Отсутствие выбора - жизнь без сожалений.

К этим мыслям он пришел лишь сейчас, спустя много лет, потерь и собственной агонии. Совершенно случайно, а может и вовсе не случайно, но вспомнился тот роковой день, когда был выкошен его первый личный отряд. Хотя, пораздумав, очевидно, что к этим мыслям он пришел и вовсе не случайно, а вследствие того, что бесконечно толчет в голове точку невозврата, будто надеясь, что от осознания что-то изменится. Нет, не изменится, но очень хочется понять, в какой момент пацан записался в смертники и решил прихватить с собой человечество. И вот тут-то вспомнился самый первый разговор в котором он звучал как наставник и лицо, которое имеет влияние на солдата ниже рангом и меньшим жизненным опытом. «Поверить в свою силу или поверить выбору надёжных товарищей?» Это было судьбоносное, пусть сам Леви и ненавидел таких громких слов, изречение, которым Эрен руководствовался всякий раз, когда вставал выбор между действием и бездействием, между хорошим и плохим. Потому что всякий раз, когда Эрен доверял другим — он обязательно терял что-либо: друзей, близких, себя, веру. Именно поэтому Леви так и не смог хоть на мгновение разозлиться на это отродье или же возненавидеть его. Потому что терять — больно, доверять снова — ещё больнее, ведь страх потери никуда не денется. Как капитан, как офицер, который был обязан сохранить и защитить, он провалился и это одна из причин, почему Эрену пришлось в одиночку взвалить всё на себя и выбрать то, чего он никогда не хотел. Эрен Йегер любил жизнь, любил людей, любил своих родных. Жизнь, к несчастью, заставила его отречься от всего и обратить свой взор в пучину бездны. Леви никогда не простит себя. И не только из-за Эрена. Микасу он не видит около трех месяцев. Мысли о ней проскальзывают навязчивым роем, но решиться на встречу он не может, пусть это и трусливо. Последнее воспоминание о ней: как она бережно сжимает голову Эрена, кутая обрубок в свой шарф. И картина эта, будто вырезка из журнала, точно склеивается в памяти и возникает в голове всякий раз, стоит просто прикрыть глаза. Ни полчища павших товарищей, ни нашивки окропленные кровью, которые он хранит в ящике под столом, ни даже Фарлан и Изабель, ничто нынче так не содрогает, как эта чертова картинка точно сюрреалистически вписывающаяся в его новый мир. Нереальная будто, она заставляет сжать челюсти от очередного приступа рвоты при осознании, что настоящая. И кислотный привкус желчи на языке оседает перманентно, потому что забыть и не вспоминать не получается, невозможно, да и не собирается он забывать. И даже так, даже сквозь ужас и агонию, ему чертовски хочется встретиться с ней и взглянуть на неё хоть раз: изменилась ли? Нашла ли себя? Ощутила ли покой? Микаса, по его сведениям, побывала на Хизуру в качестве представителя королевства и дипломата. Изменилась ли она? Узнать ему удается обо всем и сразу буквально на следующий день, потому что Микаса приходит к нему сама. Исключительный визит вежливости, в котором так и читаются нотки излишней отдаленности. — Капитан, — бледное лицо будто осунулось, но вовсе не выглядит нездоровым. Скорее просто исхудавшим. Леви всматривается в глаза, большие и поблескивающие в тени солнца, и хмурится. Всё так же не прочесть: что чувствует, что думает. — Вернулась. — констатирует он и кивает на диван в гостиной. Она садится и достает из кармана небольшой пакетик чая в зелёной упаковке. — Гостинец, — говорит Микаса и вновь замолкает. Леви садится напротив и комната погружается в молчание, не давящее, а скорее привычное. Раньше, почти с самой первой встречи, когда её поведение часто выходило за грани субординации с начальством, он ей многое спускал с рук и ограничивался простой бумажной волокитой в качестве наказания. В подобном молчании они провели несметное количество часов. Особенно с момента революции, когда посадили на трон королеву Хисторию и навлекли на себя ещё гору полномочий: бюрократия была неотъемлемой частью жизни. Тогда они так много времени проводили вместе, что общество друг-друга стало привычным и даже необходимым. Леви слишком сильно полагался на неё, как в кабинете, так и за его пределами. Он знал, что бы ей ни поручили, она выполнит работу идеально. Он знал, что она единственная, кто сможет понять ход его мыслей в определенный критический момент, кто выполнит задание без слов и оценит ситуацию трезво, несмотря на щенячью преданность Эрену. Микаса могла дать волю чувствам когда ему угрожала опасность, но чаще всего, она была идеальным солдатом и его незаменимым помощником. Он и сам не заметил, как при любом раскладе старается взглядом отыскать её, кивнуть, чтобы подтвердить одинаковый ход мыслей и одобрить дальнейшие действия. Рабочие задачи или бытовые вопросы, он нуждался в ней сам того не замечая, несмотря на клеймо «сильнейшего». В какой момент лёгкая необходимость переросла в важную потребность, он так и не разумел. Может быть с самого начала? Ведь всякий раз, когда он оказывался рядом, непреодолимое желание коснуться её заставляло невольно руки тянуться к ней. Их первую встречу он помнит слишком отчетливо, слишком точно даже сейчас, спустя много лет. Бледная, кровью заляпанная, она стояла насмерть и смотрела в лицо смерти не моргая. Брови нахмурились, губы сжались в тонкую линию. Руки держались за лезвия отчаянно, но ноги стояли уверенно. Он удивился в первую встречу. А во вторую, в зале суда, когда почувствовал на себе взгляд обещавший скорую расправу, совершенно бескорыстно был пленен. И тогда, когда он впервые осознал, что она — Микаса Аккерман — близкая подруга надежды человечества, окончательно сдался ей на милость. Может потому и был столь снисходителен? Кто знает. С тех пор она совсем изменилась, хотя и внешне неизменна. Он помнил, что какое-то время, ещё в самом начале, ей не были чужды улыбки без повода, проделки над Сашей или вместе с ней. Пока мир не снес с ног окончательно, она была другой. Теперь в бездонных глазах одна лишь тоска. По былому, по людям, по жизни. — Вы хорошо поживали всё это время? — спрашивает она, глядя прямо и не пряча лицо за шарфом, как делала это раньше. — Не жалуюсь, — пусть и проживал каждый день паршиво, в бесконечных мыслях о невозвратном и неизменном. — Хорошо, — вот и весь диалог. Она встает, молча, не прощаясь, уходит. Остановить бы её, сказать что-нибудь, спросить. Язык примерз к нёбу, а по горлу будто наждаком проехались — и слова вымолвить не получается. На столе одиноко стоит упаковка чая. «Ассам» — читает на этикетке, где нарисованы зелёные листки. Чай этот он заваривает к ночи, когда мысли снова не дают покоя, а под закрытыми веками снова рисуется тошнотворная картина. Чай на вкус горчит, хотя больше терпкий, он для радости добавляет два кусочка сахара и вкус раскрывается, наполняя и согревая опостылевшее сердце. — Годится, — думает вслух и пялится на огонь, что потрескивает в камине. Когда раздается стук в дверь, Леви, отчего-то, не удивляется, будто нутром ждал. Неспешно отворяет дверь, впускает гостя и наливает вторую чашку чая, предварительно бросив пару кубиков сахара. — Садись, — говорит он и Микаса послушано садится, обхватывая предложенную чашку чуть крепче. Она смущается, судя по тому, как отводит глаза.