гранатовый сок

      маятник напольных часов ворчал на фиолетовую полночь. звезды за окном выли хором тишину, заглушая мысли и стуки каблуков по дому, обставленному на старинный манер дряхлого аристократа. месяц кружился в вальсе с бокалом недопитого напитка.       кровавым по губам проливался свет, обнажая клыки. улыбка зловеще-хитрая, но глаза по прежнему кислые. пепельные волосы кудрями назад, – вздох. очередная жертва голода, ибо вампиры не терпят простой еды.       а энергия чарльза и так угасала с каждой секундой. эта жертва была вынужденной. как и все остальные. впиваясь, он не имел контроля и воли остановиться вовремя.       он приносил лишь смерть.       уильям же стоял сейчас на пороге, нервно поправляя дверной молоточек, осматривая себя в отражении витрин и в свете тусклого фонаря. на душе было примерзко, физическая дрожь слабости и предобморочное состояние. в последнее время мориарти нигде не может раздобыть хоть каплю крови, при этом не причинив много вреда простым людям.       надежда лишь на... черт.       вот он, на пороге дома того человека, который удостоился чести называться врагом.       уильям в чарльза навсегда и безоговорочно. но только придурок не увидит, как ему от этого плачевно.       минуты две и тихая музыка пронзает уши из открытой двери. но вокруг никого. дальше, по-мимо коридора с картинами мунка и пыльными шторами, спальня. самая маленькая комната в этом доме. мориарти точно знает, куда идет.       уильям любил этот дом, эти мелодии, что с переплетом помех крутились на старинном проигрывателе. он любил оправу очков, сверкающую фальшивым серебром. он ненавидел ядовитые глаза, что взирали с немым блеском самоуверенности. — здравствуй, уильям. – улыбкой и на языке чем-то непонятный мориарти звук. что ответить?       кивает, зажимая рукой край пиджака, кажется, вот-вот готовый повалиться наземь. фарфоровая бледность так к лицу, и при этом странно налитые кровью губы, как единственный источник света здесь. огастес успевает подставить руки вовремя и усадить на кровать, смотря непроницаемо. еще секунда и он точно скажет "понимаю". — и как долго? — почти шесть суток, – уильям прикрывает глаза. у него ощущение, что он скоро канет в бездну, – скажи, что у тебя хоть капля есть.       затруднение. ненависть.       если один из них понимал, что люди вовсе не должны страдать по причине того, что вампирам нечего есть, то другой убивал жертв почти еженедельно.       в обоих случаях слабость проявляется весьма заметно. в обоих случаях слабость взаимно ненавистна. — есть конечно. однако, – огастес встает, идя по направлению к коридору и через некоторые мгновенья возвращаясь с гемаконом в руках, – не думаешь, что пора бы уже как-то отплатить? это же не первый раз.       уильям жадно ест глазами пакет, почти не слушая, пока пепельноволосый не убирает кровь на верхушку шкафа. на лице застывает недопонимание, после – раздражение. а огастес лишь хмыкает, подходя ближе. — так что? — я после занесу тебе денег, кошелька с собой нет.       смех. поэтому уильям                   так                         его ненавидит. — да речь и не о деньгах вовсе, сладость. я помню твои поцелуи под кровавой луной. сейчас же луна противоположна спокойна, будто затихшее море. так почему нам не повторить все в спять что бы почувствовать разницу? хочу того, чего мне не хватает. — могу я шекспиром на шекспира ответить? лишь в чувстве меры истинное благо. сейчас мне нужна лишь кровь, ты для меня только посредник.       в тишине начнет цвести лиана, вся в шипах и яде. однако, до невообразимого красива и соблазнительна на бутон.       маятник пробил уж ближе к двум часам, и звезды шептать перестали. бокал с гранатовым соком в гостинной разбился, заморав ковер. — ты жестокий, – хмыкает огастес, накручивая на палец пшеничный локон под свирепым алым взглядом. — есть у кого учиться.       и это делает больно обоим.       настолько больно, что сидеть не остается сил. кровать скрипом оглушает весь дом. взгляды в потолок и пение часов в коридоре. под ритм тик-так взмахи ресниц и полураскрытые губы.       и чарльзу слишком сильно хочется уколоться об шип этой лианы, сорвав бутон неимоверной красоты. губы у уильяма мягкие, он это помнит, но вновь ощущает и тает под многочисленным осуждением во взгляде луны.       сопротивление было, ослабло и пало. кровавым взглядом на белоснежное лицо напротив и слабой рукой на чужую поясницу, сквозь одежду царапая.       а поцелуи потихоньку переходят в укусы, все ниже оставляя гранатовые следы, поперечно украшая, разбивая фарфор слабости.       сегодня в ночь, под фиолетовой луной, разольются кровавым синяки на плечах и шее, и ближе к утру распитие крови из бокалов.       приторно-сладким растаял грех. а ненависть? она осталась.