so american.

Я сажусь на чемодан для того, чтобы все мои вещи смогли туда вместиться, и тогда Конан застегивает замок. Удовлетворенно улыбаясь, я падаю на свою по девичьи розовую кровать и друг опускается рядом.   — Не могу поверить, что уже послезавтра я буду в Лондоне... — прошептала мечтательно пялясь в потолок.  Конан слегка шлепнул меня по плечу:   — Ты только слишком не увлекайся. Найдешь какого-нибудь британского мальчика, а затем не захочешь возвращаться.   Я хихикаю, уткнувшись в носом в подушку, но кажется, Грею совсем не до смеха — он знает мою влюбивчивую натуру. А прошлом году, перед переходом в выпускной класс я рассталась со своим на тот момент парнем Джошуа, и это так сильно ударило по мне, что мои оценки резко испортились. Я стала похожа на овоща и это не нравилось ни мне, ни друзьям, ни маме. Это был мой первый и пока последний парень.  С тех пор я не встречалась ни с кем и пообещала Конану, что головой влезать в авантюру под названием "наивная влюбленность" не собираюсь.   К тому же, на будущее у меня большие планы. Еще несколько недель я подала заявку в несколько университетов, но конечно, приоритетом стал Калифорнийский университет. Письма с приглашением я должна получить в начале августа — как раз к концу лета, которое я проведу у своего отца в Лондоне.   Конан не хочет меня отпускать — он прячет меня между своими плечами и обнимает так крепко, что у меня становится тесно в груди. Я смеюсь и кашляю одновременно, а подозрительно серьезный лучший друг хлопает меня по спине.   — Если ты не будешь звонить и писать мне каждый день, клянусь, Лив, на следующий же день я буду стоять у порога дома твоего отца.   — Я поняла. — киваю сквозь хохот.   Мы дружим с Конаном очень давно — наверное, с младших классов. Мы оба были своего рода изгоями, нам сложно было дружить с остальным ребятами, поэтому этот путь привел нас друг к другу. Конан сел со мной за одну парту во втором классе младшей школы, мы постоянно ссорились и однажды я укусила его за локоть. Нас наказали и оставили убираться в классе после уроков. Именно тогда мы и подружились и отныне были не разлей вода.   — Оливия, спускайся, если не хочешь опоздать! — кричит мама прямо под дверью.   Я отправлюсь в Лос-Анджелес из своего небольшого городка, там я сяду на прямой рейс в Англию, в Лондонском аэропорту меня встретит отец, которого я не видела смущающе очень долго времени. Ну, быть честной, мы говорили с ним по видео-звонку позавчера, но в последний раз я могла ощутить его рядом еще когда была ребёнком, до того, как родители разъехались. Первый год мама была категорически против того, чтобы мы с ним общались. Через год отец смог добиться того, чтобы созваниваться со мной хотя бы иногда.  На каждые праздники он отправлял мне подарки, наши разговоры случались чаще: сначала пару раз в месяц, позже — раз в полтора недели и сейчас мы говорим каждую неделю. И вот, спустя пятнадцать лет мама договорилась с отцом и я проведу вместе с ним всё лето. Признаюсь, этих трех месяцев совершенно недостаточно для того, чтобы моя тоска насытилась, но это гораздо лучше, чем то, что было до этого. Тоесть лучше, чем ничего.   Конан не хочет меня отпускать.  Мы прощаемся около десяти минут, и маме приходится оттаскать меня за капюшон. Мы садимся в ее машину и отправляемся в некороткий путь. В аэропорт приезжаем даже раньше, чем думали, и у нас остается время уже долго прощаться вдвоем. Мама еле сдерживает слезы — я впервые буду долгое время так далеко от нее.   А через час я сажусь на свой рейс и улетаю. ***   Чувствую, с какой тяжестью открываются мои веки. Тело не хочет подниматься, но выбора нет. Полет был удивительно долгим, и я не спала почти сутки, а сидя вздремнуть — не такая хорошая идея. Спина затекла, шея болит.   Свой сиренево-фиолетовый чемодан с кучей наклеек я ловлю сразу же. На выходе до меня доходит осознание, что я сейчас встречу своего отца. От взволнованности сон снимает рукой. Живот скручивается, мелкая дрожь пробивает все тело, ладони потеют, а во рту становится невыносимо сухо. Быстро оглядываюсь по сторонам, хлопая глазами, пока не слышу за спиной:   — Оливия!   Мой папа — филиппинец. От него мне достался маленькой нос с круглым кончиком, чуть смуглая кожа и длинные черные волосы. От мамы у меня совсем ничего — она блондинка с почти бледной кожей, поэтому все считали, что я не родная ее дочь.  А с папой мы почти одинаковые, правда, я не ожидала, что он такой огромный — в нем как будто два меня.   Когда папа обнимает меня, я утыкаясь носом в его пузо. Но в объятиях безумно тепло и так приятно. И пахнет он как клубничное мороженое. Я поднимаю голову, чтобы посмотреть на него, и вижу, как его глаза заполняются слезами.   — Моя девочка.  Я так скучал.   — Я тоже. — я не сдерживаюсь, и плачу вместе с ним.   Мы кидаем чемодан в его пикап, я сажусь на переднее сидение рядом с водительским и мы болтаем без умолку всю дорогу домой. Я увлеченно оглядываюсь, высовывая голову через окно. Хочется закричать во все горло от восторга. Лондон выглядит чертовски дорого, и мне даже кажется, что я выбиваясь из этой общей картины. В темноте эти пейзажи не разглядеть, но папа обещает показать мне город на выходных.   Вскоре мы приезжаем домой. У папы большой дом для человека, который живёт один. Я чувствую, как сильно устала, но в то же время захожу в дом, почти прыгая.   — Это комната, которую я хранил для гостей, — посреди комнаты стоит большая двухместная кровать, а рядом — тумбочка с пустой вазой. Так же есть небольшой шкаф для одежды. — Но теперь она твоя на все лето.   Я выглядываю за окно, но кажется, у меня уже плывет перед глазами.    — Ложись спать, а вещи распакуешь завтра.   Мы обнимаемся на прощание и я даже не умывшись падаю на кровать, проваливаясь в сон мгновенно. ***   Я проснулась очень поздно. Никогда ранее я не могла позволить себе спать так долго, как сделала это сегодня. Мама бы разбудила меня с криками о том, что до обеда спят лишь неудачники, но на удивление я не слышала ни громких шагов, ни гудящего телевизора, и даже не чувствовала лучи солнца на своем лице. На некоторое время я даже опешила, пока не вспомнила, что вовсе не нахожусь в нашем доме в Сан-Диего, и даже не в Калифорнии, даже не в Штатах.   Окна были заботливо зашторены и в доме стояла абсолютная, немного пугающая тишина. Я начале рыпаться по всей кровати, пытаясь найти свой мобильный, и когда спустя двадцать секунд нашла, я сразу же проверила время: почти час дня. Я пыталась понять, какое время сейчас в Калифорнии, но мой мозг, еще не проснувшийся успешно игнорировал мои тщетные попытки и я отложила звонок матери и Конану на некоторое время.   Несмотря на то, что за окном уже начало июня, в отцовском доме было пронизывающе кости прохладно. Я открыла свой чемодан и в попытках найти толстовку раскидала свои вещи по комнате.  Собрала уже лохматые волосы в низкий пучок и высунула голову из комнаты, пытаясь понять, где находится папа и почему дома так тихо.   — Пап? — мой голос эхом раздался по пустому коридору.   Я наконец могла позволить себе лучше расмотреть дом отца — вчера было совсем не до этого. Несмотря на то, что в доме два этажа, он оставался небольшим. Комната, в которую я поселилась, находилась на втором этаже. Узкий коридор вел к лестнице, на стенах висели картины, на одной из которых я узнала маленькую себя и невольная теплая улыбка тронула мои губы. На втором этаже была вторая комната — я робко оттолкнула дверь и заглянула во внутрь — обустроенная спальня явно принадлежала отцу, но она была пуста. Дальше я спустилась вниз по лестнице, которая вела к прихожей. На пороге дома лежали несколько пар обуви и обувной шкаф с вешалками для верхной одежды. Прихожая была между еще двумя комнатами: гостиная, которая ведет в уборную и кухня. Сначала я решила осмотреть гостиную.   Комнаты выглядели абсолютно по английскому, как бы стереотипно не звучало. Небольшой винтажный диван стоял напротив телевизора, еще шкафы с коллекцией игрушечных машин, с журналами и газетами.   Я услышала, как хлопнула дверь, и даже вздрогнула, испугавшись от неожиданности. Зашелестели полиэтиленовые пакеты и я боязливо выглянула в прихожую, которая уже пустовала. Но шум продолжился на кухне и я подала голос, чтобы дать знать о своем присутствии:   — Пап?   Шелест прекратился. Я направилась на кухню, надеясь, что увижу отца, но с пакетами в руках увидела совсем другого человека. Высокий парень, каштановые волосы которого были прикрыты кепкой весь в спортивной одежде уставился на меня. Его красивое, через чур смазливое лицо скривилось в удивлении.  Густые прямые брови, сонные карие глаза, пухлые розовые губы, прямой нос и острая линия подбродка и небольшая впадина на самом подбородке.   Сначала я пялилась на него на протяжении десяти секунд, очень внимательно оглядывая каждую черту его великолепного лица, а затем громко пискнула. В голову полезли сразу несколько мыслей: это грабитель? Преступник? Или у моего отца появился сын, а я только что на него засмотрелась бесстыдно? А может быть, мой отец с ним встречается? Одно хуже другого.   Но затем этот незнакомец расплылся в улыбке и почесал свой затылок. И мне, скажем откровенно и разрешаю пристыдить, стало абсолютно плевать, является ли он моим братом — некровным или со стороны отца, является ли он моим условным отчимом или самым страшным преступником во всей Великобритании. Это мгновение, когда он сверкнул своими шоколадными глазами, стал началом моего великого конца, и мне было стыдно, что в первый же день своего пребывания в Лондоне я уже могла с уверенностью сообщить, что обещание, данное Конану, не будет выполнено.