В одну реку

      В молчании идут к машине. В молчании куда-то едут. В голове Суны растревоженным роем проносятся мысли. Разве не этого она боялась когда-то – что правда о ее романе с Абидином выплывет наружу и станет известна всему свету?       Все в том же молчании поднимаются в квартиру, которую обсуждали перед ужином и которую Кайя тайком от Суны уже снял. У Суны нет сил даже мысленно возмутиться подобным вероломством, настолько она опустошена происходящим. Как она теперь сможет в глаза им смотреть? Маме? Тете? Сестре? От спины мужа, идущего впереди Суны, так и веет раздражением, и Суна даже загадывать боится, что за разговор им сейчас предстоит.       Наверху Кайя первым проходит в гостиную, все с тем же раздражением бросает пальто на кресло и принимается мерить шагами комнату, яростно ероша волосы на голове. Суна, так и не сняв пальто, медленно опускается на диван, вздыхает и так же медленно произносит:       – Злишься на меня?       Кайя застывает на месте. Внимательно смотрит на Суну, выискивая в ее лице одному Аллаху ведомо что. Опускается на диван рядом с ней и наконец отвечает:       – Злюсь. – Замолкает. Потом после паузы продолжает вновь: – Злюсь на тебя. На твоего водителя. На деда. На Ифакат. На самого себя. Очень злюсь, Суна.       – Он не мой, – возражает в ответ на обвинение Суна.       – А чей?!       – Я не буду оправдываться. Ты сам сказал, что прошлое должно остаться в прошлом, а здесь мы начинаем все с чистого листа. Заново. Скажу только, что я не бегала к нему на свидания после помолвки. Я достаточно уважаю тебя для того, чтобы унижать подобным образом.       Суна знает, что слова ее звучат как упрек самому Кайе, но несмотря на весь их уговор она никак не может заставить гордость замолчать и не напоминать ему о его измене. Кайя упрек чувствует. Вздыхает. Но ничего не говорит, словно знает, что эту тему лучше не развивать, иначе они опять поругаются в первый же день. Вместо этого спрашивает о том, что очевидно волнует его на самом деле:       – Любишь его?       Суна задумывается над ответом, глядя за тем, как неуловимо меняется выражение его лица: как раздражение и злость уступают место отчаянной надежде, а затем отчаянной же обреченности.       – Я не знаю, – честно признается она. – Мне казалось, что люблю. И он клялся в любви в ответ. А потом сам отдал меня в руки Тарыку. Ничего не сделал. А позже обвинял меня, будто выйти за Саффета было моим решением. Это любовь? Или любовь – это то, что между Сейран и Феритом? Когда сегодня они воркуют, как голубки, а назавтра придумывают, как сделать друг другу побольнее? Или может быть любовь – это то, что я видела в родительской семье?       Вопросы повисают без ответа. Как остается без ответа последнее невысказанное сравнение – любовь самого Кайи, в которой он признался Суне, а через день изменил ей с Пелин.       – Я не знаю, что такое любовь, – вновь повторяет Суна. – Единственное, что я знаю, – я даже разочарования в нем уже не чувствую. Кажется, невозможно уже сильнее разочаровать, чем это сделал он.       – А ко мне? Что ты чувствуешь ко мне? – с надеждой спрашивает Кайя.       – Этого я тоже не знаю, – мягко отвечает Суна, кладя руку ему на щеку и заглядывая в его ищущие глаза. – Я чувствую так много всего, что просто не могу подобрать одного слова, чтобы описать все это. Знаю только, что отказаться от тебя – это выше моих сил.       И Суна склоняется к нему и сама впервые целует его.       – Не отказывайся, – жарко шепчет ей в губы Кайя, отвечая на этот поцелуй, углубляя его так, что вскоре у Суны в голове не остается ни одной связной мысли: только Кайя, только его губы на ее губах, его руки на ее теле.       Когда вслед за пальто на диване за ее спиной оказывается и блузка, Суна отрывается от губ Кайи. Смотрит в его шальные затуманенные глаза точно такими же глазами и выдыхает:       – Ты же понимаешь, что секс не решит наших проблем?       Кайя выпускает Суну из объятий. Отстраняется от нее, откидываясь на спинку дивана. Переводит дыхание. Облизывает пересохшие губы. И возражает:       – Иногда мне кажется, что только секс и решит.       – Что, спермотоксикоз замучил? – язвит Суна, поднимаясь с дивана и пытаясь надеть блузку обратно.       – Ты меня в могилу сведешь! – смеется Кайя, ловя ее за руку и притягивая к себе на колени. Под его голодным ищущим взглядом Суна чувствует себя неловко. Ей хочется прикрыться – не то что блузку обратно надеть, но еще и в пальто завернуться, чтобы наверняка. – Мне иногда казалось, – уже серьезно продолжает он, – что ты хоть что-то ко мне чувствуешь, только когда в постели отключаешь мозг и позволяешь себе быть самой собой. А в остальное время ты холодна со мной, словно ледышка.       – Если бы я ничего к тебе не чувствовала, – мягко возражает Суна, снова обхватывая его лицо руками, – я бы давным-давно с тобой развелась. Беда только в том, что я не знаю, что именно я чувствую. Одно знаю наверняка: не хочу, чтобы с нами в постели незримо был кто-то третий – ни Абидин, ни Пелин, ни Ферит, ни Пырыл. Только ты и я. А сегодня призрак Абидина слишком силен.       – Для тебя? – спрашивает Кайя, и тело его под руками Суны ощутимо напрягается.       – Для тебя, – возражает Суна, невесомо целуя его в лоб. – Для меня его не существует больше. Но не хочу, чтобы ты думал иначе. – И добавляет: – Я в душ и спать. Это был сложный вечер.       После душа Суна выходит, замотанная в одно только полотенце, доставшееся им от хозяев вместе с квартирой. Встречается взглядом с насмешливыми глазами Кайи.       – Что такое? – резче, чем хотела бы, спрашивает она. Под взглядом мужа Суна чувствует себя совершенно голой. Что, впрочем, не так уж далеко от истины.       – Никогда не видел тебя в полотенце.       Пока Суна была в ванной и пыталась смыть с себя остатки этого длинного дня, он уже нашел хозяйское постельное белье и застелил кровать.       – И никогда бы не увидел, если бы у нас было время нормально собрать вещи, – язвит Суна.       Кайя пропускает шпильку мимо ушей.       – Суна, я видел тебя и без полотенца, – напоминает он, медленно, с грацией большого хищного кота приближаясь к ней.       Теперь он стоит почти вплотную к Суне и смотрит так пристально, так пронизывающе, что ей кажется, будто он способен увидеть всю ее душу, до самого донышка. Суна не выдерживает этого взгляда и шепчет, глядя куда угодно, только не на него:       – Ты не понимаешь. Это другое.       – Что другое, Суна? Что тебя смущает? Разве мы не муж и жена? – мягко спрашивает он, отводя от ее лица волосы, за которыми она прячется от него.       – Отсутствие трусов меня смущает. Для начала. – Суна ерничает, потому что сама себе не может объяснить это невыразимое смущение, которое сейчас перед ним испытывает. Как будто это и правда их второй шанс, а эта ночь – их брачная ночь.       Кайя же неудержимо хохочет. Искренне, заливисто смеется над сказанной ею глупостью, как будто это самая смешная шутка в мире. Отсмеявшись, он раскрывает объятия и зовет:       – Иди сюда.       Суна ныряет в кольцо его рук – и страхи уходят, неловкость осыпается пылью, и остается только покой и принятие, когда тела без слов говорят друг другу: я здесь, с тобой, а ты здесь, со мной.       Они стоят, обнявшись, кажется, целую вечность. Суна цепляется за спину Кайи и дышит его запахом, он целует ее плечо и мягко гладит волосы. Наконец, все так же не выпуская Суну из объятий, Кайя произносит:       – А еще что тебя смущает?       – Что? – Суна уже не помнит, о чем они говорили, и никак не может понять вопроса.       – Что еще тебя смущает? Кроме отсутствия белья, – настойчиво повторяет он.       – Отсутствие пижамы.       – Знала бы ты, как я мечтал сжечь эти твои проклятые старушечьи пижамы, – ей в плечо вздыхает Кайя.       – Не такие уж и старушечьи, – фыркает Суна. – Возможно несколько целомудренные...       – Несколько?! – Кайя не сдерживается и снова смеется.       – Перестань! – Суна теперь смеется вместе с ним.       – Давай так. – Кайя размыкает объятие, снова убирает волосы от лица Суны и теперь держит ее за плечи, пристально глядя ей в глаза. – Ты ввела первое правило нашей супружеской жизни: ни муж, ни жена не могут спать в другой комнате. Так?       Суна медленно кивает. Все так.       – Тогда второе правило за мной: никакой лишней одежды в нашей супружеской постели. Идет?       Суна смотрит на него в смятении: что он такое вообще говорит?       – Суна, мы муж и жена, – мягко напоминает он, – но между нами ничего не будет, пока ты сама этого не захочешь. Я не такой человек. Помнишь? – Суна снова медленно кивает. – Но нет ничего стыдного, страшного или неловкого в том, чтобы быть друг перед другом обнаженными. Мы – муж и жена. Одно целое. Хорошо?       Суна пристально смотрит в его ищущие какой-то ответ в ней самой глаза и кусает губы. Ей страшно. Страшно лишиться этой последней преграды между ними. Страшно довериться. Страшно открыться. Так много всяких «страшно», что кажется, будто стоишь перед бездонной пропастью и стоит только сделать один неверный шаг – ты разобьешься. Больше всего на свете раньше Суна боялась именно высоты. Но сейчас – она делает этот шаг в пропасть.       – Хорошо, – выдыхает она.       – Хорошо, – эхом за ней повторяет Кайя, и глаза его горят триумфом. – Тогда я сейчас иду в душ, а ты ложись спать. Договорились?       Суна кивает в ответ, а он нежно целует ее в макушку.       Когда дверь за ним закрывается, а из ванной раздается шум воды, Суна поспешно сбрасывает полотенце, оставляя его лежать на банкетке, и так же поспешно забирается под одеяло, словно за ней гонятся все черти из преисподней. Простыни холодят обнаженную кожу, и Суна отстраненно думает, во что она ввязалась? Договор этот явно выгоден только одной стороне. Но она слишком далеко зашла в своем намерении сохранить этот брак, чтобы теперь так легко отступить.