– Он только что придумал это правило, –
сердито пробормотал Гарри, глядя вслед хромающему Снеггу.
– Интересно, что у него с ногой?
– Не знаю, но надеюсь, что ему действительно больно,
– мстительно произнес Рон.
«Гарри Поттер и философский камень», глава 11
Ему действительно больно. Ногу жжет огнем в частоте пульса, и количество толчков за минуту явно превышает все разумные пределы. Тот же огонь пылает где-то за грудной костью, отдаваясь в левую половину тела гулким эхом. Эхо стучит в висках, как тревожный набат, и это вносит в мысли еще больше сумятицы. У Северуса ощущение, что глаза выковыривают из глазниц тупой столовой ложкой, выскребают, как желе из розетки, но желе не поддается, не хочет покидать малый радиус бытия, в котором так спокойно и безопасно. Ведь снаружи ходят чудовища. В ночь Самайна ткань реальности истончается, и призраки покидают кенотафы человеческой памяти, чтобы посмотреть: а что там, в мире живых? Это не добродушные призраки Хогвартса, что никогда не причинят вреда ни преподавателям, ни студентам. Эти, другие, приходят посмотреть и спросить ответа в ночь, когда даже магическая защита слабнет. А вместе с ними приходят и твари похуже: инфери, гули, вампиры, стриги, вендиго, джинны, фейри. Тысячи их, и каждая мучима одним – голодом. Кровь, плоть и душа. Эмоции, чувства и желания. Каждому страждущему – собственное меню, и выбор блюд исчисляется миллионами. Лежа на узкой жесткой кровати, Северус прислушивается к биению сердца в надежде суметь услышать через него скребущие по камню когти или тихий шелест истлевших одежд. Палочка зажата в руке судорожной хваткой. Ему бы подняться, быть наготове, но он не в силах пошевелиться. Яд разливается по телу. Вместе с толчками устремляется по венам и проникает в ткани и жидкости. Вместе с ядом вползают чудовища. Северус вглядывается в огонек свечи, которую не смеет погасить, чтобы даже краем глаза не заглянуть в их глаза. Чудовища сидят по углам и ждут, когда он не выдержит и переведет взгляд. Тогда они смогут схватить его и утолить голод наконец. В темноте, собравшейся по углам спальни, они невидимы, но Северус все равно ощущает их присутствие. Это где-то на уровне спинного мозга, рефлекс, выработавшийся за годы пребывания рядом с одним из них. Все оставляет след в жизни, и его не свести никакими целебными мазями, не вытравить бальзамами, не утихомирить заклинаниями. Любовь, доброта и самопожертвование. Страх, боль и ненависть. Отчаяние, вина и раскаяние. Первый поцелуй, первый секс и первое убийство. Шрамы на сердце, пиршество для чудовищ, которые пришли. Темнота шевелится и спрашивает голосом Джеймса Поттера: – Как ты спишь по ночам, Снейп? Он смеется и отвечает, вспоминая Люциуса Малфоя, светозарного лорда, чьи кости белее арктического снега: – На шелковых простынях. Его простыни не шелковые, но Поттеру об этом знать не обязательно. Поттер не получит больше его ненависть. Чтобы удержать концентрацию, Северус пытается сосчитать количество собачьих колен от первопредка Цербера до чертова Пушка, но сбивается. Впрочем, сколько бы их ни было, на силе яда в слюне стража это явно не сказалось. Страх стережет мертвое от живого, поэтому так убийственен. Северус снова считает и снова сбивается. Там, где упала слюна Цербера, выросли прекрасные цветы – синие и фиолетовые. Сейчас из них варят одно весьма сложное и редкое зелье для чудовищ. Он как раз лично знаком с таким. Какая ирония. Интересно, если его укусит Люпин, он тоже станет оборотнем или умрет, потому что аконит войдет в его кровь? А если Люпин в этот момент будет в человеческом обличье? А если Пушок укусит Люпина или Люпин – Пушка? Что будет тогда? Противоядие от Пушка еще не готово. Старый безумец Дамблдор решил посадить чудовище на цепь раньше, чем все они смогут от него защититься. И вот он – закономерный финал. Если Северус сегодня ночью не сожрут, то это сделает яд. Безмозглая псина точно его доконает. Безмозглая псина – это не Сириус Блэк. Псина Сириус кормит дементоров в Азкабане, а это все равно, что мертв. Тьма в углу шевелится и обрастает черной шерстью, хрипит: – Тебе не избавиться от меня так легко, Снейп. Он смеется снова и отвечает: – И что ты сделаешь? Натравишь на меня своих блох? Блэк – единственный из четверки гриффиндорских ублюдков, что иногда снится Северусу в кошмарах, но ему не обязательно об этом знать. Блэк не получит больше его страх. Время от времени спасительный шарик света гаснет, и тогда Северус чувствует запах крови. Тошнотворные волны с железным привкусом плывут во тьме, вползают в тонкие ноздри, ввинчиваются в мозг, скрипят на зубах. Палочка бьется в припадке, но Северус не ощущает дрожи. Крупные бусины пота собираются на бледном высоком лбу и впадинах висков. Распухший сухой язык царапает губы, сдирая с них нежную кожу. Остаток жизни за стакан воды, что стоит рядом на тумбочке, но на самом деле в другой вселенной, потому что до него не дотянуться. Впрочем, сколько там осталось той жизни? Столько же, сколько и ночи – несколько часов. Или – вечность. И всю эту вечность чудовища будут смотреть на него и ждать, когда он утратит контроль и не сможет больше не смотреть на них. Ногу дергает часовым боем. Сбоем. Это сердце устало сражаться за никчемную жизнь и хочет отдохнуть. Северус тоже хочет отдохнуть, он смертельно устал за последние двадцать лет. За всю жизнь. Надо заставить себя подняться, промыть рану, наложить свежую повязку, принять нужные зелья, хоть какие-нибудь зелья, которые повысят его шанс на выживание. Смертельная усталость разливается по телу, и огонь сменяется холодом. Холод внутри. Холод снаружи. Да, все логично. Пушок – страж царства мертвых, там должно быть холодно. Огонь может быть ледяным, если он синий. Если зеленый, как змея Салазара. Вот она, ползет из угла и течет по полу сгустком. Сейчас поднимет голову, уставится на него, и тогда не избежать убийственного взгляда. Свистящий шепот втекает в уши голосом Темного Лорда: – Ты и правда думал, что я мертв, Северуссс? Смех замирает на растрескавшихся губах. – Мене, мене, текел, упарсин. Падают ментальные щиты, отсекая змеиный яд. Да, он думал. Он надеялся. Он знал, что это не так, но хотел верить. Риддл не получит больше его душу. Пространство взрывается нестерпимым ярким светом. Тело одевается ледяными латами от затылка до пят. Наконец-то не больно. Наконец-то никак. Наконец-то он отдохнет. Северус закрывает глаза. Сердце делает удар, пропускает, еще удар, и оста…* * *
– Северус… Голос. Чей это голос? Он кажется знакомым, но никак не соотнесется ни с именем, ни с внешностью. – Северус! Память, это ты? Выпустила из глубин еще одного мертвеца, чтобы терзать меня? Их достаточно. У каждого человека есть внутреннее кладбище, а у любого Пожирателя Смерти могил на нем – десятки, если не сотни. Кто пришел убивать меня на этот раз? – Северус, мантикора тебя раздери! Светлые волосы, отливающие золотом в свете свечей. Светлые глаза, в них бешенство и тревога сплавились в причудливую смесь неравнодушия. Светлое платье простого домашнего покроя. Северус прислушивается к себе. Жжение в ноге снизилось до терпимого уровня и теперь больше похоже на то, когда летнее солнце припекает через черную ткань. И сердечный такт больше не ощущается агонизирующей дробью. Тупая ложка оставила в покое глазницы, но язык все еще ворочается с трудом. – Уже… – похоже на хриплое карканье. – Что – уже? Рука невесомо касается лба, принося облегчение и свежесть, от нее пахнет лимонником. Скользит плавно, размеренно, от центра к вискам, потом по овалу лица и шее. Становится легче, в голове проясняется. – Мантикора… уже… – Бедный мальчик все еще бредит, – бормотание на границе слышимости. – Ничего, это мы сейчас поправим. Северус, ты должен это выпить! Рука приподнимает его затылок, в губы тычется стеклянный край. Рефлекторно он делает глоток, и в горло вливается что-то кислое. Приятно. Голос и прикосновение обретают лицо и имя. – Поппи? Как ты вошла? – вопрос закономерен, потому что смутно Северусу помнится, что он наложил запирающее заклинание после того, как уполз умирать к себе в нору. – Через дверь! – настолько категорично, что дальше можно не уточнять. Или не наложил. – Который час? – Шестой. И это тоже выпей. И палочку отдай, она тебе пока не понадобится. Снова стеклянный край, и на этот раз он различает, что это поильник, из которого в больничном крыле пользуют самых слабых больных. Горькое. Противно. Зато теперь можно пошевелиться, хватит сил. Насчет палочки – вопрос спорный. Северус смотрит на сердитое лицо Поппи и не отводит взгляд, все еще подспудно боясь, что по углам сидят чудовища. Над головой медсестры парят свечи, разгоняя тьму. Краем глаза он видит, что их достаточно, чтобы освещены были самые дальние и темные закоулки. К тому же внезапно включается рациональное мышление. Раз уж она здесь и явно ничего не опасается, может быть, их и нет, чудовищ. Она их прогнала, как прогнала жар и спутанность сознания. Может быть, уже безопасно. Может быть… Он разжимает сведенные судорогой пальцы, и палочка катится по телу вниз. Поппи подхватывает ее и кладет ему под подушку. Фаланги ноют и разгибаются с трудом. Наступившая в голове ясность порождает еще один вопрос. – Что ты вообще здесь делаешь? – Вообще-то спасаю тебе жизнь. Или ты надеялся, что сможешь переварить яд цербера без последствий? Ну так я тебя разочарую. Ты – не меч Годрика, и в твоем случае этот номер не пройдет. Снимай штаны. – Что, прости? – Снимай штаны, я хочу как следует осмотреть твою рану. С сердитой Поппи спорить бесполезно, это Северус усвоил, когда был еще студентом. Она деликатно отворачивается и копается в саквояже, который принесла с собой, доставая флаконы и расставляя их на тумбочке. Северус, чувствуя себя снова мальчишкой, загремевшим в больничное крыло, избавляется от штанов нелепыми телодвижениями и благодарен за то, что она не смотрит. Ткань успела присохнуть к ране, и ее приходится отдирать одним безжалостным движением. Северус втягивает воздух сквозь зубы. Ему не привыкать к боли, но эта боль – особого рода. Тело прошивает насквозь острой иглой, в глазах на мгновение темнеет, а в ушах начинает звенеть. Холодный пот заливает глаза. Чудовища, сейчас придут чудовища. Это только мои чудовища, поэтому они ее не трогают, но они здесь, ночь Самайна еще не закончена. Приползут на запах крови. Я уже чувствую его. Я уже вижу их. – Потерпи, дорогой, сейчас все пройдет. Лимонник. Поильник. Нежное прикосновение ко лбу, стирающее липкую соль. Чудовища убираются обратно в щели между мирами, как будто ангел света прогоняет их. – Поппи, ты ангел, – шепчет он, забывшись и не понимая, что говорит вслух. Она усмехается в ответ: – Кто-то же должен за тобой присматривать. Сосредоточившись на ране, Поппи творит целебную магию. Запахи зелий смешиваются, наполняя подземелье ароматами цветов и трав, чего-то горького и чего-то сладкого, чего-то, что приносит покой. Но больше всего покоя приносит присутствие кого-то, кому Северус доверяет, чью заботу он готов принять без желчи, стыда и стеснения, с кем безопасно. Когда жжение окончательно утихает, он решается и обводит комнату взглядом. Никаких чудовищ и призраков, никакого льда и никаких потоков крови. Это его апартаменты в подземельях Слизерина и в них ровным счетом ничего не изменилось. Вот стол, вот стеллажи с книгами и свитками, вот котел для его личных нужд, вот шкаф для одежды. Все на своих местах. Это ночь Самайна вкупе с ядом навели на него морок. Поппи накладывает тугую стерильную повязку, Северус чувствует запах асептического зелья. Накрывает одеялом. Пересаживается ближе к тумбочке у изголовья и извлекает из саквояжа большой запечатанный кувшин, плитку шоколада и две чашки. – Тебе нужно подкрепить силы, чтобы восстановление началось быстрее. Да и мне бы не помешало, пришлось повозиться. Будем считать, что сегодня моя очередь приносить сладости. Северус приподнимается и садится, откинувшись на спинку кровати. В следующий момент в одной его руке оказывается чашка с горячим чаем, и в другой половинка шоколадки в золотой фольге. Он подозрительно принюхивается к чашке и натыкается на смеющиеся глаза напротив. – Чай. Только чай и ничего больше. Он делает осторожный глоток, но это и правда только чай. Вкусно. Тепло идет по венам, и это хорошее тепло, исцеляющее. Оно прогоняет последние тени. – Что скажешь, Поппи? – Рана плоха. Будет заживать несколько недель, но думаю, что мы справимся. Если бы было противоядие, то ты был бы здоров уже к утру. А так придется тебе принимать зелья, делать перевязки и следить за состоянием. И если станет хуже, то немедленно ко мне. Схему лечения получишь завтра утром. Надеюсь, все обойдется. Будет болеть, Северус, предупреждаю заранее. – Ничего, я переживу. Как ты вообще узнала? – Дамблдор мне сказал, что ты был ранен. – Хочешь сказать, что чертова псина едва не отгрызла мне ногу? – он саркастично ухмыляется. – О, ты шутишь. Значит, тебе и правда лучше, – Поппи улыбается в ответ. – Это хорошо. Ешь шоколад. – Я ем, видишь? Северус демонстративно откусывает от плитки и делает глоток. Сладость шоколада и горечь крепкого чая – отличное сочетание. Ему и правда становится лучше, силы возвращаются. – Дамблдор мне сказал, что ты был ранен, – повторяет Поппи. – А я тебя знаю. И это твое я-справлюсь-со-всем-сам тоже знаю. Полночи крутилась, не могла уснуть. Вот и решила сходить проведать тебя. И не зря, как оказалось. У тебя остановилось сердце, ты знаешь? – Знаю, – тихо отвечает он. – Я успел почувствовать. Подумал, что наконец-то все закончилось, и я отдохну. – Тебе действительно нужно отдохнуть, так что завтра – никаких занятий. – Я не могу, ты же знаешь. – Ничего не знаю! – вместо Поппи снова мадам Помфри, более всего пекущаяся о здоровье всех обитателей Хогвартса. – Студенты вполне обойдутся без тебя один день. Утром я сообщу директору, что ты не здоров. – А ты? – Северус смотрит на часы, час уже не шестой, а восьмой. Поппи не спала всю ночь. – А я буду надеяться, что завтра никто себя не покалечит. И поставлю поближе бодрящее зелье. Очистив и запечатав опустевший кувшин, Поппи убирает его обратно в саквояж вместе с чашками, следом складывает лечебный арсенал. Северус не хочет, чтобы она уходила, но не смеет просить ее остаться. Она бы осталась, он не сомневается, но их многолетняя дружба хороша отсутствием злоупотреблений, и Северус не хочет разрушать эту хрупкую ниточку. Морок отступил окончательно, по углам больше не сидят чудовища, не алчут его души и жизни, не будут его мучить. Возможно, он даже рискнет погасить свечи. Любая ночь рано или поздно заканчивается, и ночь Самайна тоже. Закончив с упаковкой, Поппи наклоняется и трогает поцелуем его лоб, проверяя, нет ли температуры. Так делала Эйлин, когда он был мальчиком. Нежность, забота и беспокойство. Поддавшись порыву, Северус ловит сухую маленькую лапку и прижимается к ней губами, щекой, закрытыми глазами. Вербена, мята и лимонник. Другой рукой Поппи обхватывает его голову и прижимает к груди. – Спасибо, – глухо говорит он светлому платью. – Все будет хорошо, дорогой. Постарайся поспать. Доброй ночи. – Доброй ночи, Поппи. Ночь все еще недобрая, но он закрывает глаза и легко проваливается в крепкий целебный сон. Успевает подумать, что Поппи все же слукавила, и в чае был не только чай. И что она – тоже страж, его страж, стерегущий живое от мертвого. От чудовищ снаружи и внутри.Апрель – Май 2024 года
Киров