Откровенно говоря, к обвиняемой у нас есть претензии

Утром, 20-го февраля 1880-го года, в Московскую адвокатуру на Никольской, название которой состоит из ста сорока пяти символов (по первым буквам фамилий основателей), пришло письмо. Молодая m-me Марфа N из Таганрога в прошлом году вышла замуж за состоятельного человека, недавно скончавшегося от отравления. Следователи, участковые, каждый адвокат города — все решили, что это было убийство ради денег. В письме Марфа просила о помощи, а так же обещала соразмерную оплату труда и покрытие всех расходов. "Если мне не поможете вы, то не поможет уже никто, au revoir, merci." — заканчивался текст. Письмо первым обнаружил Широков, придя в радость от того, что "Неимоверными усилиями, спустя недели поисков и нескончаемых работ, нашёл дело, позволившее бы обеспечить дальнейшую жизнь нашей прекрасной адвокатуре!". Лебедев, по обыкновению своему отдыхающий у софы, вступил в конфликт со своей любимой жертвой — "Ну вот тут вы, bien sûr, преувеличиваете. Не столь много вы трудились, да и не в настолько бедственном мы положении!". В один момент письмо, которым Широков размахивал для пущей убедительности, выпало из его рук и улетело из прибранной прихожей в просторное помещение, заваленное рабочими столами, за которыми сидело по меньшей мере восемьдесят человек: кто по двое, кто по трое. Там, гонимое сквозняком, письмо совершило несколько кульбитов, отплясало чечётку, которая, впрочем, не удостоилась бы и четвёртого места на сколь угодно престижном конкурсе, и попало прямо на стол Семёнова, опаздывавшего на два часа по причине, сказанной столько раз, что раскрытия не требовала — "Парта.". Садясь за рабочее место, вытаскивая из кармана очередной отцовский подарок за успешное выполнение задач, Семёнов находит письмо и читает. Проникнувшись, жалея попавшую в непростую ситуацию даму, он решительно идёт в кабинет к отцу - главе конторы, господину Минаеву. "Папенька, а я вот снова к вам! Тут пришло занятное письмо и..." — тут у Семёнова на пухлом лице появляются капли слёз — "Мы просто обязаны помочь m-me N! Отправь меня в командировку, прошу!". Минаев, успев построить десяток различных предлогов для отказа, через час неловких, но крайне эмоциональных препирательств с сыном, всё же решается собрать нескольких помощников, для того, чтобы решить, как действовать дальше. В небольшую комнатушечку офиса в половину квадратной сажени, на два дня переходящую каждому работнику адвокатуры по очереди, впихнулся узкий круг наиболее толковых человек. Вдвенадцатиром начали обсуждение. Первым начал Минаев, введя всех в курс дела и закончив такими словами: "Но всё же у меня есть подозрение, что m-me Марфа N на самом деле является подставным лицом, несуществующей личностью, придуманной нашими конкурентами, чтобы разорить нас на тратах за дорогу.". Щукин парировал строчкой из своей, подготовленной к защите одного поэта, речи — "О, как вы можете жестоко...", прерванной преждевременными аплодисментами Рожкова, явно злого из-за бесконечно повторяющейся "Ode an die Unschuld", тем более, что из присутствующих немецкого не знал даже сам Щукин, использующий свой собственный, выдуманный на ходу перевод к абракадабре, написанной им по пьяни на чём-то, напоминающем немецкий язык. Вернув тишину, речь начал Попов, на обычных для себя высоких нотах — "Моё мнение по поводу данного письма такое: мы должны отправить по адресу m-me N заверение об условиях работы, которое она подпишет перед нашим отправлением. Тогда, даже если нас попытаются обмануть конкуренты, при наличии бумажки мы сможем возместить убытки, а в случае, если ничего никто не подпишет мы просто никуда и не поедем.". Николаев, Овчинников, Сиюминутин, Иванов, Зайцев, Андреев и Баранов коротко кивнули и собрались уходить, чтобы наконец-то выйти из неудобного положения, в которое им пришлось влезть, чтобы зайти в офис Минаева. Но когда Сиюминутин встал с потолка и уже собрался открывать дверь, Семёнов попросил всех остаться для обсуждения последнего вопроса — "Кто же будет писать заверение?". Броском ста сорока пяти монет решили, что этим займётся Даткин. Через неделю Семёнов, в пять часов вечера войдя в контору, вдруг вспомнил о письме. Найдя Даткина его спросили, согласилась ли m-me N подписать заверение, а тот ответил со всей своей харизмой, чётким, поставленным — "Да.". Сразу же, пока работники адвокатуры были ошеломлены, подскочил Интригов со своим новым планом — "Я предлагаю вот что, друзья: мы отправимся к m-me N всей конторой! Я понимаю, возможно звучит..." — тут его вдруг прервал Нечистов — "Да! Я сразу вас понял, mon cher. Я сразу вижу по этому письму, что madame не чиста на руку. Уверен, что она действительно отравила своего мужа, так что считаю справедливым, если мы воспользуемся любой возможностью увеличить итоговую стоимость нашего командирования.". Выступил Подстрекайло, позволивший себе несколько грубых слов по отношению к Семёнову, пытающемуся в этот момент переубедить Нечистова. В ту же секунду, с трёх сторон, последнего окружили Дружелюбов, Яковлев и Подхалимов, поддерживая его точку зрения. В конечном итоге, чтобы не пасть в глазах коллег, Семёнов торжественно заявляет — "Да ведь и правда, если взглянуть на всю описанную ситуацию снова, то ясно видно, что madame N - убийца!..". Начались сборы: Ерофеев предложил выкупить целый состав поезда, а кроме того несколько дилижансов. Яковлев заказал у десятка портных подходящие наряды для адвокатов, а Голубев отрепетировал несколько сценок, для удачной взятки судье и прокурору, которые неизбежно придётся давать, если не найдётся других вариантов оправдать Марфу N. Утром первого марта, после всех приготовлений, группа из ста сорока пяти адвокатов стояла на Курском вокзале, привлекая взгляды удивлённых людей. Неожиданно возник репортёр и взял интервью у пятнадцати человек, прежде чем поезд отправился в путь. В вечерней газете были такие строки: "ИЗ МОСКВЫ ВЫБЫЛИ: Корреспондент Молчанов в Южный полюс; Сто сорок пять адвокатов в Таганрог."