***
— Зачем тебе эта анатомия вообще? Они сидели в тёмном углу (лампочка таки перегорела), рядом валялась целая гора просмотренных книг. Тех, которые поставить на место уже нет никаких сил, но Эрику они показались похожими на то, что они искали. — Чтобы рисовать, — он повернул голову к Чёрному, сидящему на коленях возле него, и посмотрел на того, как на умалишённого, — у меня не получается рисовать людей. Неестественно выходит. Чёрный подумал, что многие картины Эрика, которые ему доводилось видеть, были мало похожи на реальность. До этого момента он считал это своеобразной изюминкой. — И какой смысл от того, что ты будешь читать про то, как рисовать «естественно»? Попробуй… Ну… — он замолчал, подбирая нужные слова, — с натуры, — в итоге ляпнул первое, что пришло в голову. — С натуры? — саркастично повторил Курильщик. — Кто согласится сидеть несколько часов неподвижно, чтобы взамен потом получить одну неточную картинку себя? Чёрный сдержал свой порыв вскрикнуть «я!» сразу же после заданного вопроса. Принял задумчивое выражение лица и только тогда ответил: — Я могу попробовать. Только не в стае. — Это сложнее, чем кажется, Чёрный. — Но я попробую, — сказал он коротко, чуть не выдав после, что готов пойти на это ради Эрика. Курильщик смотрел на него. Радужка его сливалась со зрачком из-за освящения, и Чёрный находил в этом что-то волшебное, хоть и не верил в магию. Эрик был невероятно красивым, ему и в правду подходила мрачная атмосфера вокруг. — Спасибо… Голос Курильщика звучал удивлённо. И в этом тоже крылась особенная красота. Чёрный почувствовал себя неловко от того количества комплиментов в адрес друга, что рождались у него в голове. — Мне несложно.***
Курильщик в четвёртый раз отъехал на пару метров от своего состайника и осмотрел его со всех ракурсов. Чёрному было позволено лишь следить за ним глазами, поэтому он немного расстраивался, когда Курильщик отъезжал за его спину. Сразу хотелось поменять положение, сунуть руки в карманы штанов или хотя бы упереть их в бока. Они ещё даже не выбрали позу, на которую будет ориентироваться художник, но Чёрный уже ощутил на себе всю тяжесть работы натурщиком. — Расправь плечи, выпрямись, — повторил Курильщик уже во второй раз, и Чёрный тут же послушно сделал, что просили. Ткань футболки натянулась, а он почувствовал ещё больший дискомфорт. Обычно он немного сутулился. Звук колёс снова ушёл куда-то за спину, а Чёрный тихо вздохнул. Дальше ведь должно быть легче, так? Он дёрнулся, когда почувствовал прикосновение к собственному бедру, и чуть не свернул себе голову, когда попытался посмотреть на руку Эрика, которая и стала инициатором этой мимолётной тактильной близости. — Выдвини эту ногу вперёд, — спокойно сказал Курильщик, даже не обратив внимания на чужую реакцию. Чёрный очень захотел что-то сказать, но не нашёл слов даже для шутки, поэтому просто сделал, что ему велели. Наконец Эрик въехал в поле зрения состайника. Чёрный смог снова стоять на месте спокойно. — Да, так хорошо… — протянул Курильщик задумчиво. От его сосредоточенности очень хотелось снова отмереть и ткнуть пальцем в складку на чужом лбу. Но Чёрный держался серьёзности. Пока это ещё возможно. — Теперь можешь начать? В ответ Эрик кивнул и уложил на колени свой блокнот. С этого момента помещение наполнилось тишиной. Её прерывало лишь шарканье карандаша и вскрики откуда-то снаружи, за пределами библиотеки. Чёрный не понимал, почему они оба молчали. Он представлял, что такое времяпрепровождение не будет сильно отличаться от их обычных посиделок где-то в наименее населённых местах Дома. Но оно отличалось. Когда спустя минут пять он попытался заговорить, Курильщик шикнул и сказал, что сейчас очень сосредоточен. А потом опять тишина. Так прошло бесконечно много времени. У Чёрного затекли все конечности, даже те, которые никогда до этого не затекали. Но он держался до последнего, пока Эрик, посмотрев на листок ещё несколько секунд, торжественно не заявил о том, что Чёрный свободен. Вырвался произвольно громкий выдох. Парень с облегчением снова опустил плечи и стал разминать руки, сжимая и разжимая их в кулаки. Эрик на него не смотрел, вносил вместо этого мелкие коррективы. — Я могу посмотреть? — Посмотришь, когда закончу, — откуда-то из своего художнического мирка, ответил он. — В смысле?.. — растерялся в ответ Чёрный, уверенный, что они пробыли тут не один час. — Я сделал только эскиз. Завтра продолжим. Чёрный был уверен, что его выражение лица поменялось, но Курильщик ничего не видел, кроме картины, поэтому мог и не заметить этого. От мысли, что завтра ему, вероятно, придётся провести ещё больше времени тут, у Чёрного заболела голова.***
Он умел занимать себя мыслями, но за всю жизнь в Доме ему это настолько надоело, что с появлением Эрика хотелось заручиться больше не тратить часы на самоанализ. Рядом с ним появлялось много других мыслей, в разы приятнее, но те, как показала неожиданная практика, тоже имели свойство сводиться к чему-то жёсткому и серьёзному. Он пытался думать о руках Эрика, его лице, том, как уверенно он вносил новые штрихи. Но даже это закончилось мыслью, что думать о таком странно, почти противно. Не для Чёрного, разумеется, для него ничего, что связано с Курильщиком, противным быть не могло априори, но если разложить свои мысли на сухие слова, то это начинало походить на что-то между восхищением и сладким, неправдивым чувством из кинематографа. Он не был уверен, что мог назвать свои чувства восхищением. Чем он восхищался? Внешностью? Какими-то отдельными навыками? Как бы постыдно это ни было, он знал, что его цеплял каждый отдельно взятый факт об Эрике. И самое отвратительное, что даже не будь этого факта в нём, Чёрный был уверен, что всё равно испытывал бы это. Чем бы оно не являлось. Он с силой сжимал кулаки, весь напрягался и пытался уцепиться за любой посторонний звук, чтобы больше не думать об этом. В итоге его отвлёк совсем близкий голос Эрика. — Чёрный, — непривычно нежно (или ему только кажется) проговорил Курильщик, пока парень резко расслабил мышцы, предполагая, что тишину разорвали именно из-за того, что он сменил своё положение, — я закончил. Чёрный подумал, что это какой-то бред. Не могла же основная часть работы занять всего минут двадцать? Его взгляд скользнул к настенным часам, и он прищурился. Приложив немного усилий, вышло сфокусироваться на стрелках. Прошло три с лишним часа, как они сидели тут. Его брови сползли к переносице. Теперь он посмотрел на Эрика, случайно столкнулся с ним взглядом. — Ты хотел посмотреть, — сказал Курильщик, с повышенным вниманием вглядываясь в чужое лицо. — Можешь уже подойти. Последнее предложение сработало магическим образом. Полудрёма испарилась, а ей на смену пришёл разгорающийся интерес. На ходу шевеля плечами, чтобы как-то размять их, натурщик подошёл к своему художнику и склонился над ним. Он долго всматривался в почти полноценную картину, с небрежными (в стиле Эрика) штрихами, кучей деталей и однозначно каким-то скрытым смыслом, который Чёрный пытался найти в сразу нескольких рисунках: один полноценный, во весь рост, и несколько отдельных, с лицом и руками крупным планом. — Так здорово… Сейчас Чёрный корил себя за неумение превращать свои эмоции в цельные предложения. Весь его словарный запас был утерян где-то в дороге до коляски Эрика. Теперь он только восхищённо смотрел на его картину и очень активно думал. Эрик тоже смотрел туда. Первые пару секунд. Потом поднял голову и стал пытаться разглядеть эмоции Чёрного. Тот как раз был из тех людей, у которых «всё на лице написано», поэтому его мимика и заметно уставшее, но радостное лицо, сказали больше любых слов. — Спасибо за помощь, — сказал Курильщик, слабо улыбнувшись. По мнению Чёрного, Эрик сделал что-то немыслимое, непохожее на реальность: прикоснулся губами ко лбу состайника. Этот жест ощущался настолько интимно, что Чёрный не заметил того, как сжал плечи и оторвал взгляд от бумаги, переводя его на красивого и почему-то очень счастливого Эрика. — Я могу… — он замялся и опустил взгляд, чтобы слова меньше путались. Вздохнул, затем начал заново: — Если тебе будет нужно изучить анатомию, или просто захочешь нарисовать кого-то с натуры, то я всегда… — Готов попозировать для меня? — Да, — он задумался на секунду и глупо улыбнулся, — в любых позах. Даже неудобных. Он не стал добавлять, что ради таких вознаграждений по итогу работы был готов терпеть любые неудобства.