live by the Sun

      Глаза Изуку полны задумчивости. И лишь чуть-чуть — счастья.       Работа героя изматывает как физически, так и морально. Тонкая нить нервов, казалось бы, распадается на усталых глазах, которые едва не закрываются от сонливости.       Мидория зевает, пиная ногой какой-то мелкий камень, толком не мешающий на пути. Тропинка и без того настолько большая, что по ней спокойно могут пройти сразу многие. Но Изуку это мало волнует в знойный день, когда лёгкая рубашка промокла уже насквозь, а волосы торчат причудливо: в разные стороны, почти как иголки.       Солнце — огненный исполин, палит сегодня не на шутку. Обжигает своими лучами — языками пламени, ровным счётом всё, не упуская даже крошечную травинку или любую другую мелочь, которую не заметить без специальных инструментов. Но у Мидории тем более нет ни единого желания с безразличным выражением лица ходить с лупой, разглядывая каждую живность, попавшуюся на глаза огромному светилу.       Капли пота блестят на лбу влажной дорожкой, неприятно стекая по пульсирующему от жара виску.       Когда нужные слова так и крутятся на языке, во рту всё вмиг пересыхает — пустыня Сахара с песчаными дюнами.       Тошинори на редкость догадливый.       — Воды? — он оборачивается, смотря на Изуку вопросительно. И это именно то, что последнему надо.       Крышка нетерпеливо открывается Мидорией, с жадностью глотающим воду и совсем немного проливающим её на себя.       Вода стекает по подбородку, медленно забираясь своими лапищами под воротник рубашки. Изуку отмахивается, игнорируя протянутый Яги платок — хоть крошечный шанс освежиться. До ближайшего водоёма ещё слишком далеко.       Тошинори улыбается виновато:       — Полагаю, нам было лучше остаться дома?       Щуря глаза от яркого солнца и отрываясь от горла бутылки, Мидория отрицательно качает головой.       — Вовсе нет, — отвечает Изуку чуть погодя, — я рад наконец-то выбраться куда-то из дома.       Даже если Яги видит в этих словах чистой воды ложь, правда всё же кроется где-то. На самом дне.       Каким выносливым ни был бы Мидория, он не знает, что его утомляет больше: угнетающая рутина или же затянувшиеся походы на природу под палящим солнцем.       Смешная соломенная шляпка — Тошинори нашёл её случайно, на днях с энтузиазмом роясь в одном из своих ящиков в поисках нужных вещей; абсолютно не спасает.       И вскоре Изуку начинает волноваться вовсе не за себя, а за самочувствие возлюбленного. Потому что это куда более важно.       — Ты в порядке? — вопрос, в котором на самой поверхности лежит беспокойство. Мидории нет смысла скрывать подобное.       Вполоборота Яги смотрит на Изуку.       Вздох слетает с его потрескавшихся губ.       — Давай сделаем перерыв? — почти что хриплый голос. Тошинори неловко прокашливается в кулак. На широкой ладони остаются пятна крови. Но Яги едва ли уделяет этому внимание. — Нам ещё долго идти.       Мидория молчит, останавливаясь. Оглянув местность, он решает, что передохнуть в поле, высаженном пшеницей и подсолнухами, это не так уж и плохо.       Пропуская между пальцев спелые колосья, Изуку следует за Яги. Не важно, куда. Главное — с кем. Поэтому Мидория безмолвствует всё это время, по пути чуть не спотыкаясь. Слишком увлёкся мыслями.       Тошинори, потирающий ладони, явно остаётся довольным. А больше Изуку ничего не нужно.       — Остановимся здесь, мой мальчик? — он предлагает это, поправляя лямку небольшого рюкзака.       В ответ — лишь кивок.       Вокруг гуашевая яркость солнечных цветов. Словно краски наложены плотными слоями. Оттого Мидория морщится, вовремя поднимая глаза.       Стоит сделать пару шагов вперёд, как совсем рядом тысячи солнц, ослепительно сияющих, прекрасных. Буйство красок — контраст с сияющей голубизной неба, украшенной перистыми облаками.       В голове со скрипом вертятся шестерёнки. Руки вмиг находят нужный предмет в рюкзаке.       — Я хочу сфотографировать тебя, — шепчет Изуку только губами. Но Яги слышит и так.       На его лице удивление. А после — смущение.       — Я не очень фотогеничный, — Тошинори неловко отводит взгляд в сторону, заправляя волосы пшеничного цвета за ухо, — …но ведь это то, чего ты желаешь, верно?       Проводя подушечками пальцев по кожаным лямкам фотоаппарата, уже порядком потрескавшимся, шершавых на ощупь, Мидория кивает.       Впервые за это время на его лице появляется хоть что-то кроме усталости: интерес. Предвкушение.       Зелёные глаза, обрамлённые хвоей — густыми и пушистыми ресницами, отрываются от созерцания старинной вещицы.       У Изуку есть вид намного лучше.       Яги поправляет рукава васильковой рубашки, застёгнутой почти что чопорно — заметно нервничает. Он встаёт в нелепую позу.       Вокруг Тошинори подсолнухи: вальяжно расположенные, раскидистые, пригретые солнцем, беззастенчиво касающиеся ярко-жёлтыми, почти что цыплячьего цвета, лепестками. Щекоча.       Но даже если взять все подсолнухи мира, лишь один из них для Мидории самый идеальный пейзаж. Подсолнух с растрёпанными волосами, с сухой и потрескавшейся кожей, морщинками в уголках глаз и с нелепой, совершенно счастливой улыбкой.       Пекло — не на улице. Пекло — в душе.       Изуку без раздумий нажимает на кнопку.       «Слишком идеальный», — вертится в голове. Мидория откровенно забыл про жару, держа дрожащими руками снимок. Как самое сокровенное в мире.       — Тебе нравится? — застенчиво спрашивает Яги, расстёгивая бледными пальцами пару пуговиц.       Кажется, солнце печёт сильнее.       На лице Изуку ответная улыбка. Нежная от вида Тошинори: он может без устали ворчать, при всём этом смущаясь самого банального.       — Более чем, — Мидория вновь смотрит на фотографию. И на Яги, морщинки которого будто бы разглаживаются, а кожа приобретает здоровый оттенок.       Тошинори почти светится, стеля на полыхающую теплом землю плед и присаживаясь.       — Тогда побудем здесь ещё немного?       Изуку кивает.       — Конечно, — ответ, следующий после.       Напоследок впитывая глазами изображение, Мидория делает шаги в сторону Яги.       У него уже есть свой подсолнух: живой и самый настоящий.