Молоко с медом

— Сделай все, как обычно. Повторяется из раза в раз, как будто в вечном лимбе, в котором Юджи остается по собственному желанию: он все так же приходит к закрытию, кладет карту номером вниз, как будто CVV для него шутка, и травит новые и новые истории под свой Апероль Шприц, нарушая все немыслимые правила этикета. Кто пьет аперитив в конце рабочего дня? Но Ямагучи может только грамотно обслужить, наливая каждый бокал с надеждой, что это все когда-нибудь закончится. Закончится, как бокал, но никак не деньги на чужом счету, иначе с чего быть таким щедрым на чаевые каждый день? Должно быть, это доплата за болтливость. Честно, в череде лиц, что сменяют друг друга на манер хоровода у барной стойки, выделяются единицы: либо слишком спокойные, как Акааши-сан, который даже в глубоком опьянении не прозволяет голосу подняться выше допустимого для себя диапазона, либо полные дебоширы, которые разве что не падают со стульев, расшибаясь в лепешки, но уже одним своим присутствием доставляют проблем. Терушима — исключение из правил, среднее по больнице, но имеющее свое отделение в огромном круговороте воспоминаний о посетителях. Наверняка всему виной нахальная улыбка и чаевые. Тадаши учили не думать о большем. Оттого видеть, как нечто мокрое, распространяющее повсюду тон разочарования и пахнущее порядком надоевшим Номером 5, садится за стойку и выдает абсолютно убито «сделай что-нибудь». С чем именно хотят увидеть помощь правда загадка, но очевидно, что настроение у посетителя совсем не апельсиново-рыжее. Погасшее. На месте наглецы стертые до крови глаза, которые держат в столешнице. Мастера всегда говорили «прочувствуй атмосферу вокруг, ощути его запрос и переведи все это в разряд вкусов». В обычном потоке ни о каком анализе не может быть и речи, в час-пик у бара работает исключительно ловкость рук, но никак не фантазия, но сейчас, когда посетителей не осталось вовсе, а смена закончится спустя двадцать минут, возможно, самое время добавить немного творчества. Ямагучи не волшебник, завернуть в градусы искру не сможет, но при одном взгляде на сгорбившуюся спину над стойкой красными буквами перед глазами стоит недостаток тепла, чего-то живого. Не алкоголя точно, сделает еще хуже (байки о потере памяти от выпитого, он знает, опровергло не одно поколение посетителей). Самое простое — кофе, но снова не то. Вряд ли Юджи нужна бодрость и хоть какой-то намек на горечь, и без этого хватает. Спустя пару минут, проведенных в тишине, а после еще пяти в приготовлении, перед отросшими корнями макушки ставится простой стакан с трубочкой. Даже удалось найти оранжевую, как дань уважения оставшемуся в эту ночь живым апельсину. — В барах не наливают молоко, я же не ребенок. Упрямец даже в жалком виде. Иногда этот парень подбешивает. — Попробуй, — Тадаши с уставшим сбросом фартука с плеч находит силы демонстративно помешать по дну трубочкой и направить ее прямо в чужие губы. После первого глотка становится легче: глаза, все еще ужасно красные, раскрываются в удивлении. — Бабушки всегда поят внуков молоком с медом. Выпивают медленно, с расстановкой, как будто в надежде всеми допустимыми рецепторами впитать тепло и сладость, которая вряд ли достанется кому-то еще в этом месте. После вытягивают карту, все так же CVV не существует в чужой жизни, а после снова беспомощно падают лбом о совсем не мягкий камень столешницы. Так насколько все плохо? Но говорить первым моветон, вернее собственное правило, разделяющее личное и рабочее. — Сколько раз я бываю здесь? — Через день в будни и каждый выходной. — Я наверное уже успел надоесть своим разговором, — усмешка разочарованная, почти бессильная, и сердце необоснованно екает, когда кажется, что перед ним и наглецы не осталось, и глаза сьелись за пустым стаканом, а осталась только большая надутая оболочка, внутри которой живет что-то совсем маленькое и неокрепшее. Муми-тролль. Совсем не рыжий и без состриженных висков. Без муми-мамы и муми-взрослых проблем. — Иногда. Правда допустима, но лишь на грамм, нечего добивать и без того трещащее по швам. Тадаши двигает стул и садится почти впритык, роняет голову на ладони, чтобы оказаться носом напротив чужой головы и ждет, когда поднимутся. … Без помощи этого делать настойчиво не хотят. — Так что случилось? Я не видел тебя таким, — за все полгода, что Юджи приходит сюда по своему графику и оплачивает его безбедную старость на накопительном счету. Серьезно, на его чаевые уже можно купить мотоцикл. — если девушка- — Вот сколько раз ты считал меня веселым, гордым, но полным идиотом? Только честно. И чужие глаза цепляются крепко за веснушки, видимо, угрожают их содрать к чертям, как кнопки с пробковой доски фотографий посетителей. — Можешь не говорить, подозреваю, что каждый. И ты не первый, даже наверняка не последний. Меня не должно волновать, что всему миру не понравишься, да? Я же могу себе позволить все, заплатить за весь бар, снять апарты на пару лет вперед и не знать горя! Правда, все же достается просто, а я дурак не ценю, что имею! Медленно, но верно наружу выбирается и правда муми-тролль: округлый, румяный от чувств и безумный плакса, который картинно мог бы затопить весь бар и даже еще первые этажи Токио захватить с собой в свой личный апокалипсис. — А я не дурак, черт возьми! Я не тупой, как пробка! Я заслуживаю быть понятым так же, как и все остальные! Я переживаю так же, как и все остальные! Я хочу любить и быть любимым! Почему вы все смотрите только на обложку, суки?! И в моменте хочется сплести для этого неловкого муммика свитер, шарф, хоть простой плед, чтобы укрыть и спрятать, остановить потоп теплой плотиной, которая вряд ли все остановит, но даст время найти более действенное средство. Хочется спрятать его в кармашек и сбросить сверху спасательный круг, чтобы достать чуть позже, когда на чужой душе станет легче. Еще много чего пролетает в голове с ощутимым желанием, но Тадаши может сделать только одно: ненадолго встать, снова налить теплого молока и поставить обратно, тут же устраиваясь на своем месте на стойке. — Если тебе сделает легче, меня тоже не воспринимают больше, чем бармена. Посетители приходят на ночь, заказывают пару бокалов, забрасывают всю стойку откровенностями, а после сваливают, не оставляя ни монеты на чай. Считай, что только ты особенный… Особенный? Если так подумать, и правда, статуса Терушимы нет ни у кого, уж тем более из среднего звена, которые настолько обычные, что забываются с касанием подушки на родной кровати. — И никто не спрашивал у тебя номер? — истерика подутихает, вся вода сбегает вниз, а молоко исчезает в трубочке с новой силой. — Ни комплиментов, ни совместных фото? Ты же красивый и хорошо делаешь свою работу. — Личное в баре — роскошь. — Поэтому ты сделал мне молоко, которого нет в карте? Возможно. Как минимум, в общей массе неотесанных людей редко встретишь мумми-плакс, которые иногда тухнут, как настоящие звезды. — Моя задача — делать отдых посетителей. — Дай мне свой номер. Верну должок за последние полгода и… вот это вот жалкое представление, — и раз усмешка уже собирает рассыпавшуюся броню обратно, значит все хорошо. Значит молоко и мед все еще хорошая идея. Он вбивает в чужой телефон (он же вышел всего неделю назад! Чертов богач) собственный номер и возвращает, даже не утруждая себя натягивать новую улыбку. Кажется, этот день чертовски вымотал. — Как тебя зовут, повелитель апероля и молока? — Тадаши. Просто Тадаши. Фамилия пусть останется на бейдже. Личное с рабочим все же лучше взбалтывать, а не смешивать.