***
Так проходят две спокойные недели их ежедневных встреч. Они смеются, пока играют в «угадай семейное положение», когда сидят снова на обеде в кафе и разглядывают проходящих мимо людей. Они шутят друг над другом, когда Хоуп приходит в книжный к Кларку, вытаскивая какую-то книгу наугад с полки и заставляя его догадываться о содержании по обложке. Они всё крепче дератся за руки, гуляя по засыпающему городу перед сном. И всё теплее друг другу улыбаются, едва только вновь встречаются новым днём. Хоуп кажется, будто переехав в Новый Орлеан, она переместилась в совершенно другую жизнь. Ту, о которой втайне всегда мечтала. — Значит, сегодня, вы вместе отправляетесь на осенний карнавал? — лукаво улыбается Фрейя, помогая Хоуп заплести косы в волосах. — Да, — Хоуп краснеет щеками, смирно сидя на мягком пуфе и разглядывая недавний подарок Кларка. Книга сказок братьев Гримм в подарочном издании. С выгравированными золотыми буквами и вензелями на обложке, плотными страницами и старинными иллюстрациями к каждой сказке. Хоуп до сих пор так и не смогла прочесть ни одну, хоть и знала их наизусть. И не потому, что не было времени. Оно было. Не было сил. Потому, что любая сказка теперь — напоминала ей о сознании Джози, в котором Хоуп оставалась какое-то время, замурованная в камне. Кларк не знал этого, Хоуп не рассказывала, а потому приняла подарок с благодарнотью, в конце концов, он старался. Но с тех пор так и вертела книгу в руках, лишь пролистывая цветные картинки. — Карнавалы — это всегда повод для чего-то большего, — размышляет Фрейя. — За цветными масками можно спрятать истинное лицо, а за тихими уголками улочек, что пустеют из-за основного парада на главной улице, можно наоборот — показать его. — К чему ты клонишь, тётя? — фырчит Хоуп, поднимая взгляд и глядя на Фрейю в отражении. — Всего лишь думаю о том, как так всё завертелось в жизни моей любимой и единственной племянницы, что теперь она смущается при виде того, кто, вообще-то, так долго планировал её убить. — Ну, не начинай, — скулит Хоуп, опуская плечи. — Кларк изменился. — Знаешь сколько раз наша семья слышала это от твоего отца? — Знаю. — И знаешь сколько раз после этого каждый из них получал клинком в сердце? — склоняет голову Фрейя, замирая пальцами в волосах Хоуп. — Если бы ты в самом деле так переживала, ты давно бы уже проверила Кларка магией и не подпустила его ко мне и на метр, — закатывает глаза Хоуп. — Или вовсе выкинула из города. Зачем нагнетаешь? — Всего лишь волнуюсь. И не только из-за Кларка. Я волнуюсь за тебя, Хоуп. — А что со мной? Вздыхая с тяжестью, Фрейя опускает ладони Хоуп на плечи и внимательно смотрит ей в глаза через зеркало. — Ты даже не смогла, как следует, похоронить любовь всей своей жизни, милая. Пусть от него и не осталось ничего. А сейчас уже готова броситься с головой в новые чувства. И не отрицай, что их нет. Я вижу это по твоим глазам. По его глазам. И…ему можно влюбиться в тебя, увидеть впервые так. Но, Хоуп, уверена ли ты, что твоё сердце готово так скоро к новым чувствам? Готова ли ты отпустить Лэндона так легко уже сейчас? — Прошло полгода, — голос Хоуп становится тише, а улыбка исчезает с розовых губ. — А Лэндон…ты помнишь сколько раз за всё это время мы расставались? — с горечью усмехается Хоуп, пряча взгляд и сжимая книгу в руках крепче. — Он только и делал, что говорил, что мы не можем быть вместе, что я всегда буду его защищать, что раз он не Феникс, то он не достоин меня и…у нас нет будущего. Это всё будто бы и должно было кончиться так, тётя Фрейя. — И почему только во всех любовных историях, выбор всегда в итоге останавливается на каком-нибудь старшем брате, — хмыкает Фрейя. — Так уж и во всех? — Елена, Хейли. Ты вот теперь. — Хоть у кого-нибудь из них был хороший конец? — Ну, — насмешливо качает головой Фрейя, возвращаясь к заплетанию кос, — если считать отправление Елены и Деймона в покой хорошим концом, то… — Очень воодушевляет, — шикает Хоуп, поджимая к себе ноги и откладывая книгу на столик. — Но мама…она ведь вышла замуж не за дядю Элайджу. — Но она всегда любила его, как и он её. Просто…там всегда всё было слишком сложно. — Всё всегда сложно в этой жизни. А я как раз впервые захотела лёгкости. И пока я получаю её — я буду брать сполна. — Вся в отца, — ласково тянет Фрейя, подкалывая подвитые рыжеватые локоны. — Вся, действительно… Их с Фрейей разговор так и застревает в голове Хоуп. Когда она надевает ярко-красную блузу с шифоновыми рукавами и длинную чёрную юбку, когда прячет под ворот фамильный кулон и едва задевает алой помадой губы, уже и позабыв, что такое яркий макияж. Когда надевает не кеды или удобные ботинки, а босоножки на тонкой шпильке, что принесла Ребекка, безоговорочно всунув в руки. Хоуп думает о словах тёти и своих собственных, о Лэндоне и их…отношениях. Можно ли их вообще так назвать? Были ли они в них в самом деле? Успели ли они вообще понять, что такое отношения, пока Лэндон постоянно умирал, а Хоуп постоянно пыталасьего спасти. Останавливаясь у зеркала в коридоре и сминая в руках чёрное пальто, Хоуп задумчиво смотрит в свои глаза, красиво подведённые карандашом, но такие бесконечно печальные сейчас. Лэндон был прав, когда поздравлял её с годовщиной тем солнечным утром. Их отношения невозможно было праздновать, как прожившие год, потому что из целого года они едва ли были вместе пару-тройку месяцев, всё остальное же время — борясь с монстрами, Маливором и попытками выяснить, кто же Лэндон такой. Они просто…были рядом друг с другом. Что-то чувствовали друг к другу впервые в жизни так сильно, что Хоуп и рядом не ставит их недоотношения с Романом, которыми она баловалась в пятнадцать от скуки и желания почувствовать себя взрослой. Но была ли это в самом деле любовь? Или попытки в первые отношения, в которые Хоуп пыталась сбежать от такой тяжёлой реальности, но в итоге так и тащила её за собой? Лэндон только и делал, что говорил, говорил, бесконечно говорил о любви. Писал песни, бросался бездумно в открытые пасти монстров, жертвовал собой и оставлял Хоуп одну, чтобы её мучала совесть. И бессонница, потому что ночами, вместо спокойного сна, она искала тысячи способов вернуть его, спасти, уберечь. Он так сильно пытался быть идеальным для неё, что в итоге попросту и не был рядом с ней самым обычным парнем. Кларк...Хоуп прикладывает ладонь к груди, где сильнее забилось сердце. Кларк вовсе не знал никогда, что такое любовь, но отдавал Хоуп всего себя. Он проводил с ней каждую свободную минуту, он берёг свою жизнь, хоть она на тот момент и никому кроме него не была нужна, он смотрел на неё не как на что-то божественное и сверхъестественное, а как на девушку. Просто, как на девушку, улыбка которой ему нравилась, как он говорил. Смех которой заставлял его улыбаться тоже, как он говорил. Он просто был рядом с ней, для неё. Не говорил о вечном будущем, не припоминал прошлого, пока сама она не заводила разговор, не бередил раны и не заставлял тревожиться о возможном. Он был здесь и сейчас. И держал её руку так крепко, как Лэндон прежде ни разу, постоянно отпуская её, чтобы так глупо чему-то «соответствовать». И Хоуп не знает, не решалась спросить, помогал ли он ей тогда с Маливором действительно потому, что хотел, чтобы отец раз и навсегда исчез, или потому, что именно она его попросила? Но она никогда не забудет ему того, на какой отчаянный шаг он пошёл по её просьбе, будучи уже хрупким человеком. Он не говорил ей «я всего лишь человек из крови и плоти!». Он просто смотрел на неё с оголённым страхом, но шёл следом. И то, как он схватил её тогда в больнице за руку… Хоуп всё ещё не отпускает это отчаянное прикосновение. Его благодарный и печальный взгляд. Они оба считали, что видятся в последний раз, потому и Хоуп позволила себе подобие ласковой улыбки. В благодарность за бесполезную помощь. Кларк рискнул тогда своей единственной жизнью. Но не ради того, чтобы соответствовать Хоуп. А просто, чтобы помочь. Потому, что она его попросила. Она на это надеется. Но никогда его напрямую не спросит. Перебрасывая пальто через предплечье, Хоуп глубоко вдыхает и подцепляет небольшую сумочку, вешая её на плечо и несмело покидая квартиру. Кларк назвал этот вечер их первым официальным свиданием, если Хоуп не против. И она…признаться честно, она не знала. Вернее, да, безусловно, она хотела вновь его увидеть, подержать за руку, заслушаться тихим смехом и засмотреться на милую улыбку. Но свидание…звучало так…ей попросту было страшно. И дело было вовсе не в словах Фрейи о спешке с новыми отношениями. Хоуп страшно было снова кого-то потерять, едва только обретя, пусть и знакомы они были прилично. — Боюсь, ничто на этом карнавале больше не сможет привлечь моё внимание, — расплывается в улыбке Кларк, осматривая Хоуп, вышедшую из дверей двух этажного квартирного дома. Он стоял, облокотившись плечом о фонарный столб, и впитывал её преобразившийся внешний вид. Возможно, вспоминая то, какой она была раньше, когда чаще красилась и надевала что-то красивое, а не только комфортное. Его изумрудная хлопковая рубашка в этот раз была слегка расстёгнута на груди, и Хоуп нравилось это. То, как Кларк тоже постепенно менялся рядом с ней, прекратив запаковываться в блёклую клетку под самое горло, расправляя увереннее плечи и глядя всё больше открыто, а не украдкой. Он словно смелел с каждым днём, и несмотря на то, что он вроде как был злодеем, только сейчас Хоуп наконец видела в нём крепчающий стержень. Он был тем, кто вечно хотел мстить и быть любимым. Неуверенный в себе, резкий, жадный и обозлённый. Вампиризм, к слову, тоже был ему к лицу, вероятно, усилив в нём некоторые лучшие качества. Подкреплённые ответным вниманием Хоуп. Расцветающие розоватым на скулах и блеском в светлых глазах. — Я не люблю слащавые комплименты, — смущённо тем не менее улыбается Хоуп, подходя ближе и излишне резко хватаясь за протянутую ладонь. — Запишу это в свой список твоих предпочтений, — усмехается Кларк, в этот раз укладывая ладонь Хоуп на своё предплечье и ведя её к главной улице. Она глубже вжимает пальцы в его руку. — У тебя нет такого списка. — Ты не была у меня дома. Ты не можешь знать. — Я умею читать мысли. Ты разве не знал? Все трибриды это умеют, — фырчит Хоуп. — Ты единственный трибрид в мире, Хоуп, — бросает в неё укоризненный взгляд Кларк. — Именно поэтому, ты не знаешь, говорю я правду или нет. — Уверен, что, если бы ты действительно могла читать мои мысли, — хмыкает он, — ты бы говорила сейчас совершенно другие вещи. И не шла бы со мной под руку на осенний карнавал. Сердце Хоуп предательски сжимается, а брови хмурятся. Слова тёти Фрейи вдруг так ясно всплывают в её голове, а вампирское чутьё всё обостряется. Вдруг она и правда оплошала в этот раз? Вдруг всё это время Кларк просто пытался запудрить ей мозг и… — Говорю это не потому, что я сотрудничаю с очередной Триадой и веду тебя в ловушку, — цыкает языком Кларк, мягко накрывая пальцы Хоуп своими. — Видимо, это ты у нас читаешь мысли, — выдыхает она чуть слышно. — Это читается в твоём испуге. Я чувствую его. — И ничего я… — Хоуп, — останавливаясь на полпути, Кларк разворачивает Хоуп к себе за плечи, к её разочарованию разрывая их прикосновение. — Я изменился. Не в смысле, что я теперь вампир и...я изменился, понимаешь? И ты ведь…скажи, что ты видишь это? — Да, я… — она не может смотреть ему в глаза, пока его руки так мягко и бережно держат её за плечи. Не встряхивают, не сжимают, а словно окутывают и оберегают даже сейчас. — Прости. Не так-то просто избавиться от призраков прошлого. — Особенно, когда один из них весьма себе во плоти и рядом, — кивает Кларк, склоняясь к ней. — Да, я понимаю. И Хоуп, даже стоя на каблуках, понимает, насколько он выше, что сейчас ему приходится наклоняться, чтобы взглянуть ей в глаза, которые она прячет в вымощенной под ними дорожке. Она тихонько охает, когда его пальцы ласково касаются её подбородка, приподнимая, и теперь их взгляды снова сталкиваются. Они ведь даже ни разу ещё не целовались за все две недели своих таких постоянных и тёплых встреч… — Мы можем пропустить парад, идём? Она видит, что его улыбка натянута, потому что в глазах плещется страх напополам с разочарованием. Не в Хоуп, в нём самом. И у неё так больно колет под рёбрами, потому, что она как никто этот взгляд и улыбку эту ненастоящую понимает. Оба они боятся оказаться друг для друга не теми, и оба так отчаянно друг к другу тянутся. Оба боятся потерять, едва лишь найдя. И она впервые за эти недели делает первый шаг, бережно беря его за ладонь, всё ещё придерживающую её подбородок, и сжимая её. — Идём. Вечер ведь только начинается. Её такая же натянутая улыбка зеркалит его. И не потому, что они друг с другом не искренны. А потому, что обоим так проще скрыть страх.***
Но в цветастой толпе и громкой музыке всё забывается. В кружащемся танце, звонком смехе и пальцах, держащих её, всё вновь приходит в норму. Хоуп ни разу ещё во взрослой жизни не была на таких парадах с кем-то или одна. Хоуп не помнит, когда в последний раз чувствовала себя такой живой и счастливой. Возможно, это было на какой-то вечеринке с ребятами…ну, на одной из тех, которые обычно обрываются пришествием монстров, вселением душ в чьи-то тела или внезапными смертями. Возможно, это было, когда они провожали её на обращение…и снова эта «вечеринка» кончилась чьей-то смертью. Её в том случае. Хоуп улыбается. Больше не натянуто, искренне и широко. В уголках её глаз расходятся милые лучики, щёки розовеют, а ноги порядком болят от высоких каблуков и неумелых танцев. Но она полна счастьем настолько, что может пожалуй сравнить это только с тем, как близняшки вытягивают магию, когда переполняются ей. Она светится изнутри. И впитывает в себя её свет тот, кто улыбается ей в ответ и обнимает теперь за талию нежно и трепетно. — Жить среди людей оказывается интересно, — пытается перекричать громкую музыку Кларк, ведя Хоуп по улице в лёгком танце. — Жить жизнь в целом оказывается интересно, — смеётся она. Когда ты не борешься с монстрами, когда ты не хоронишь близких одного за другим, когда не проводишь ночи в библиотеке, лишь бы найти одно единственное заклинание, способное решить всё. Но таких заклинаний нет. А живая и яркая Хоуп — вот она. Танцует в руках Кларка посреди главной улицы Нового Орлеана, являющаяся частью цветной толпы. Ощущающая жизнь каждой клеточкой тела так, словно никогда и не умирала, чтобы разбудить свою вампирскую сторону. Словно жизни «до» не было никогда. Она смеётся громче, когда её тонкая шпилька попадает меж каменной кладки, а сама она рушится в подставленные руки Кларка, цепляясь за его плечи. Толпа вокруг них свистит, кричит, поёт и радуется этому осеннему дню с ними в унисон. Хоуп запрокидывает голову, позволяя своему голосу литься в потоке. Ей так хорошо, что даже её страху становится не по себе и он отступает. Может на время? А может, навсегда, ведь теперь её есть кому всегда поймать, если она будет падать. Фигурально или в действительности. Она распахивает сияющие золотом и радостью глаза, впиваясь ими в закатное небо, окрашенное огненным, и видит его так чётко и ясно. Так ярко и так хорошо. Как видит и среди толпы одно единственное лицо, когда поворачивает голову, а сердце её намертво встаёт в груди, каменея. Пальцы её на плечах Кларка немеют, а хватка становится болезненной даже для вампира. — Хоуп? Хоуп, что стряслось? Но она не отвечает. Смотрит лишь на того, кто так и стоит вдали, посреди беснующейся толпы, подняв маску на лоб и буравит её тяжёлым взглядом в ответ. Такой живой, настоящий и совсем близко. Хоуп, кажется, что она задыхается, а слёзы жгут её некогда лучащиеся счастьем глаза. — Хоуп! Лэндон теряется в цветной толпе, как и Хоуп в своих мыслях, отключаясь от всех красок и звуков разом.