец это видел.   – Вот черт, – стонет Фэн Синь протяжно. – Теперь все подумают, что мы не…   – Враги? – Заканчивает Му Цин. Эта тенденция заканчивать фразы друг за друга дурно пахнет. Будто у мечника появляется способность читать мысли за эти пару дней, что Фэн Синь быть в отключке. – Как жаль, что все, наконец, узнают.   Мнение Богов никогда Фэн Синя не волновало. Он не из тех, кто намеренно следит за своей репутацией. Она безупречна сама по себе, без вмешательств самого Фэн Синя. О нем думают, как о благородном Генерале, слишком преданном своему делу, чтобы уделять внимание чему-то другому. Но правда в том, что он не так уж и идеален, как о нем думают. И это та правда, которая доступна только Му Цину.   – Пусть судачат, о чем хотят. Мне плевать. Я хотел оказаться в твоем дворце, потому что знал, что ты позаботишься обо мне.   Это пылкое признание с уст Фэн Синя звучит невероятно. Он и сам едва ли понимает, что говорит и какое признание делает. Он и правда хотел быть тут. По тысяче разных причин, главная из которых – доверие. Доверие к человеку, который прикроет спину, окажет помощь и будет рядом столько, сколько потребуется?   «А что, если потребуется вся бесконечная жизнь?», вдруг думает Фэн Синь.   – Ты можешь оказываться в моем дворце, когда пожелаешь. Всегда, – Фэн Синь скорее чувствует, чем видит, как губы Му Цина вместе с обещанием оставляют нежный, невесомый поцелуй в волосах лучника.   Му Цин подцепляет пальцами лицо Фэн Синя и тянет наверх, чтобы взглянуть в глаза в надежде, вероятно, что-то в них увидеть. Может быть, он хочет прочитать на лице Наньяна ответные эмоции? Признание? Возможно, гримаса боли – это то, что Му Цин надеется увидеть. На деле же он сталкивается с расслабленностью и… нежностью? Какой-то странной эмоцией, которую у Фэн Синя тот раньше никогда не наблюдал.   Наньян смотрит открыто и участливо. Будто видит Му Цина в самый первый раз в жизни. Видит таким, каким он всегда, наверное, и был.   Фэн Синь думает о том, что не хотел бы оказываться в другом месте никогда. Здесь ощущение безопасности окутывает и не остается сомнений в искренности и честности Му Цина несмотря на то, что мотивы Фэн Синю все еще не понятны. Зато со своими он, кажется, разобрался.   Потянуться к Му Цину – осознанное решение. Фэн Синь приподнимается на локте, игнорируя укол боли в руке, вспыхивающий в ту же секунду. Он тянется, как нуждающийся, пытаясь зацепиться, приклеиться к Му Цину. В момент, когда его губы все-таки находят губы мечника, Фэн Синь, наконец, выдыхает. Он и сам не заметил, как задержал дыхание, нервничая.   Неопытность их обоих все еще приводит к тому, что каждый поцелуй выходит смазанным и странным. Но не этот. Фэн Синь вжимается в Му Цина всем телом, переползая выше, чтобы оказаться почти полностью лежащим на нем. Его язык начинает жить своей жизнью, боязливо проводя по нижней губе Му Цина, прежде чем проникнуть в рот.   Это захватывает. Завораживает.   Руки Му Цина тянутся к его лицу, удерживая ненавязчиво, нежно оглаживая смуглую кожу. В его движениях ощущается скованность, которой прежде не наблюдалось и некая шокированность происходящим.   – Уже хочешь оказаться в моем дворце навсегда?  – Игриво вздыхает Му Цин между поцелуями, пытаясь хватануть как можно больше кислорода. – Я бы позволил тебе.   – Чушь собачья, – Фэн Синь хмурится, но не отрывается от губ Му Цина. Каждое сказанное слово заканчивается коротким поцелуем. – Но я готов гостить время от времени.   В ответ на это Му Цин легко смеется. Фэн Синь чувствует, как чужая грудь вибрирует под его собственной и находит это ощущение весьма приятным. Оно вызывает волну чего-то незнакомого внутри. Сладостного томления, устремляющегося вниз.   – О, мы что же, – губы Му Цина скользят по скуле, оставляя за собой влажный след, останавливаясь у самого уха, – впервые в жизни пришли к компромиссу?   Устоять перед этим игривым тоном невозможно. Также как и противостоять незатейливым ласкам Му Цина. Он не напирает, скорее наоборот: делает недостаточно, чтобы Фэн Синь мог с уверенностью сказать, что удовлетворен интенсивностью их общения. В нем откуда-то рождается дикий огонь, необузданное животное желание, которого Наньян никогда по отношению ни к кому не испытывал. С другой стороны, он и не целовал-то никого толком.   Му Цин чуть напористее целует куда-то в шею, теряя, вероятно, контроль и вплетая в сладость прикосновения немного болезненных ощущений от того, как зубы легонько прикусывают кожу. Фэн Синь издает что-то среднее между вскриком и стоном, на секунду теряя зрение от того, каким приятным оказывается это нехитрое действие.   – Эй, ты в порядке? – Тут же отстраняясь, спрашивает Му Цин, – Больно?   Теперь уже Фэн Синю хотелось бы рассмеяться в ответ, но он не может. Точно не тогда, когда видит всю обеспокоенность, написанную прямо на лице Сюаньчжэня.   Боль для Фэн Синя понятие весьма относительное. Он может игнорировать ее годами, прикрываясь работой и внутренними терзаниями. Притворяясь, будто принимает боль как что-то, что заслужил своими действиями и поступками. Но правда в том, что с того самого дня, как Му Цин впервые схватил его после битвы и почти насильно исцелил, лучник больше не хочет возвращаться к старому укладу жизни, где его ежедневное расписание состояло из обязанностей и страданий. Ему хотелось лежать вот так, совершенно не задумываясь, как протекает подготовка отчета по заданию. Откуда-то он знает, что все идет по плану, что его верные служащие не подведут.   Фэн Синь точно знает, что Му Цин его не подведет. Они могут ругаться до хрипа и остервенения, бросаться оскорблениями и претензиями, агрессировать и сливать свой гнев друг на друга. Могут даже и боль причинить, вполне осознанно или в порыве ярости. Но ничто из этого не помешает им потом найти друг друга. Ничто не остановит Му Цина от того, чтобы безмолвно притянуть своего соперника в объятья и исцелить. Ничто не помешает Фэн Синю обнять мечника в ответ.   – Не больно, – наконец отвечает мужчина. – Ты заглушаешь мою боль.

 

И если ты унесёшься ветром, ветром

Сохрани с тобой мой огонь

Заглуши мою боль

passmurny – Сердце