Эксперимент

Дверь открывается бесшумно, пропуская долгожданного гостя. Уилл знает наверняка, что долгожданного, знает, что его хотят здесь видеть. Он также знает, что является здесь не более чем гостем, недопустимым к самым внутренностям кабинета. Ганнибал ждёт. Дверь закрывается, вставая на пути к свободе стальными прутьями. Мышеловка без сыра аккуратно сомкнула кровожадную пасть, а мышь только радостно подёргивает переломанным хвостом. Уилл проходит вглубь, ступая осторожно, чувствуя кончиками пальцев нарастающее натяжение поводка между хищником и жертвой — между ним и Ганнибалом. Если закрыть глаза, можно даже представить, что роли давно перепутаны, что источником натяжения является его собственная рука. Вот только глаза закрывать нельзя. Кресло мягко обволакивает, стремится обмануть комфортом и мягкостью. Но жёсткий взгляд не даёт забыть истины. Холодное любопытство плещется на дне чёрных глаз. Там сидит женщина. Там, на кушетке, в нескольких шагах от них, но не здесь — она не принадлежит их пространству, его пространству. Она лишняя в логове Ганнибала. Женщина сидит там большую часть их сессий. Никогда не говорит, едва двигается, не отводит взгляд. Собранная, застывшая; у неё очень печальные глаза. Уилл любит рассматривать её. Она красива. Ганнибал никогда на неё не смотрит. Никогда её не представляет. Он говорит, что её не существует. Галлюцинации оплетают больной разум Уилла. Так говорит Ганнибал. Уилл верит ему только наполовину. Но он никогда не пытается проверить — никогда не касается её, не обращается к ней, не слушает мерное дыхание трёх человек в тихой комнате. Галлюцинации тоже могут дышать. Так говорит Ганнибал. — Как прошёл твой день, Уилл? Строгий костюм, распущенные волосы. Светлые и длинные они ложатся поверх плотной серой ткани, рассыпаются по напряжённым плечам лёгкой паутинкой. Разве можно назвать её пауком? Больше похожа на мушку. — Она выглядит грустной. Взгляд хищника, настоящего творца липкой паутины, оплетающей весь кабинет, заостряется, холодит кожу и плавит внутренности. Ни на секунду не отрывается. — Опиши мне её. Страх. Женщина, утонувшая в страхе. Прерывистый вдох не дарит ей кислорода, но только больше отравляет лёгкие. Внутри у Уилла червями ворочаются жалость, переплетённая с презрением. — Красивая. Он не может отвести взгляд и не может поймать её — она смотрит только на Ганнибала. — Такая красивая. Кончики губ тянет вверх. — Такая вкусная. Во рту пересыхает, слюна комом царапает горло. Краем глаза он видит, что его руки трясутся. Лицо болит от растянутого рта. — Она хорошо смотрелась бы на твоём столе, Ганнибал. Например, её бедро. Теперь Уилл ловит её взгляд. Теперь он видит в нём не печаль, даже не страх, но удивление, осознание, принятие и отвращение. Теперь он чувствует себя настоящим, а не плодом воображения больного разума. Ганнибал ничего не говорит. Женщина встаёт поспешно, рвано. Но она не бежит. Она знает, что не сможет убежать. Каблуки отбивают размеренный ритм, сливаясь с ходом секундной стрелки, растягивая время до вечности. Дверь открывается и закрывается бесшумно. — Очень хорошо. Так говорит Ганнибал.