Не отрывая глаз

Гладкий капрон скользит по ноге легко, не цепляясь за внешние изъяны. Восемьдесят восемь процентов полиамид, одиннадцать эластан, один процент полипропилен. Цвет черный, ровный, без блеска. Ци Жун чувствует себя королевой, почти победоносно смотря на то с каким вожделением и трепетом, Хуа Чен натягивает на него эти вонючие колготки. Они неудобные, что пиздец, сидят слишком низко, материал хуевый, да и вообще, когда у партнера руки из жопы и терпения нет, все становится гораздо сложней. Ци Жун хочет подтянуть эту гребаную ткань, чтобы та легла чутка повыше, окольцовывая талию, а не бедра, но и это не может пройти гладко. Очередная пара с надрывным треском рвется, под натиском остроты чужого маникюра. Ци Жуна пробирает на смех, пока стрелка спускается от бедер к коленям, а чужое лицо едва не чернеет от злости. — А я говорил, что идея хуйня. — Парень расслабленно откидывается на спинку кожаного дивана, вытягивает изящную ногу, разгибая в колене, кладет на чужое плечо. — Напомню, что секс — это про раздевание, а не ебаный маскарад. — Колготки даже в порванном виде — самая неудобная хуйня на свете, тонкая ткань трется об разгоряченную кожу, хочется снять. — Если тебя это так вставляет, то почему ты их не напялишь? Человек в красной рубашке, чье имя Ци Жун на долю секунды забывает, сцепляется нечитаемым взглядом и смотрит проникновенно. Глаз его бардовый, а повязка черная, как и всегда, смотрят на него исподлобья, будто бы даже злостно, но ничего кроме смеха это не вызывает. — А я говорил, что если ты еще раз к ним прикоснешься, я скажу Эмину, чтобы он отгрыз тебе ногти. У Хуа Чен разъезжаются колени и он окончательно рассаживается на полу, крепко удерживая чужую стопу у себя в руках. На щиколотку ложится легкий поцелуй, демон в красной рубашке, проводит языком по всей лодыжке, почти блаженно прикрыв единственный, здоровый глаз. Ощущения — никакие. Ци Жуну не нравится само действие. Он не понимает фундаментальной сути всего происходящего. Едва ли можно понять извращенца, что прямо сейчас, сидя у него в ногах, откровенно наслаждается прикосновениями к этим ебаный колготкам. Ногу его поглаживают по всей длине, это приятно, если не особо вдумываться в происходящее. Хуа Чен с ним нежничает, что бывает не часто, останавливается на синяках подольше, целует почти нежно, оттягивает тонкую ткань зубами, стараясь достать до кожи. Ощущение, будто дай ему отмашку, он так и трахнется здесь об эту ногу! — Блядь, Хуа Чен, какого хуя? — Чужие зубы смыкаются вокруг его пальцев. — И как тебе на вкус? — Отвратительно. Конечно отвратительно. Одноглазый сам по себе отвратителен и ничто не изменит его мнение! Ци Жун хочет отвернуться, но глаза сами находят их отражение в зеркале. И вот, что на самом деле отвратительно! Зеленая, кружевная тряпка, что в некоторых моментах короче труселей его подружаньки, выглядела на нем хоть и не очень плохо, но создавала ощущение, будто он сорокалетняя разведенка с прицепом. То ли ночнушка, то ли платье, короче, эта хуйня с вырезом по самую диафрагму, заставила его моментально отвернуться от зеркала и непроизвольно лягнуть ногой по чужой щеке. — Раз отвратительно, то перестань заниматься хуйней. Никогда бы не подумал, что у тебя будет проблема с тем, чтобы кого-то трахнуть. Хуа Чен придвигается ближе, по сколькому полу, буквально подплывая. Оказывается меж чужих ног, но, максимально по уебански. Один изгиб чужого колена, нашел упокой на его плече, а вторую ногу, демон буквально взял в захват, чтобы не брыкалась. — Я буду делать с тобой что хочу, сколько хочу и как хочу, Ци Жун. Хочешь проверить? Сволочь буквально всем телом прошлась у него между ног, прежде чем оказать подле краснеющего, на манер разгоряченной железяки, лица! Скольжение между рубашкой и колготками приятное, Ци Жун возбуждается быстро, едва не подавившись вязкой слюной и не прокашлявшись в чужой рот. Вот смеху-то было б! Поцелуй ложится на губы холодно и влажно. Сталкиваясь с Хуа Ченом лбами, подбородками и зубами, сложно почувствовать хоть что-то приятное. Ци Жун не любил целоваться в губы, это противно и переоценено. Много раз пробовал, глаза закрывал, рукавом утирал лишнюю влагу, кусался, задерживал дыхание. Удовлетворения не приносило. Хуа давно понял, что его это не вставляет, но время от времени все же пытался. Проходился языком по губам и зубам, прикусывал, касался и буквально размазывал себя у него по лицу. Реакция одна: — Фу-у, блять, отцепись. — Толчок в грудь несильный, но быстрый. Ци Жун поднимает чужую руку, красным рукавом утирает влажные губы. Вместе со слюной, на дорогой ткани остается помада, часть тональника и блестки. Хуа Чен не доволен, но будто бы виноват сам, ничего не скажешь. — Просил же, так не делать. Вся рожа в слюнях. А Хуа Чену похуй. Он сделал все, что хотел, а остальное — не его проблемы. Не нравится? Иди проблюйся. Он не любит говорить во время секса, Ци Жун не любит молчать. Молчание — хуйня неловкая, начинаешь задумываться о пиздеце ситуации, начинаешь следить за каждым действием и в лучшем случает, попросту не получаешь удовольствия. Одноглазый рукой влезает в колготки, но лицо прячет у него за плечом. Горячо выдыхает, стоически терпит несколько сильных ударов пяткой по почке и чужие ногти, что с каждой секундой залазят под кожу все настойчивей. Его рука гладкая, Хуа Чен никогда не работал физически, смыкается вокруг чужого члена. Оглаживает его, но не играет. Движения точные, выверенные, опытные, в конце концов они не вонючие девственники, что закрылись в школьном туалете и творят хуйню друг у друга в штанах. У Ци Жуна аж колени свело. Одним краткосрочным, но сильным импульсом. Он выгибается, громко хрустит позвонками, чувствует удушающую хватку у себя на шее, нормально ни вдохнуть, ни выдохнуть. Кружево задевает соски и откровенно говоря, парень уже чувствует себя выебаным. — Р-руку убери. — Хватка на члене ослабевает, но на шее становится сильней. — Б-блять, другую. Я сейчас з-задохнусь, псина. Справедливости ради, в совокупности, это гораздо приятней всего того, что он делал раньше. Руку Хуа не убрал, но хватку ослабил. Второй раз, под колготки не полез. Провел по его возбужденному органу коленом, придавил посильней и попросту не дал нормально выдохнуть. Укусил за нижнюю губу, потянул за волосы, опрокинув на бок, в удовлетворении прикрыл глаз, рассматривая их в зеркале. — Посмотри на себя внимательно и скажи, что именно с тобой не так. Он убрал руку с чужой шеи и спасительный кислород, мигом наполнил горящие легкие. — Мой парень — ебаный псих. У меня нет вкуса, вот, что не так. Хуа обвил его талию рукой, приподнял, аккуратно коснулся ладонью лица, пальцами ухватившись за скулы, заставил внимательно себя рассмотреть. У Ци Жуна — глаза зеленые, они покраснели от искусственной асфиксии, но выглядели чистыми. У него много шрамов на теле, синяков и царапинок. Падает часто, под ноги вообще не смотрит, любит пьяным шататься по городу, любит бычки об себя тушить. Ему в прикол, так-то, раньше еще ляхи резал, но давно отошел, стыдно гаду. — Не верно. Тупишь? И языком полез в ухо. Комната по ощущениям - горит. Полыхает зеленым пламенем, пока Ци Жун, уже подкашиваясь от всего происходящего, едва не стекает обратно на диван. Но Хуа Чен держит крепко. Держит так, что ребра впиваются во внутренности, а зубы едва не смыкаются сквозь тонкую, кожу щек. В задницу угрожающе упирается чужая эрекция, но Ци Жун знает — переживать не стоит. Одноглазый не любит по нормальному. Не любит по-человечески, он скорее поимеет его в глазницу, нежели как-то еще. — Иди нахуй. Вместо того, чтобы пиздеть и удовлетворять свои мерзкие фантазии, мог бы давно просто выебать меня. — Так хочешь быть выебаным? Смесь откровенного стыда, едва не размазала Ци Жуна по дивану. Вопрос уебский, а парень начинал чувствовать себя молодой шлюшкой в лапах старого, сального извращенца. — Хочешь сказать, что это не лучше, чем быть облизанным, задушенным и терпеть то, как твой член поджимают эти уебские колготки? Если так, то да, выеби меня пожалуйста и я пойду, жрать хочу, что пиздец. Член плавно входит меж дистрофичных ляшек и Ци Жун окончательно теряет веру в людей. Псина готова трахнуть его даже так, даже в колготках, в этой зеленой хуйне и рубашке, только бы побольше помучить. — Я не так уж и часто прошу тебя о подобном. Можешь просто заткнуться и хотя бы сделать вид, что тебе не хочется наблевать мне на лицо? Ладонь проникает в колготки, обхватывает член, свободная рука держатся за кружево у него на груди. И в зеркало псина смотрит, не отрываясь, что аж жуть берет. Парень откидывает затылок на чужое плечо, рассматривает орнамент на потолке и прикрывая изумруд собственных глаз, его все же пробирает на протяжный стон. — Я может и получил бы удовольствие, если бы пихал член мне в задницу. — Заведя руку за спину, он обхватывает чужой бок. Это — действительно приятно, касаться чужой кожи, щупать, царапать и трогать. — Но ты, ебешь меня во все щели, кроме нормальных. Трение меж бедрами усиливается и выходит, что полностью отдавшись во власть демона, Хуа Чен держит его на весу. Ци Жун ерзает над ним, отдается прикосновениям, коротким поцелуям в шею, укусам, рукам, что как неприкаянные хватали его то за горло, то за ребра, то за соски. — Ты просто ханжа. — А ты извращенец. Хуа Чен не скрывает, ему приятно слышать, что его старания не оказались незамеченными. — И что делать будем? — Господь, я больше не могу это слушать. Хэ Сюань, что доселе, все это время, спокойно сидел за письменным столом и уничтожал сковородку жаренного риса, потянулся за наушниками, что лежали по подоконниками перед ним. А, ну да, Ци Жун и забыл, что он здесь. Эта рыбень — почти никогда не участвовала в этих игрищах, но смотрела внимательно. Хэ Сюань человек нездоровый и в отличии от Хуа Чен физически, а не психически. Звезды на небе должны сойтись в виде журавля со свастикой на плавнике, чтобы у него хоть что-то там встало. Ци Жун хочет обернуться, но не дают. Демон сует ему в рот пальцы, глубоко, почти до основания и рукой держит подбородок в том положении, чтобы все что он мог делать — смотреть на себя в зеркало. — А мне казалось, что тебе нравится. Не надумал присоединиться? Судя по звуку, Хэ Сюань проглатывает очередную порцию риса и отрицательно вертит головой, потрынькивая позолоченными сережками. — Мне нравится смотреть. — Человек в черном, разворачивает стул так, чтобы сесть прямо напротив них. — Но звуки — адские. Такое ощущение, что вам всем перед сексом, делают лоботомию. Хуа усмехается. Будто бы даже по-доброму, без привычного высокомерия. — Может и делают. Так ты не надумал? Но Хэ Сюань не думая отчеканивает: — Нет. Ци Жун кусает одноглазого за пальцы, а потом громко, почти как корова, стонет, когда человек позади, все же решает войти в него. Разрывая эти блядские колготки, входит одним движением, почти в половину длинны. Да Ци Жун едва не подавился чужими пальцами! Наконец-то! Хуа Чен хоть и не спросил о его готовности, но парень знал, что псине нельзя доверять. Подготовил себя заранее, чтобы потом не было сюрпризов в виде нещадно болящей жопы, такое он попросту не любил. Он косит на Хэ Сюаня, что смотрит на них так безразлично, что почти оскорбительно. Когда демон все же вынимает пальцы у него изо рта, зачем-то, сильно впечатывает Ци Жуна лицом в зеркало, тянет за волосы, накручивает распустившуюся косу на кулак. Вертит им как хочет и на удивление, не встречает сопротивления. Двигается быстро, давит руками на поясницу, наклоняется к самому уху. — И чтобы ни звука. Иначе, опять заткну. Испытывать судьбу сегодня — нет никакого желания. Стоит об этом подумать, как за волосы тянут с такой силой, что он чувствует их тихий хруст. — Блядь, да ты вообще а… Член вошел до самого основания и Ци Жун будто подкошенный, зубами стукнулся о зеркало. Да с такой силой, что в моменте, оно начало покрываться мелкой россыпью паутинок. Спина прохрустела, а оргазм заставил его буквально закатить глаза, чувствуя как в него изливаются. Стоит ему еще раз упереться лбом в зеркало, как оно окончательно разбивается. Не квартира, а безумие. От неистовой ебли у Хуа Чена моментально поднялось давление, да так, что потемнело в глазу. Он обессилено откинулся спиной на черно-красную кожу дивана, переводил дыхание, уже не мальчик все-таки. Зеркало едва не осыпало Ци Жуна дождем из своих прозрачных осколков, а Хэ Сюань, что все это время внимательно наблюдал за ними — попросту спал, пока в его блядских наушниках играла Пекинская опера. Ци Жун поклялся хранить целибат.