***
— Сука, сука, сука! — Я видел, как Айеро хочет с силой ударить что-то либо кого-то, но вместо этого он лишь крепче сжал штурвал, уворачиваясь от очередного чёрного креста, который заходил справа. По моему лицу беспомощно лились слёзы, ведь я понимал, что больше не спущусь на землю. Наша команда уничтожена, самолёт подбит, и я не понимал, почему Фрэнк так отчаянно дерётся за жизнь. Он и вправду очень хороший штурман. Такого больше не будет. Но у нас нет шансов на победу. Вражеских самолётов слишком много, они заходят с разных сторон, и я медленно прощался со своей никчёмной недолгой жизнью. Чёрт, только сейчас я начал осознавать, что сделал слишком мало. Я очень мало раз говорил своей маме, что люблю её. Я слишком слабо обнял своего брата в последний раз. Я не сказал папе спасибо, когда это было нужно. Я умираю ни за что. Фрэнк тоже умрет ни за что. В этой ситуации я видел лишь один проблеск света. Я умру вместе с Фрэнком. Да, он все ещё ненавидит меня, но пусть хотя бы после смерти, наши тела будут лежать рядом. — Чёрт, Уэй! Какого хера ты сидишь? Ебаный идиот, я тебя ненавижу! Ничтожество! — Последнее слово он процедил сквозь зубы, а мое сердце вновь болезненно сжалось. Но я просто промолчал, потому что знал, что он сейчас не контролирует себя. Кто будет думать, что сказать, когда смерть уже хрипло дышит ему в затылок? Я увидел, как Фрэнк плачет. Он не хочет умирать. Он был так разбит, но всё равно хватался за малейший шанс, потому что верил, что это не конец. — Мы всё равно не вернёмся домой. — Шепчу я, глотая свои сопли. Только сейчас я начинаю осознавать, что на самом деле происходит. Что через каких-то двадцать минут мое тело будет разорвано в клочья и валятся где нибудь в поле. А возможно оно сгорит вместе с самолётом и я останусь там навсегда. Мама никогда не узнает, что со мной произошло. Она будет сидеть вечером на кухне и верить, что я жив, что я вернусь. А мои конечности будут гнить где-то в глуши, а кости постепенно начнут идти под землю. Она даже не сможет попрощаться со мной, а я не смогу вытереть её слезы. Я никогда больше не увижу своих близких, а они будут верить, что я жив. Возможно они будут стоять над чужой могилой с пустым гробом либо в нём будет совершенно чужой человек, но на табличке будет мое имя и фамилия, а они будут рыдать, пока настоящий я уже буду съеден червями. А рядом будет Фрэнк. Он так хочет жить. Когда-то я случайно услышал, как он обсуждал с другими пленными свои планы на будущее. Он хотел стать музыкантом. Я помню, как сверкали его глаза, когда он изображал игру на гитаре и напевал какой-то мотив. Он так искренне верил, что доживёт до конца этого ада, что сможет построить свое будущее. Айеро был не сломлен, он бы легко встал на ноги после всех этих ужасов, в отличии от меня, потому что мне понадобились бы тысячи психологов и немеренное количество денег, чтобы хотя бы на чуть-чуть забыть всё то, что видели мои глаза. Он вновь умело выкручивает штурвал в другую сторону, уворачиваясь от вражеского самолёта, и я слышу тупой удар. Но мы ещё не падаем. Он ещё держится. По его подбородку течёт свежая струйка крови, которая почти не заметна, так как его лицо почти полностью было в засохшей крови. У него была разбита бровь, на щеке не хватало участка кожи, губа была разбита на двое, а капилляры в глазах полопались, тоже заливая белые участки красным. Но он всё равно очень красив. — Что ты сказал? Заткнись! Заткнись, сучара! Мы не умрём, слышишь? Мы не умрём! — Он истошно вопил. Кричал, но я слышал лишь страх и отчаянье в его голосе. Он не был зол. Он всегда создавал свой строгий образ, потому что знал, что если будет таким, какой он есть на самом деле, то долго ему не протянуть. Надо было ломаться, прогибаться под жизненные обстоятельства. Надо было убить свою лучшую часть, что бы сделать другую сильнее. Только тогда ты приобретаешь те имущества, с которыми жить в таких обстоятельствах становится легче. — Фрэнк... — Я уже не плачу, а просто гляжу в пустоту пред собой, чувствуя собственное ничтожество. Мне никогда не быть таким же сильным, как он. Я уже никогда не смогу стать таким же сильным, как был он. Он не был похож ни на кого, и больше никто не сможет быть похожим на него, потому что для всех он останется безымянным пропавшим без вести солдатом, которых миллионы по всему миру. Никто не узнает, каким он был. Он никогда не сможет взять в руки гитару, выйти на сцену и спеть так, как мечтал это сделать. Он никогда больше не улыбнётся, рассказывая свои забавные истории, никогда не попадёт в карцер и никогда не встрянет в перепалку в столовой. Для них всех он был просто солдатом, для меня он был всем миром. — Отвали! — Мое сердце сейчас болит не от того, что я ещё так молод и уже умираю, а от того, что я всё ещё люблю его. Даже когда он прыскает своим ядом в мою сторону, я всё равно люблю его. Даже когда я должен думать о том, что меня уже практически нет, я думаю о том, что его не станет. Что я никогда так и не смогу обнять его, как мечтал каждую ночь. Если бы Фрэнка вели на расстрел, я бы пошёл следом и встал под дуло пистолета. Если бы Фрэнк пропал без вести, я бы продолжал искать его до последнего, даже если все уже приписали его к мертвым и закрыли поиски. Если бы Фрэнк приставил нож к моему горлу, я бы просто крепче сжал его руку, чтобы в последний раз почувствовать его тепло. — Я люблю тебя. Я произношу это без малейшего стеснения и без любых раздумий. Потому что знаю, что больше никогда не смогу сказать этого. Всё что происходит здесь навсегда останется здесь, между нами. Никто не узнает наших имён и кем мы были при жизни. В лучшем случае мы отправимся в большую яму, где лежат сотни таких же парней как мы, которые просто хотели жить и любить. Фрэнк молчит. Но затем в зеркале я замечаю его широко распахнутые глаза. Его костяшки на руках побелели, а вены на лбу вздулись от напряжения. Его нижняя губа еле заметно подрагивает, а затем из глаз ручьем бегут слезы. Он морщится, потому что солёная слеза попадает прямо на его открытую рану. Я так хочу пожалеть его, вытереть его красивое лицо, зацеловать все раны и просто обнять. Если бы у меня был хотя бы один шанс, я бы всю оставшуюся жизнь целовал его шрамы, стараясь забрать свою боль себе. — Мы будем жить. — Всё, что отвечает он, резко выкручивая штурвал максимально влево. «Мы не будем жить» — хочу ответить я, но просто продолжаю так же сидеть. Затем мощный удар. Меня с силой ударяет головой о стенку и горячая струйка крови стекает по моему виску. В глазах всё плывет, но я всё равно хватаюсь за всё, что попадается под руку, чтобы окончательно не упасть и не разбить башку. Мотор начинает барахлить. Нас шатает со стороны в сторону, но он всё равно сидит там и пробует что-то сделать. Пробует спасти наши жизни, пока я уже попрощался с ней. Фрэнк так старательно хватается за всё, чтобы вылезти из этой дыры, но у него ничего не получается. Самолёт глохнет и мы падаем. Он отпускает штурвал. Я ничего не вижу. Кровь на моих глазах, волосах, форме. Кровь везде. — Мне жаль. — Сквозь слезы шепчет Фрэнк и падает рядом со мной, а затем я чувствую его разбитые и влажные губы на своем лице. Мы летим к земле как молния и я знаю, что мы оба вспоминаем все возможные молитвы. Но бесполезно. Все трясётся, на нас всё время падают разные предметы, но Фрэнки всё равно крепко обнимает меня обеими руками и безостановочно целует туда, куда дотягивается. Но я уже не успею посмотреть на его лицо в последний раз. А он так и не сказал мне в ответ «Я тебя люблю».У нас осталось двадцать минут
7 мая 2024 г. в 19:41
Честно, я давно перестал надеятся, что когда либо вновь смогу попасть домой. Последние два года моей жизни сделали из меня монстра, который безжалостно убивал других, таких же обречённых как я сам людей, при этом даже лишний раз не моргая, чтобы не терять драгоценного времени.
Два месяца назад мне исполнилось двадцать семь. Всего двадцать семь. В двадцать пять меня принудительно забрали в армию, буквально вытолкнув из дома. В двадцать шесть я встретил Фрэнка Айеро, парня из авиадивизии.
Фрэнк с самого начала понравился мне. А я ему нет. Он терпеть меня не мог с самого первого дня, как я появился на территории фашистского концлагеря. Да, мы познакомились прямо в концлагере.
Так получилось, что мы жили по соседству в одном бараке. Но спустя буквально две недели его перевели, по его же просьбе.
Да и вообще Айеро часто сидел в карцере либо вовсе был под присмотром недо-врачей, поэтому пересекались мы крайне редко. А если и виделись, то он не мог не сказать в мою сторону какое нибудь едкое слово либо не измерить своим острым, полным призрения взглядом.
Фрэнк часто говорил мне, что я похож на гомосексуала. Он был открытым гомофобом.
Однажды мы даже подрались в туалете. Я первый вцепился в его волосы, но не рассчитал, что он был более натренирован, чем я.
После этой потасовки я остался с синяком под глазом и разбитой губой, а он отправился прямиком в карцер. После этого он стал ненавидеть меня ещё больше, чем до.
А я понял, что влюбился в него. Как последний идиот, я смотрел в его холодные ореховые глаза, которые смотрели на меня в ответ с открытой ненавистью, и понимал, что люблю их. Я осознал свое глупое положение совсем недавно. Однажды меня просто прошибло током, когда Фрэнк улыбнулся, и я понял, что пропал и назад пути нет.
Но у меня не было времени, чтобы убиваться из-за не взаимной любви. Но это не значит, что я не обращал на это внимания. Я просто прятал свои чувства в самый дальний закоулок сознания.
Фрэнк был лучшим стрелком и штурманом в нашем отряде. Он был на фронте с девятнадцати лет.
Мне удалось узнать его историю от других заключённых в концлагере. Мне рассказали, что его семью расстреляли на его глазах, когда ему было семнадцать. Потом Айеро жил с военными, два года упорно обучаясь всему, что они ему показывали. А потом их роту почти полностью зачистили немецкие солдаты, а восемнадцатилетнего парня забрали в плен.
Спустя год лагерь накрылся, и Фрэнк оказался на свободе. Тогда он стал и стрелком. Потом у него был роман с молодой медсестрой, который длился почти три года, но она погибла при обстреле, а двадцати двух летний Фрэнк вновь оказался в стенах барака.
Я не знаю, насколько это было достоверной информацией, потому что это я слышал из чужих уст. Но если так говорят, значит в этом должна быть хотя бы частица правды, верно? Слухи не появляются из неоткуда. В прочим, я никогда не узнаю, потому что я последний человек, кому Фрэнк будет рассказывать о своей жизни. В любом случае, мне его жаль. Искренне.